Н Ю
В секции карате Виолетту знали давно. У нее был черный пояс. С кружавчиками. И, когда Виолетта приходила в спортзал мыть полы, наглые каратисты подглядывали, какое у нее белье, и вообще. Она страшно огорчалась, поначалу грозилась директору спортзала уволиться. И даже плакала от стыда, а каратисты гоготали. Но потом с ней провели разъяснительную беседу: «Чего тут стесняться, мы ж спортсмены. А где спорт – там красивое тело. И ничего такого всякошного стесняться и не надо». Она и перестала.
Перед разными обязательными и не очень обязательными медосмотрами в районной поликлинике Виолетта не спала, заранее покрывалась от смущения розовыми пятнами и очень нервничала. А люди в белых халатах и прочей белой спецодежде собирались в кабинете и глазели, как она раздевается. «Нас нельзя стесняться, – объясняли они, – мы же врачи!»
Как-то летом подруги затащили ее в воскресенье на нудистский пляж. Виолетта, остолбенев, стояла у кусточка, отводя взгляд и чертя большим пальцем левой ноги фигурки на песке. Ее окружила ватага смеющейся голой молодежи: «Ты что! Нас нельзя стесняться, мы же нудисты!» И она обнажилась медленно, как Афродита, выходящая из пены.
О том, что Виолетта в спортзале лишь подрабатывала, а в самом деле числилась инженером – и говорить нечего. Это позиция ясная. В часы инженерного безделья в отделе обсуждались цены и моды, женщины примеряли всяческие обновки, а Виолетта стеснялась. «Ты что?! – тормошили ее мужики и дамы. – Здесь можно, мы же сослуживцы, существа бесполые…»
Примерно о том же говорили ей и попутчики по шоп-туру, когда впятнадцатером укладывались спать в одном гостиничном номере, чем заставляли даже видавших виды турок вспомнить о давней осаде Измаила. «Чего ты отворачиваешься! – гоготали челноки, ховая подштанники себе под головы. – Мы не смотрим. А хоть и посмотрим – тебя не убудет. Мы тут все – шопнутые!»
И лишь дома Виолетта отводила душу. Они с мужем занимались настоящим сексом. Муж брился, одевался – как телевизионный Луис-Альберто – в темный костюм с галстуком. А Виолетта из-под одеяла выказывала одно только запястье, которое муж страстно осыпал поцелуями.
При свете он знал ее только в лицо. И был этим крайне доволен.