Татарщина
«Татарин Мамай побежал с Куликова поля без оглядки и погиб, – пишет историк Иван Забелин. – Но на его место появился новый татарин – Тохтамыш». И он шел на Москву.
Кипяток для неприятеля
В надежде собрать свежую дружину победитель Мамая московский князь Дмитрий Донской отправился в Переяславль и Кострому. Но то было время междоусобных войн: рязанский князь Олег указал татарскому войску броды через Оку, дабы неприятель смог попасть в Москву кратчайшим путем, не дав времени Дмитрию собрать силы.
Такова предыстория события, впоследствии прозванного в народе «Татарщиной».
Когда народ прослышал о походе Тохтамыша, со всех московских окрестностей толпы повалили в Белокаменную под защиту высоких стен. Перед тем, как закрыть кованые ворота в башнях, деревянные посады вокруг города были пожжены, Москву заволокло дымом, зато в Посаде не осталось ни одного тына или бревна. Впрочем, так и во всех городах всегда поступали, дабы помешать сделать примет – когда при штурме города через рвы стелили мосты из бревен разобранных посадских строений.
Стали спешно готовить каменные ядра, самострелы, котлы с водою – чтобы во время осады поливать кипятком лезущего на стены неприятеля. Однако, как пишет в летописи неизвестный очевидец событий, еще задолго до появления татарской армии под стенами Москвы в городе произошла «великая смута и замятня»: многие не захотели оставаться в осаде, намереваясь по добру, по здорову уйти от предстоявшей опасности.
Первым из города решил бежать митрополит Киприан. К нему присоединилась великая княгиня Евдокия, жена Дмитрия. За ними потянулись их приближенные и много людей знатных и богатых. Это обстоятельство возмутило чернь: «по старым понятиям народа, – пишет Иван Забелин, – не должно было уходить из осады именно великим людям, каков был митрополит и великая княгиня, да и всем сколько-нибудь значительным людям не должно было оставлять и бросать город на произвол судьбы».
Пьяному море по колено
В городе, как выразился Николай Карамзин, «господствовало мятежное безначалие». Решили не выпускать из города митрополита и княгиню, а также всех прочих. На стенах была выставлена стража, которая забрасывала любого беглеца булыжниками, а от ворот патриоты отгоняли трусов рогатинами и копьями «не пущающе вылезти вон из града». Правда, потом митрополиту и княгине покинуть город все же разрешили, «умолены быша великим молением, выпустили их из града, и то ограбивши»…
Вскоре и всем прочим желающим разрешили покинуть Москву: в долговременной осаде всего страшнее голод, и чем меньше будет людей, тем больше останется еды. Но в наказание у беглецов отняли все их имущество.
Это был настоящий «пир во время чумы». Враг, идущий на Москву, уже не казался подгулявшим патриотам смертельно опасным. Летописец повествует, как «недобрые человеки начали обходить по богатым дворам, вынося из погребов меды господские в сосудах серебряных и стеклянных дорогих, и упивались даже допьяна, а к шатанию, и дерзость прилагали, говоря: «Не потерпят враги долго стоять под нашим крепким городом…»
Впрочем, это была не только похвальба. Стены Белокаменной считались неприступными, а у татар, кроме стрел и сабель, ничего не было, стенобитными орудиями они не пользовались. Но, увы, в городе царила анархия.
К счастью, посланный на подмогу Москве Дмитрием Донским его союзник юный литовский князь Остей с отрядом «восстановил порядок, успокоил сердца, – как пишет Карамзин, – ободрил слабых. Купцы, земледельцы окрестных селений, пришедшие в Москву с детьми и с драгоценнейшею собственностию, иноки, священники требовали оружия. Немедленно образовались полки; каждый занял свое место…»
Дым вдали означал приближение татар – следуя обыкновению, они жгли на пути все деревни. В первый день, 23 августа 1382 года, показались передовые отряды неприятеля. Поскакали вокруг города, махая саблями: мол, вот мы вас. Москвичи, видя, что непрошенных гостей не так уж и много, приободрились, стали кричать, «бесстыдным образом», по словам летописца, обругивать, оскорблять противника.
Однако на другой день город обступила такая тьма татарских воинов, что осажденные ужаснулись. «Татарские стрелы затмевали свет, – сообщает летописец, – летели на город, аки дождь великий». Два дня Москва давала отпор. Враг то отступал, то снова бросался к стенам – но без успеха.
На третий день к городу подъехали с миром ханы Золотой Орды, а с ними и два князя Суздальские, Василий и Семен, по словам летописца, «работавшие для своих целей» и руководимые «тайною враждою к Москве». Если бы не они, возможно, Москва бы выстояла, не поддавшись на сладкие обещания парламентеров, певших, что царь Тохтамыш пришел наказать ослушника Дмитрия, а к москвичам претензий не имеет. «Только выдте из города для его встречи и по обычаю дары принесите».
Суздальские князья, эти два доброхота, подтвердили клятвою, что москвичам ничего не грозит. А князь Семен даже снял с себя крест и поцеловал его. Москвичи поверили.
Дым и пепел…
Фроловские (Спасские) ворота отворили, духовенство вышло с крестами и иконами, а за ним и народ – с князем Остеем во главе.
Князя Остея убили первым прямо у ворот, и тотчас началась резня. «Был дотоле Москва-град велик, град чуден, град многолюден, кипел богатством и славою, превзошел честию многою все города Русской Земли, и в одинъ день или в полдня мгновенно изменилась вся доброта его, и слава его изчезла, повсюду пусто, одна горелая земля, дым и пепел, да лежат во множестве трупы мертвыхъ», – писал летописец.
Возвратившись в опустевший город, великий князь расплакался. Повелел хоронить трупы, пообещав по рублю за каждых 80 похороненных. Вышло 300 рублей, стало быть, было погребено 24 тысячи москвичей.
Похоронив убитых, князь «повелел дворы ставить и град делать». Каменные стены Кремля остались в целости, деревянные же постройки сооружались с необычайною скоростью. В неделю ставился целый двор с доминой. Через восемь лет после Татарщины около города теснились уже тысячи дворов, которые, впрочем, по тогдашней практике, часто горели и затем снова вставали из пепла теми же тысячами.