Татьяна Файдыш: «Мама была талантливым живописцем. Но у нас процветал домострой»
За спиной остался шум и смог Ленинградского проспекта. Поворачиваем с улицы Алабяна вправо, и восприятие жизни резко меняется. Походка становится неторопливой. Слышно, как поют птицы. Пахнет свежескошенной травой. В палитре, как и положено в природе, доминируют голубой и зеленый. Дивное это место располагается в Северном округе и именуется поселком Сокол. По списку его жителей в свое время можно было изучать историю отечественной науки и культуры.
Сегодняшняя наша встреча – с художницей Татьяной Файдыш, уроженкой поселка Сокол и представительницей семьи Файдышей-Крандиевских, давшей России известных скульпторов и художников.
«Квартирный ряд»: В создании экспериментального «города-сада» принимали участие лучшие умы архитектуры. Использовались новые строительные материалы, коттеджи возводились в самых разных стилях… Но сам Сокол по тем временам располагался как бы за пределами цивилизации?
Татьяна Файдыш: Сокол начали строить в 1923 году. В те годы он был окраиной Москвы, рядом – чистое поле, куда ходили за земляникой, «опушка» Серебряного бора, где собирали грибы. Наша семья переехала сюда в 30-м году с Арбата – бабушка (скульптор Надежда Крандиевская), дедушка (архитектор Петр Файдыш), папа (скульптор Андрей Файдыш) и тетя (художница Наталья Навашина-Крандиевская). Там оставались друзья, привычная жизнь и дедушкина работа. Теперь ему приходилось каждый день ездить на трамвае и автобусах, которые ходили, как вздумается. Он по этому поводу очень переживал…
Дом наш не походил на прочие кооперативные коттеджи и выглядел значительно проще – в нем раньше располагалась контора, которую потом переделали под жилье. Вот как вспоминает о переезде Наталья Навашина-Крандиевская: «Одноэтажный сруб из круглых бревен с паклей между ними – типичный деревенский дом. Но четыре комнаты, кухня, ванная. Как нужно было устать от уплотненной квартиры в Хлебном переулке, чтобы так обрадоваться затерянному в глуши домику, где ночью из пакли, шурша, лезли тараканы!». Но общесемейными усилиями тараканов быстро вывели и навели уют.
К.Р.: У вас здесь совершенно другая аура. И жизнь иная, чем в городе?
Т.Ф.: Все мои детские подружки – это поселковые барышни, которые сейчас уже бабушки. И мои детки дружат в основном с соседскими детьми, не со школьными, а именно с поселковыми. Ходят друг к другу в гости, справляют дни рождения.
К нам переехала семья циркачей, целый клан. У них огромный трейлер с надписью «цирк», они на нем по гастролям ездят, а здесь, в поселке, устраивают на все праздники – Пасху, Рождество – представления для детей, с подарками, медведями, пони и клоунами…
А на 80-летие поселка в сентябре прошлого года мы собрались на площади, нам выдали грамоты, был цирк, детей катали на пони, все увиделись, обсудили новости: кто родился, женился, умер… Всей гурьбой двинулись в нашу Сокольскую библиотеку (это в большом доме, на углу улицы Врубеля). Там была закуска, море водки и вина, потом появился какой-то, в кустах сидевший, баянист… Душевнейшим образом справили юбилей!
К.Р.: Для мегаполиса такие отношения большая редкость…
Т.Ф.: Это касается старых жителей, новые практически не общаются. Живут за семью замками, заборами непонятными. Видите, за нами построен какой-то дворец. Мрачный, окна, как бойницы, сам огромный, и только одно окошечко по ночам светится, и то не каждый день. Что там происходит? Тайна…
А раньше, когда там еще был деревянный дом, его купили цыгане. В самом доме не жили, разбили шатры в саду, жгли костры и пели песни. Я как-то летом, ночью, лежу с открытым окном, пахнет сирень, поет соловей, от костра дымком тянет, и песни цыганские – рай! Но «общественность», конечно, была недовольна, и их быстро не стало.
К.Р.: Состав жителей сильно обновился? Место ведь дорогое, и продать «родовое владение», наверное, соблазняют достаточно часто?
Т.Ф.: Разумеется. Сменилось не одно поколение коренных жителей, родственники стали дальними родственниками, возникают бытовые, материальные проблемы, и люди уезжают, чтобы их решить. Но есть патриоты, которые, несмотря ни на что, остаются. Я в их числе.
К.Р.: В поселке живет уже пятое поколение Файдышей-Крандиевских, начиная с вашей прабабушки Анастасии Крандиевской…
Т.Ф.: Прабабушка была любопытной личностью, этакая эмансипэ. Известная в начале века писательница, ее произведения вошли в сборник «Русские амазонки». Выйдя замуж, она родила троих детей. Дети получились все разные и яркие: Надежда (моя бабушка), Наталья (будущая супруга Алексея Толстого) и Сева. Максим Горький, с прабабушкой друживший и часто останавливавшийся в их доме, говорил: «Тетушка Настасья, вам не романы писать, а посадить вас в инкубатор, чтоб вы талантливых детей рожали». Сева успел проявить себя как очень интересный художник, хотя умер в 21 год от менингита. Его картину приобрел Миланский музей.
А бабушка в свое время лепкой портретов зарабатывала. Лепила, в частности, портрет командарма Семена Буденного. При ближайшем рассмотрении внешность у него оказалась не очень героическая, и бабушка, для придания колорита, надела на него папаху и развернула могучие плечи. Так родился легендарный образ. Буденный в создании портрета живо участвовал, просил его изобразить на лихом коне, тут же демонстрируя, как это должно выглядеть, но Надежда Васильевна на это не пошла.
Она училась в Париже, у Бурделя, вместе с Верой Мухиной. Рисовала в Школе живописи, ваяния и зодчества, где ее заприметил Маяковский и стал всячески добиваться знакомства. Наконец ему это удалось. Как-то бабушка выиграла конкурс по композиции и получила премию. Они поехали по этому случаю на лыжную прогулку. Катясь с высокой горы, она слышит голос Маяковского: «Надежда Васильевна, палки держите выше!». От неожиданности она падает, и острие палки впивается в ногу. Когда Анастасия Романовна, приготовившая роскошный стол, открыла дверь, то увидела Маяковского с Надеждой на руках… Такой получился праздник. Была фотография: Маяковский в широкополой фетровой шляпе, бабушка в белом свитере и дедушка в тужурке и фуражке на лыжах в зимнем лесу.
К.Р.: Ваш дед, Петр Петрович Файдыш, тоже учился в Школе живописи и ваяния?
Т.Ф.: Да, и бабушка рассказывала, как была поражена тогда его ослепительной, яркой красотой: похожий на англичанина, с золотыми волосами, мужественным лицом… Он был великолепным карикатуристом, но работал всю жизнь архитектором.
Деда посадили в 1943 году, потому что он в 14-м году был в плену. Свою роль сыграл и другой случай. Бабушка и тетя Наташа были в Тарусе, а дедушка поехал их навестить, и как раз в тот момент туда вошли немцы. Вернувшись на Сокол и сидя с двумя своими поселковыми друзьями за бутылочкой, дед имел неосторожность сказать, что немцы в Тарусе не очень-то и зверствуют. На следующий день его забрали. Мы знаем, кто на него донес. Деда гнали по всему Соколу, энкэвэдэшники устроили показательный спектакль, чтоб другим неповадно было. Страшная была история. И жизнь была нелегкая…
К.Р.: Жизнь сестры бабушки, жены Алексея Толстого, Натальи Васильевны, складывалась более благополучно?
Т.Ф.: Толстые, конечно, жили совершенно иначе: все на широкую ногу, дом – полная чаша. Наталья Васильевна была очень красивой, остроумной, всегда одевалась по моде. Сестры Крандиевские, кстати, послужили прообразами сестер Даши и Кати из толстовского романа «Хождения по мукам». А Петр Файдыш – Телегина.
К.Р.: У вас, похоже, природа не отдыхает через поколение. Ваш отец, скульптор Андрей Файдыш, известен как автор памятника покорителям космоса на ВДНХ, Циолковскому в Калуге… Словом, певец космической темы.
Т.Ф.: Отец лепил космонавтов, у нас бывали Гагарин, Комаров, Беляев, Леонов. Леонов же сам художник, и отцу было с ним очень сложно, тот по ходу работы все время давал советы – похоже, не похоже. Беляев приезжал с врачом, он уже был тяжело болен, и рассказывал о том, как Леонов вышел в космос. Рассказывал, как они приземлились и долго висели на деревьях, а их не могли найти. Гагарина я видела мельком, он только раз был на Соколе, в основном позировал отцу в мастерской.
К.Р.: Похоже, что, тема космоса витала в доме?
Т.Ф.: Расскажу, как вообще эта тема возникла. Какая-то дама из «бывших», бабушкина подружка, дала отцу подлинные дневники Циолковского. Тот ведь не был таким вульгарным, как его представляла советская власть – сумасшедший, дескать, учитель, «вдруг» решивший полететь в Космос… Он был очень религиозным человеком, философом, у него была целая теория, страшно увлекательная. Отец прямо-таки загорелся Циолковским как личностью и начал лепить его портреты, потом сделал памятник. А когда начались полеты в космос, понадобился официальный художник, который бы все это прославлял. Отец был уже известен. Для памятника покорителям космоса решили сделать стелу из титана, который тогда был чуть ли не дороже золота, но Хрущев лично подмахнул «добро». Хрущева сняли за месяц до открытия памятника, в 64-м году. А отец умер очень рано, от инфаркта, в 47 лет.
К.Р.: Мама ваша тоже была художницей?
Т.Ф.: Она была очень талантливым живописцем, Лидия Ильинична Ольшанецкая. Но у нас процветал домострой. Дети, быт – это ее и сгубило, я считаю. Остались очень хорошие работы, такие штучные. Но она слишком много занималась детьми, скорее даже больше отцом, чем детьми…
К.Р.: Какой был уклад в доме художников?
Т.Ф.: Все было подчинено искусству. Нас так воспитывали, не знаю, хорошо это или плохо. Некоторое такое альтруистическое, трепетное отношение к искусству. Если глядеть из нынешних времен, это, наверное, не совсем правильно. Все в доме должны были рисовать обязательно. И меня с трехлетнего возраста, и Маришу, сестру, гоняли. Не скажу – как Паганини, но очень усердно. Приходила вечерами натурщица, отец приезжал из мастерской уставший, обедал, и все садились рисовать. И я, и Мариша, и мама. Так было заведено. Все детство и юность мы рисовали.
К.Р.: У вас, наверное, и мысли не было, что можно чем-нибудь другим заниматься?
Т.Ф.: Мысль была: я хотела стать балериной. Я была тогда худенькая и очень любила танцевать, ходила все время на цыпочках. Бабушка мои устремления очень поощряла и уговаривала родителей отдать меня в какое-нибудь балетное заведение. Они отдали на какое-то время, но быстренько забрали. Сейчас мою мечту о балете воплощает дочь Манечка.
К.Р.: Давайте и перейдем к младшему поколению…
Т.Ф.: Все началось со странной истории. У меня погибла дочка от первого брака в 16 лет. Мне и сейчас говорить об этом тяжело. Нас с мужем тогда галерея пригласила в Норвегию работать, и мы три месяца там пахали. Вечерами делать было совершенно нечего, и мы прогуливались, дышали воздухом в таком же, как наш, поселке под Осло. Там никто не занавешивает окон, ходишь и как будто смотришь такой спокойный телесериал. Красота, чистота и какие-то события в одном окне, другом… И я обращалась к Богу: яви чудо, дай мне ребенка! Думала, что у меня уже не будет детей, и почему-то все время это талдычила. А потом приехала в Москву и узнала, что беременна. Сначала предрекали двойню, а потом врач в роддоме говорит: кто вам сказал, что у вас двойня? Я решила – значит, будет один ребенок. Какое счастье, думаю, такая тяжелая жизнь, голодный 92-й год… «У вас тройня!». Позвали студентов посмотреть на такую редкость. Один из них, кажется из Африки, наверное, решил, что я какая-то богиня плодородия. Он упал на колени, стал целовать мне руки, ритуальные танцы вокруг меня исполнять… Так смешно! Я потом от него пряталась.
Представьте, в 37 лет, мягко говоря, не в молодом возрасте, родила тройняшек. А через три года муж умер – рак крови, лейкоз. И я осталась с этой компашкой одна.
Как я справлялась? Тяжело было. Сейчас полегче, но теперь другие проблемы. Чтобы детей выучить, нужно много сил и, главное, денег. Когда я привезла тройняшек из роддома, муж через полгода попал в больницу, и я впервые осталась с ними совершенно одна. Ни бабушек, ни дедушек – родители мои рано умерли, – абсолютно никакой помощи. Спасал наш садик. Я их туда выносила, и они практически жили в саду. И ночами не плакали, друг друга не будили.
К.Р.: Как же вы их в одиночку поднимали? На что кормили?
Т.Ф.: Был кое-какой антиквариат, картины, мебель была хорошая – продавала понемногу… Свои картинки, бабушкины вещи – она же очень популярна, скульпторов-женщин мало, и ее работы сейчас в цене. Так и крутилась. А подработать живописцу нечем. Правда, был у меня заказ неплохой: расписывала для «новых русских» потолки, но это была разовая работа…
К.Р.: Дети подросли, им уже двенадцать, изменился круг забот, как вы справляетесь теперь?
Т.Ф.: У нас практически военный коммунизм. Для того чтобы выжить, все расписано по часам. Если начнется анархия, все рассыплется мгновенно. Поэтому детки у меня приучены к дисциплине, хотя по натуре и я, и они разгильдяи, но мы пытаемся держать себя в узде. Мальчишки рисуют, лепят. Они учатся в школе, которую окончили все жители Сокола, и ходят в Дом пионеров. Там преподает талантливая девушка, выпускница Строгановки. Они ее обожают. Маша занимается в Академии балета на Фрунзенской. Целыми днями в школе, у них нагрузки совершенно нечеловеческие. Приходится ее туда возить, иногда сама ездит, но боюсь ужасно – каждый раз, когда в метро спускается, у меня сердце обрывается.
К.Р.: И тем не менее вы продолжаете работать, писать…
Т.Ф.: Естественно, я, так же как сестра Марина, пошла по стопам родителей. Закончила Суриковский институт, мастерскую Салахова. В какой-то момент, во времена перестройки, жизнь складывалась удачно: много выставок, и интерес был к тому, что я делаю. Мои работы есть в Третьяковской галерее, в Саратовском музее, в Кемеровском, в музее Зимерли, в Нью-Джерси, под Нью-Йорком. Все тогда очень активно развивалось, а потом в нашем государстве интерес к изобразительному искусству как-то совершенно пропал. Правда, недавно была выставка в галерее Церетели, на Пречистенке. У нас была группа: Оля Жилинская, Женя Вахтангов, Алена Шаховская, Андрей Делендорф и я. Каждому дали по залу, получилась как бы персональная выставка.
К.Р.: А год назад ваши работы экспонировались в Русском музее и вошли в каталог «Абстракция в России ХХ века». До этого вы участвовали в выставке «Искусство женского рода» в Третьяковке. Вы востребованы?
Т.Ф.: Иногда у меня что-то покупают, но сейчас очень редко. Последний раз это случилось, наверное, полгода назад. Я продала две маленькие картиночки, на это не проживешь с тремя детьми. Страх за завтрашний день постоянный.
Продолжаю делать то, что мне нравится, лупить в одну точку, хотя при нашей жизни это довольно самонадеянно. Пишу абстрактные вещи. Богатые люди предпочитают покупать уже проверенное – Коровина, Серова… Почти никто не собирает коллекцию искусства современного. А жаль, у нас очень много хороших художников.
Зарабатывать картинами, продавая их на Крымской набережной, у ЦДХ, я как-то не берусь. Да и не по силам мне это – в коммерческое искусство надо «въезжать», а я совсем другим занимаюсь.
Входит Манечка: «Мам, можно я пойду погуляю?». За окном в садике поет соловей, шумят мальчишки. На плите кипит суп. В приоткрытой двери мастерской – мольберт с недописанным холстом. Жизнь продолжается…