Крапивенский переулок: в двух измерениях
Однажды летом мы гуляли в Высоко-Петровском монастыре. Забрались на «галерею» пустого гулкого монастырского двора, где стоит в углу, над дворовой пропастью, маленькая, будто срезанная сбоку Церковь преподобного Пахомия Великого. Обошли ее, протиснулись между церковной стеной и парапетом и пошли по выщербленным плитам над Крапивенским переулком, перерытым, перегороженным, зияющим провалами окон. Нигде ни души. Только старая церковь, солнце и кучи строительного материала, заготовленного, кажется, для сотворения какого-то другого уже мира.
Вечер в Византии
Прошло полгода, мы снова здесь. Другой мир за это время так и не сотворился. Романтические развалины на месте. Переулок со стороны Петровки по-прежнему перекрыт. Что ж, попробуем для начала зайти с другой стороны – с отличающегося крутыми рельефами Петровского бульвара. По его горкам весело катить на санях, гораздо печальней – на каблуках. Поэтому испытываешь искреннюю благодарность к арендаторам ли, собственникам углового дома, заботливо выложившим тротуар обычными резиновыми ковриками – как у двери кладут.
Вот и Крапивенский – первый поворот направо. Пропустить его невозможно, так наряден, так ярок узкий торец подковой уходящего вглубь переулка здания. Рыжий, белый, темно-шоколадный узоры решительно выбиваются из традиционно пастельной московской гаммы, навевая мысли о жарком солнце, восточном базаре и пронзительном голосе муэдзина. Полосатой византийская кладка и мусульманские орнаменты для оформления фасадов были выбраны архитектором Сергеем Родионовым не случайно, а для напоминания о том, что хоть эти трехэтажные строения стоят на московской земле и принадлежат Константинопольскому подворью, резиденция Константинопольского патриарха находится на Востоке.
«Подкова» огибает главную достопримечательность Крапивенского – Церковь преподобного Сергия Радонежского, впервые упомянутую в документах («Петров чертеж») в 1592 году: на «чертеже» у стены Высоко-Петровского монастыря виден одноглавый храм. После пожаров 1812 года он не значился в списках уцелевших, но все же был восстановлен. В 1883 году церковь вместе с прилегавшим участком была передана во владение Вселенской Патриархии для устройства Константинопольского патриаршего подворья. Чуть позже начинается застройка участка жилыми домами, часть из которых заселяется служителями подворья, а часть сдается внаем.
Идем вдоль нарядной стены отреставрированного офисного крыла, но вдруг картина резко меняется: середина «подковы» – вторая часть дома № 4 – вид имеет обветшалый и мрачный, кирпич сыплется, в окнах темно. Лишь одно горит. Мы уж было заподозрили, что там обитают «гости столицы», но замеченные в глубине гирлянды и елочная макушка подозрения опровергли. Что ж за таинственная жизнь теплится в одряхлевшем «византийском» здании? Случайно удалось потянуть за ниточку этой истории.
Вид с трапа
В советское время доходные дома превратились в коммуналки. «Я был прописан в этом доме с рождения и до 2009 года, – рассказал на портале о старой Москве (oldmos.ru) Илья Загуменных. – Жил в нем недолго в детстве и уже когда повзрослел. В советское время дом был полностью коммунальный, квартиры в большинстве 4-5-комнатные, по одной семье в комнате. В 1991 году дом был передан указом Ю. Лужкова в собственность Московской Патриархии безвозмездно с обязательством расселить жильцов (правда, без указания даты)». Затем «было произведено первое и последнее расселение жильцов, желающие выехали на Коровинское шоссе. Отказавшихся оказалось 11 семей, они по-прежнему живут там. Одно крыло было полностью отреставрировано, сейчас это офисное здание. Отреставрировать остальное помешал кризис 1998 года, работы были полностью остановлены». Как живется оставшимся жильцам дома № 4, нетрудно догадаться, глядя на осыпающиеся кирпичные стены. Освободившиеся же квартиры, по свидетельствам жителей, продолжают кому-то приносить доход – сдаются, ведь свято место пусто не бывает.
Темнеет. Мы тем временем, огибая церковь, подошли к правому крылу здания, где обнаруживается едва различимая в сером свете арка. Ну, конечно, туда!
– Осторожно! – упреждает идущая впереди Лена.
И действительно, справа мало заметный в темноте глубокий провал. Видимо, ход в подвал, а учитывая возраст здания, возможно, и в подземелье. Оказываемся в темном, узком, прижатом забором почти к стене дома дворе. Откуда-то сверху, из горящего окна – музыка. Как ни странно, современная. Впереди – крутая обледенелая деревянная лестница-трап. Взбираемся… О, чудо! Чистый, просторный, с деревьями в разноцветных огоньках двор клиники (дом № 2/26).
Князья среди огородов и пустырей
Это часть бывшей усадьбы Одоевских, а ранее князя Львова, неустанно ходатайствовавшего о расширении своих владений, в частности, закрытии проезжего переулка, пролегавшего по их южной границе: «Жительство я именованный имею в Белом городе на Петровке близ Петровского монастыря в приходе церкви Сергия Чудотворца, что на Трубе. А подле онаго моего двора имеется переулок прямо к Неглинной реке, который летним временем не токмо на лошадях проехать, но и пешему пройти за великою трясиною и грязью и за неимением через оную Неглинною реку мосту никак не можно. К тому ж оный переулок пришел к пустырям и к глухим нежилым местам, отчего я, именованный, от лихих людей имею немалое опасение, да и имеющимся подле моего двора обывателям в том переулке никакой нужды не имеется».(Маневр удался, на месте бывшего переулка сейчас в глубине двора стоят доходные дома).
В общем, усадьба получилась знатной: большой каменный дом, флигели, сады, пруды… Заселявшая в 18-м веке эти места знать привыкла жить привольно – среди огородов и пустырей. Мы же теперь пожинаем плоды, бродим среди многоликих строений бесконечного дома № 2/26. Вот та самая по-европейски чистенькая клиника. Напротив светящийся теплыми окнами дом, где виднеется высокий расписной потолок, а на подоконнике неожиданно открытого подъезда лежит драгоценная россыпь книг, зачитываемых интеллигенцией 1970-х: «Брат мой, враг мой» Митчела Уилсона, «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Белые одежды» Дудинцева, Смеляков, молодой Аксенов… И прекрасные издания на грузинском языке. Кому-то повезет.
Но большую часть владений, объединенных № 2/26, да и переулка в целом занимают… развалины? Как иначе назвать это место, вполне бы потянувшее на древнюю достопримечательность, приманивающую романтичных туристов? Старая кирпичная стена подернута зеленой сеткой. Над живописно по-кремлевски зазубренным ее окончанием вздымаются куда-то в бесконечный верх леса. В пустых оконных проемах виднеются силуэты церквей Высоко-Петровского монастыря. В подвалы, освещенные сумрачными лампами, уходят бесконечные деревянные лестницы… Смотрим, и не оставляет ощущение нереальности, особенно если учесть, что в двух шагах преоживленнейшая Петровка. Как же Крапивенский дошел до жизни такой?
Теснота и бурление
Во второй половине 19-го века переулок теряет свое аристократическое обличье, о чем, в частности, свидетельствует Гиляровский: «По другую сторону Неглинки, в Крапивенском переулке, на глухом пустыре между двумя прудами, были еще Ламакинские бани. Их содержала Авдотья Ламакина. Место было трущобное, бани грязные, но, за неимением лучших, они были всегда полны народа». А что же роскошные усадьбы? А просто: старинные палаты снесли, сады вырубили, пруды засыпали и понастроили всюду доходных домов. (Сохранился во дворе лишь один, измененный и надстроенный, старый дом, уцелевший и при пожарах 1812 года, так как в нем квартировал начальник штаба наполеоновской армии маршал Бертье).
В 1876 году всю территорию с постройками продают Гермогену Петровичу Лазарику под строительство доходных домов. Возводятся трехэтажное строение 3 на углу Петровки и Крапивенского, 2 и 2а, 3а – по Крапивенскому, оно примыкает к уцелевшему, надстроенному вторым этажом служебному корпусу, также приспособленному под жилье. В главном доме, помимо жилья, находятся органный магазин и мастерская (а до 1897 года еще и театр «Альказар»), после – ювелирная мастерская и типография. Угловое здание занимают меблированные комнаты Бриччи и Юнеевой, трактир, магазины, прачечная, склад типографии, дантист… В служебном – квартира и «офис» домовладельца. В длинном корпусе – жилье, прачечная и цинко-литейная мастерская. Никакого тебе аристократического раздолья – сплошная теснота и бурление.
Вася на верхотуре
В советское время главный дом, как и угловой корпус, приспособленный под общежитие Наркомата тяжелой промышленности, надстроили двумя этажами. И в 2000-х здесь по-прежнему жили. Но в 2006 году в доме 2/26, строение 3 случился пожар, обрушилась кровля, сгорел чердак и межэтажные перекрытия, и жителей отселили из аварийного здания в маневренный фонд – на время. Даже провели восстановительные работы, в результате чего дом лишился наиболее пострадавших верхних этажей, и сделали временную кровлю. Затем работы на два года застыли, а в ноябре 2009-го, когда вновь возобновились, – практически полностью рухнула стена. Тем не менее, по декабрьскому сообщению пресс-службы префектуры Центрального округа,«пострадавший в ходе пожара пять лет назад дом на улице Петровка будет полностью отремонтирован до конца следующего года». Поглядим.
Пока же мы, пользуясь тишиной и безлюдьем выходного, все-таки побродили по лазариковским развалинам, позаглядывали в подвалы, прошлись по тонкому заледенелому перешейку к арке, утыканной обрывками проводов наподобие ошейника мазохиста, обнаружили на кирпичах, в сугробе, занесенное снегом зеркало, в котором «мело, мело…», подивились тому, что на самой верхотуре старых стен чьей-то бестрепетной рукой многократно было начертано: «Вася»… А потом пошли туда, где, по словам Нагибина, «город расступается и с голландской щедростью дарит своим гражданам чистое пространство льда» – к старейшему катку, устроенному в 60-х годах 19-го века Императорским яхт-клубом на месте засыпанного пруда усадьбы Одоевских, и где в 1889 году прошел первый в России чемпионат по скоростному бегу на коньках. И гремела музыка, и сверкал лед, и мы, вместе с Нагибиным, все удивлялись, что «каким-то чудом его серебряное блюдо уместилось в густотище застроенного-перезастроенного центра Москвы».