Петровке было слабо
«Больше всего в этой истории поразили не рассказанные факты, а то место, где я о них услышал. И еще – убедительная просьба не называть фамилий, а главное – места работы моей собеседницы и вообще каких-либо подробностей, которые могут на него навести…».Дом за 500 «зеленых»
Так начиналась моя статья 10-летней давности. 1994 год. В Москве шла приватизация, что называется «по Чубайсу». Одно предприятие, занимающееся ремонтом электроплит в Москве, арендовавшее первый этаж старинного двухэтажного дома в Замоскворечье, захотело расшириться, занять второй. Выкупить, короче, все здание. Предложило местным властям: «Продайте нам его. А мы всем жителям района отремонтируем бесплатно плиты. О людях не беспокойтесь. Всем предоставим квартиры».
Известно, за какие деньги продавалась тогда недвижимость. Гигантский ЗИЛ, например, если кто забыл, спустили за 5 млн. долларов. Газеты того времени пестрели статьями про акции, ваучеры, залоговые аукционы, инвестиционные фонды…
Как шла приватизация – во всяком случае, малая, о чем сейчас пойдет речь? Коммерсанты заключали договор с местными властями – и сделка считалась совершенной. В той старой статье я назвал сумму, за которую был продан дом – добротный кирпичный особняк, простоявший сто лет, и сейчас он в полном здравии. За 3 млн. 800 тыс. руб. Тогда столько стоил средний спальный гарнитур. То есть, примерно 500–800 долларов. Такие были цены.
Нужно ли говорить, что ремонтом плит в районе организация так и не занялась? Никакого согласия жильцов при покупке дома – там жило десять семей – не требовалось. Их никто не спрашивал. Люди не знали, что их дом продан. Стало известно это случайно, когда они пришли на избирательный участок. «Вас в списке нет, с призраками дело не имеем», – сказали им. И не допустили к урнам.
А покупатель скоро стал предъявлять свои права. Дом его! Для переселения, как правило, назывался один-единственный адрес – в основном, на окраине Москвы, «Согласны?» Несогласным отключали воду и свет, да еще угрожали: «Сломаем дом, останетесь на улице!»
Девять семей выехало, а одна – упрямая – два старых человека и их взрослая дочь (она и стала моей собеседницей) заупрямилась. Здесь, как выяснилось, жили их предки испокон веков. Но суд, куда они обратились, даже не принял дела. Аргументация отказа — дикая, неправдоподобная, но тогда она была в порядке вещей. Вот что ответили в суде: «Сделка осуществлена между муниципальными органами и коммерческой организацией. Вы участвовали в ней? Нет. Какие тогда у вас могут быть претензии?».
И что-то сдвинулось
В то время я вел криминальную тематику, регулярно появлялся на Петровке, 38, в Управлении по экономическим преступлениям, в отделе, который занимался махинациями в жилищной сфере. Заместитель начальника отдела, подполковник милиции, охотно беседовал со мной. Его сотрудница – старший следователь, миловидный лейтенант милиции — обычно была занята своими делами и не вмешивалась в разговор. Но однажды она подняла голову от бумаг: «Что вы все о черных маклерах да продажных паспортистках? У меня есть история поинтереснее».
И я услышал то, о чем вы только что прочитали. Помнится, ее непосредственный начальник махнул рукой: «Гиблое дело…» Обращалась она и к высшему руководству, начальнику ГУВД, называть которого (и саму организацию), собеседница запретила. Но и он ничего сделать не мог. Теперь-то я понимаю, что просьба ее: «Не называть!» объяснялась не служебными тайнами, а нежеланием унижать родное ведомство. Никто законов не нарушал. А потому милиция в самом деле ничего не могла сделать. Да что милиция! Мне рассказали, что ее делом занимался мэр города – уже тогда им был Юрий Лужков. Но и он не мог остановить федеральный беспредел.
А газета помогла. Статья была опубликована, и когда я через месяц пришел на Петровку, то услышал: «А знаете, после публикации вроде бы что-то сдвинулось. К нам пришли, беседовали… Родители уже видели квартиру, я собираюсь».
Людям пошли навстречу. Но как оказалось – не очень. Старшим членам семьи предоставили квартиру «за выездом» на Арбате – без плиты, без раковины, со сгнившими рамами и разбитым унитазом. А дочери – комнату в районе ЦПКиО. Но через несколько дней молоденькая лейтенантша позвонила мне, и рассказала, что комната оказалась частью музея весьма уважаемого деятеля науки и техники, и ее туда просто не пустили. В знак протеста она и ее родители вернулись в свой дом. Жили при свечках, воду носили из соседнего дома. К старенькой маме несколько раз вызывали «Скорую». Но прошел еще месяц, и я узнал, что своего они добились! В прежней квартире их, конечно, не оставили, но более-менее сносную площадь дали – в том же Замоскворечье.
Десять лет спустя
Обо всем этом я и вспомнил, листая старую подшивку. Каким-то чудом телефоны сохранились, не удержался, позвонил. Мне сказали, что в милиции женщина уже не работает, перешла в Генпрокуратуру, дали ее новый номер. Вот, что я узнал. Родители прожили еще недолго, умерли один за другим. Видимо, испытанное потрясение сильно надломило их. А она вышла замуж, уже сын-первоклассник. Рассказала, что организация, купившая дом, скоро вообще забыла о плитах, стала заниматься модными в ту пору посредническим делами. А потом исчезла. В доме появились другие владельцы, потом третьи… Вряд ли сегодня кто-то помнит, что здесь когда-то жили люди.