Тихая прогулка под аккомпанемент тамтамов и пулеметных очередей
Здесь все смешалось, все слилось. Веселый дух студенческих общаг, обветшалая респектабельность номенклатурных квартир и стерильная роскошь посуточного жилья. Тут неспешно прогуливаются оперные дивы, в колодце старого двора дерево ввинчивается прямо в облако, а сквозь каскад хрустальной люстры виден профиль дворника, сосредоточенно скребущего лопатой тротуар. Ну что я вам рассказываю? Пойдемте. Адрес – Малая Бронная.
Под шпилем кока-колы
С прогулкой подфартило – как раз запахло весной. Бог с ними, с лужами по колено, окаймленными слежавшимися, почерневшими останками былого снегопадного изобилья, зато воздух волнующ и свеж – по нашим, конечно, московским меркам. А какие ритмы, какой аккомпанемент! Сердце екает в беспричинном щенячьем восторге: барабаны, тамтамы, перкуссии – карнавал! Стучит по жести, асфальту, дереву, булькает в трубах, капает, чмокает, прозрачные капли упруго рикошетят от земли. С очередного козырька валится изрядный ломоть льда, цель снежного снайпера успевает ланью метнуться на мостовую, и прогулка начинает приобретать характер увлекательного аттракциона.
Но вообще грех жаловаться – тротуары отдраены до асфальта. И мы идем сквозь говорливую толпу у метро «Пушкинская», где уже толкутся бабушки с солнечными ветками мимоз. Протискиваемся в узкую тропку у террасы Макдональдса, где стаканы кока-колы нависают над прохожими высотками со шпилем-соломинкой. Минуем палатки под красными тентами с желтым медом и импрессионистски разбросанными по овощному полотну зелеными мазками укропа и фиолетовыми – бальзамина. Мы шагаем размашисто, мы торопимся, мы спешим… Мы уже рядом. Мы идем к тебе, любовь моя! Ну вот. Здравствуй, Малая Бронная!
Бронных две – Большая и Малая. Большая покороче, пооживленней, тянется вдоль Тверского бульвара прямо от выхода из метро и – бах! – перпендикуляром врезается в тишайшую Малую, идущую практически от Никитских Ворот до Садового кольца. (Кстати, удлинилась она уже в середине XIX века, раньше заканчивалась у прудов и сквозного выхода на Садовую не имела.) Малая безлюдней, шум здесь очагами: у Театра на Малой Бронной, на перекрестке и у Патриарших прудов, хотя у Патриарших уже свой, иной микроклимат.
Пьяный свет
Символ улицы, гарант ее узнаваемости – угловой дом с ротондой под № 2/7, занимающий изрядный кусок Тверского бульвара: до самой тесной расщелины между зданиями, где узкая лесенка ведет прямо в небо. На небе написано: «Ноты». Как хотите, так и понимайте. Впрочем, интересующимся известно, что это один из старейших музыкальных магазинов столицы, переехавший со своего исторического места на Неглинной. Особенно хорошо это светло-голубое четырехэтажное здание смотрится с бульвара. Есть в нем основательность, покой и величие. Сам дом не так уж стар: рождения 1882 года, но в ансамбль вошли флигели усадьбы князей Голицыных, созданной в 1770-х годах по проекту Матвея Казакова. Сменялись владельцы и жители. О каждом можно написать отдельный рассказ. Пока же попробуем втиснуть их всех в нашу прогулку да еще успеть побывать на Патриарших прудах. Вперед!
Так, благодаря князю Голицыну Тверской стал самым освещенным бульваром Москвы: за его счет были установлены фонари, он же оплачивал их содержание. Первые фонари появились в городе в 1730 году. Предназначались они «для зимних ночей» и зажигались с 1 сентября по 1 мая. Заправлялись фонари конопляным маслом, которое более годилось в пищу, чем для освещения. Фонарщики тоже так считали, поэтому масла все время не хватало. Была у этих осветительных приборов еще одна особенность: они брызгались! «Далее, ради бога, далее от фонаря – писал Гоголь в «Невском проспекте», – и скорее, сколько можно скорее проходите мимо. Это счастье еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом». Через 120 лет масло сменил спирт, который, сами понимаете, для употребления внутрь подходил еще более. Прошелся от фонаря к фонарю, и никаких трактиров не надо. Тогда и появилось выражение «офонареть». Чтоб прекратить народный беспредел, власти решили добавлять в спирт мерзко пахнущую жидкость. «На пробу» брандмайор Беринг, городским освещением заведовавший, позвал известного пьяницу фонарщика. Налил, велел выпить, поинтересовался: ну как? И услышал в ответ: «Ничего, ваше превосходительство! Крепенько, а так пить можно».
Меценат и балерина
Обновленное в 1882 году здание стало доходным домом Лазаря Полякова, фигуры преколоритнейшей, владения которого очерчивалось Бронными и Тверским бульваром. Один из богатейших людей России, банкир, кавалер орденов Святого Станислава и Святого Владимира, турецкий и персидский консул, действительный статский советник, щедрый благотворитель, авантюрист, энтузиаст ипотеки, создавший один из первых банков ипотечного кредита, строитель первой шоссейной дороги в Персии… В венок победителя органически вплелся и случайный грех: его незаконнорожденной дочерью была великая балерина Анна Павлова. (В детстве она ходила под окна отца – взглянуть на красивую жизнь. Позже дети Лазаря сожалели, что им не удалось познакомиться со знаменитой сводной сестрой.) Фактически разоренный, Поляков умер в 1914 году в Париже, куда со свойственным ему оптимизмом поехал искать новых средств и связей. На память о головокружительном взлете сына еврея-кустаря из-под Орши осталась синагога на углу Большой и Малой Бронной. Надеюсь, мы до нее еще сегодня доберемся.
Дом 2/7, известный еще как Романовка (по имени очередного домовладельца) вошел в историю благодаря воспоминаниям Шаляпина, Римского-Корсакова, Коровина… В дешевых меблированных комнатах с одинаково скудной обстановкой, где жили студенты – художники и музыканты и двери закрывались только на ночь, любил бывать Врубель с женой, знаменитой певицей Забелой-Врубель, здесь, еще студентом ВХУТЕМАСа, в гостях у Давида Бурлюка читал стихи Маяковский, останавливался по привычке, приезжая в столицу, давно уже отучившийся в консерватории композитор-симфонист Калинников. В конце 1890-х в Романовке образовался музыкальный салон, шли первые репетиции Мамонтовской оперы, пел Шаляпин, так что вполне логичной оказалась пристройка Романовской залы – для концертов и представлений. Сейчас это помещение занимает Театр на Малой Бронной.
В ночь, освещенную пожаром
Чистым искусством дело не ограничилось, была и пальба. В 1905 году студенты перегородили Малую Бронную баррикадами. Живущий в доме зубной врач организовал в своей квартире перевязочный пункт. Позже, уже в 1917-м, в эркере второго этажа красноармейцы установили пулемет (представьте себе это, глядя на безмятежный дом). Противник укрепился неподалеку – на Никитских Воротах. Оказавшиеся в буквальном смысле между двух огней мирные жители продвигались по стеночке, короткими перебежками. Вот что писал о тех днях живший у Никитских Ворот Паустовский: «В эту же ночь во двор, освещенный пожаром с такой силой, что была видна каждая соринка на камнях, через выбитое окно первого этажа каким-то чудом пролез с Тверского бульвара человек…
– Спокойно! – крикнул он.– Жильцы – ко мне! Мы договорились с юнкерами. Сейчас и мы, и они прекратим огонь, чтобы вывести из этого дома детей и женщин. Только детей и женщин!.. Выходить через Тверской бульвар на Бронную».
Прошло и это. Владельцем дома, как и всего прочего, стала советская власть. Меблированные комнаты сменили не сильно отличающиеся от них коммуналки. В конце 20-х годов в одной из них поселился харьковский еврей, рванувший в Москву за удачей, вместе с братом, тремя сестрами, женой и маленьким сыном, – мой дед.
На фоне выцветших роз
Первая подворотня направо, намертво закрытая железными воротами, вела во двор-колодец. В дальнем левом углу находилась дверь в подъезд, с одной квартирой в бельэтаже, или как говорили позже: «я живу в полвторого». Несколько ступенек и много-много звонков. Длиннющий коридор на восемь семей – 19 человек, начинался с гомона общей кухни, а заканчивался общим душем с прогнившей решеткой на полу и туалетом. Правда там, за концом, было еще пару ступенек вниз, где жили еще двое (их не помню совсем) и был черный ход – прямо на Малую Бронную, возле театра. Мы жили аристократами – квартира в квартире. Огромное помещение, доставшееся деду, разгородили аж на три клетушки и отдельную кухню. Помню неработающую, конечно, изразцовую печь, уходившую в высь четырехметрового потолка. Остальные удобства были общие. За тонкой стенкой жила одинокая Феня, время от времени привечавшая разных «гениев». Картины учителя рисования Митяя «под Пикассо» украшали обои с выцветшими розами. Дальше по коридору располагались комнаты режиссера-документалиста Степановой и ее верной домработницы Лели. В комнате стояла массивная антикварная мебель, между которой ловко лавировала тоненькая, стриженная под мальчика, всегда в узких брючках Лидия Ильинична. На огромном комоде в стиле буль жила своей жизнью стая фарфоровых собачек. … «А-а-а, пятерку по русскому принесла?! Значит, можешь, дрянь!..» – традиционно орала за стеной на дочь женщина трудной судьбы Таисия. Коммуналка дружила, злословила, ругалась насмерть, словом – жила насыщенной жизнью.
Но мы и так здесь слишком задержались. Снова ухожу из длинного темного коридора, полумрака подъезда, от отца, торжественно моющего посреди двора-колодца единственную в доме машину – крохотный старый «москвич», от соседей, упоенно глядящих на редкое зрелище из окон. Вышла из подворотни. Все.
На случай погрома
У следующего дома, уже почти век занимаемого театром, машины припаркованы особенно густо. Из распахнутой дверцы красной альфы-ромео что-то, горячась, втолковывает охраннику женщина в серебристом жакете. Когда-то здесь был клуб извозчиков. Затем знаменитый Еврейский театр Михоэлса. Потом – Театр сатиры. Наконец, 45 лет назад обосновался Театр на Малой Бронной. Казалось бы, наступило время постоянства, но все это время театр сотрясают внутренние бури: главные режиссеры меняются как перчатки. Театралы же с наибольшей нежностью вспоминают это место в связи с именем так и не занявшего в театре высокой официальной должности Анатолия Эфроса, проработавшего здесь 18 лет.
Тему искусства подхватывает «дом артистов», стоящий на углу Малой и Большой Бронных. Здесь в разное время жили Святослав Рихтер с Ниной Дорлиак, Ростислав Плятт, Юрий Никулин и Борис Андреев. Рихтер жил на 16-м этаже, и на подоконнике у него, говорят, всегда лежал бинокль – очень любил рассматривать этот московский «вид сверху». Рядом синагога, построенная когда-то Лазарем Поляковым для семейных нужд. Территория ее калитками соединялась с поляковскими владениями. Но в 1905 году, когда власти позакрывали московские синагоги, вход сюда стал свободным. На случай погромов предусмотрительный миллионер оборудовал здание подземным ходом.
Но все опасности не предусмотришь. В 1939 году раввин синагоги Мойше-Хаим Гуртенберг был расстрелян, а сама она закрыта. Затем здесь пел и плясал Дом художественной самодеятельности, и наконец в 1992 году здание вновь передали хасидам. Сквозь новый стеклянный вход в нее виден старый фасад с шестиконечной звездой, спроектированный архитектором Чичаговым. Еврейскую тему завершает памятник Шолому Алейхему – маленький темный силуэт на фоне куполов Церкви Большого Вознесения. Такое объединение культур. Масштабы же империи Полякова можно оценить и зайдя за синагогу с тыла. Необычной протяженности косая подворотня – почти тоннель – выведет нас прямо во двор помпезного здания Росбанка по Тверскому, 13. Дом когда-то принадлежал дяде Герцена Голохвастову, а после был приспособлен Лазарем под банковские нужды. Правда, здание было тогда пониже ростом, верхние этажи пристроили уже в 1950-х годах.
То гульба, то пальба
«Ах, ничего, что всегда, как известно, наша судьба – то гульба, то пальба…» – пел Окуджава, и перекресток Бронных тому свидетель. По трем сторонам перекрестка кафе – на любой вкус. Самая богатая история у «Аиста». Его нетрудно заметить: деревья вокруг прикрыты, как дама вуалью, сеточкой с огнями, среди этого декоративного леса давно уже поселились фигурки аистов. В 70-е это заведение полюбилось хиппи и смогистам (СМОГ – самое молодое общество гениев), возглавляемых поэтом Леонидом Губановым. Приметливые творцы называли его Голгофой: в высотном доме напротив пары дверей и окон образовывали крест, для верности подчеркнутый кафельной плиткой. Так что предложение пойти на Голгофу звучало вполне обыденно. В 1990 репутация кафе изменилась, оно стало пользоваться дурной славой: здесь забивались стрелки и проходили бандитские разборки. После того как от шальной пули погибла продавщица соседней палатки, заведение прикрыли. Ресторатор Новиков возродил бывшую стекляшку, сделав ее одним из самых дорогих и популярных ресторанов Москвы. Правда, ресторанная империя Андрея Деллоса на Тверском бульваре с его еще более пафосными «Пушкиным», «Турандот» и «Каста Дивой» часть публики на себя оттянула.
Здание на углу Малой Бронной и Спиридоньевского переулка с кондитерской «Донна Клара» ничем особенным взгляд не привлекает, если не знать его историю. Жилой дом сотрудников Госстраха, выстроенный архитектором Моисеем Гинзбургом в 1927 году, был одной из первых ласточек столичного конструктивизма. Кроме обычных квартир здесь, на верхнем этаже, размещалось общежитие. Эка невидаль, скажете вы. Но к общежитию прилагались солярий и розарий на крыше, а внизу размещались магазин, прачечная и кладовки для всех квартир – коммунальный рай для «нового человека». Здесь жил и сам архитектор, и нарком финансов РСФСР Милютин. Плодом этого соседства и стал впоследствии знаменитый Дом наркомфина. Прежде же, в дореволюционные времена, на этом месте находились меблирашки Гирша: дешевые дома, где селились студенты. Бронная слобода таким жильем славилась – та же романовка, дома Чебышевых, именуемые в просторечии «Адом», Гирш… Не зря же эту местность звали Латинским кварталом. Теперь же в доме № 13, прошедшем столь длинный путь к дешевому и удобному жилью, сдаются посуточно квартиры с евроремонтом.
Он предвидел!
Ну вот, мы уже подошли к Патриаршим прудам, красоты которых уже были описаны в одной из летних прогулок. Так что расслабимся и отправимся попить кофе в одно из еще не исследованных заведений. Кафе «Маргарита» располагается в славном четырехэтажном недавно отреставрированном красно-кирпичном домике с нарядными белыми наличниками окон. Над входом кружевной чугунный балкон, под ним фонарь, дверь расписана булгаковскими мотивами. После перестройки здесь был один из самых успешных ресторанов Москвы, без которого не мыслила прожить и дня золотая молодежь Патриарших. Красные стены, глядящие с них Маргариты на метлах, потрясающая картошка с грибами под сухое винцо и только появившиеся тогда пирожные с фруктами… Былая слава ушла, не попрощавшись. Дорого, пусто и ни одной метлы.
Возвращались мы дальним путем – через Тверской бульвар. Снова проходили мимо бесконечных витрин антикварных магазинов и прочих бутиков, явно не рассчитанных на коренных обитателей. Забрели во двор с сосулькой-гигантом и головокружительными балконами. Посмотрели на просвет, сквозь сияние хрусталя, как скребут лопатой тротуар. И вернулись к истоку – Тверскому бульвару. Стемнело. Подморозило. Запахло зимой. Мы стояли напротив углового дома, и вид его, развернувшего широкие мощные плечи, напоминал о вечном. Менялись только детали.
– Смотри: на углу нет больше ресторана «На мельнице», вывеска сменилась! – заметила я.
– Чехов это предвидел! Помнишь его рассказ «Припадок»? Студенты стоят на Тверском бульваре… «…Фонари горели ярче, воздух был прозрачней, экипажи стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег.
«Невольно к этим грустным берегам, – запел медик приятным тенором, – меня влечет неведомая сила…»
«Вот мельница… – подтянул ему художник. – Она уж развалилась…»
«Вот мельница… Она уж развалилась…», – повторил медик, поднимая брови и грустно покачивая головою».
И мы отправились по Тверскому бульвару, вдаль, от этих берегов, чтобы потом опять к ним непременно возвратиться.