«Его еще Наполеон застал…»
В 1958-м году они писали в Моссовет, чтобы узнать о судьбе своего дома. Ответили, что они уже выселены, их нет. Но тем не менее в доме по Большой Никитской до сих пор живут люди. Будущее их по-прежнему под вопросом, прошлое – всегда рядом.Лестница в историю
В Леонтьевском переулке пробка. Серебристый «Опель» почти таранит тупым носом пролетарский красный «Жигуль»: с дороги!
– А это особняк купцов Сорокаумовских, – показывает Марина Сергеевна Сперанская на внушительный желтый дом с колоннами.
Дворняжка Джек натягивает поводок, устремляясь подальше от перебранки.
– Моя бабушка спускалась по этим ступеням, и внизу ее ждал экипаж. У нас даже карточка такая есть.
Все, Джек выгулян. Поворачиваем обратно, и – за угол.
Вокруг бурлит, теснится, сияет витринами Москва. За нашей спиной гулко хлопает металлическая дверь. Пришли.
Прямо по курсу в обрамлении перил с завитушками – лестница, ведущая назад, в историю семьи, где причудливо переплелись прославленные имена отечественной медицины. Дед Марины Сергеевны по отцовской линии – самый знаменитый после Филатова педиатр Георгий Сперанский, чьим именем названа детская больница на Шмитовском проезде. Дед по материнской линии – известнейший хирург Петр Постников, был зван к раненому Ленину. А отец Петра Ивановича лечил Гоголя… Кстати, и Филатов – один из дальних родственников Марины Сергеевны.
Коммуналка в театре
В начале 1800-х здесь был французский театр, куда, по слухам, захаживал Пушкин. В середине 19-го века здание стало трехэтажным. А году в 1937-м надстроили еще два этажа. Тогда же провели центральное отопление и газ.
Сначала здесь располагались меблированные комнаты, потом сделали квартиры. Дед, Петр Иванович Постников, и бабушка, Ольга Петровна, урожденная Сорокаумовская, из зарайских купцов, с дочерьми переехали сюда в 1910 году. Семья занимала десять комнат, включая 54-метровую столовую, в которой стоял рояль, кабинет и хирургическую, где Петр Иванович принимал пациентов.
По тем временам жилье для обеспеченной семьи небольшое, по нашим – заблудиться можно. Уже в иные времена, когда квартиру превратили в коммуналку, Марина Сергеевна, выйдя как-то ночью в коридор, обнаружила полураздетого чуть не плачущего незнакомого мужичка. «Вы кто?» – поинтересовалась она. Оказалось, гость приехал к соседям, вышел из их комнаты, а дорогу обратно найти не смог.
Компьютер вкрутую
Потолок в коридоре поражает глаз забытой высотой – 3,70. Хотя в подобных квартирах и это не предел. Мимо череды потерявших цвет закрытых дверей движемся вперед. Почти все соседи повыехали.
– Последним Володя уехал, его все время заливало, – комментирует Марина Сергеевна. – Получил квартиру в 70 лет, до этого жил в одной комнате с мамой, потому, наверное, так и не женился. Нас здесь было около тридцати человек. Лет пятнадцать назад потихонечку начали давать квартиры.
Сейчас остались соседка с двумя сыновьями да сама Марина Сергеевна с мужем Борисом Ильичом и внучкой – одиннадцатиклассницей Сашей. Дочь Елизавета, ставшая по семейной традиции врачом, из отчего дома съехала с мужем Константином за город. Возможно, не последнюю роль в переезде сыграл и рухнувший Лизе на голову ровнешенько в день города потолок, и кипяток, хлынувший из трубы прямо на компьютер, за которым сидел Костя.
Минуя двери, сундуки, шкафы, вешалки, пробираемся в обжитую часть. Когда-то отгороженный, темный «тупичок» коридора испокон веков служил столовой. Здесь и сейчас, как это принято по-московски, под абажуром румянятся испеченные Мариной Сергеевной пироги с капустой, звучит неспешный рассказ.
Над Европой и Азией
Дед Петр Иваныч, хоть и из потомственной семьи врачей, какое-то время работал в цирке, жонглировал. Пошел в 1904-м врачом на русско-японскую войну, а по пути сфотографировался на верхушке стелы, что стоит на границе Европы и Азии. Эта фотография потом по всей России гуляла, ее растиражировали в качестве открытки.
Бабушка характером деду не уступала. В 16 лет вышла замуж за купца. На второй день после свадьбы ринулась на бега и выиграла заезд на коляске. Для приличной барышни – страшный позор.
Родила мужу трех дочек, встретила Петра Ивановича, влюбилась и ушла к нему. Родители ее, как тогда водилось, прокляли. Какое-то время молодые жили на Пречистенке. Туда провели трамвай, и храбрая бабушка этого грохочущего чудища боялась. Дед дразнил:
Ай-ай-ай, бежит трамвай.
Ой-ой-ой, пора домой.
Ножки на бульваре,
Головка на тротуаре.
Суп из портвейна
Грянула революция, началось «уплотнение». Кто в какие времена в квартире живал, теперь не припомнишь… Вспоминаются сестры Берта Львовна и Фаня Львовна – прежде известная музыкантша, их брат, даже на кухню ходивший с наганом, его жена-цыганка. Большую проходную комнату получила семья врача. Еще жили Минаевы с шестью детьми. Лида с маленьким Андрюшей. Мишка и Машка. Мишка напивался и гонялся за Машкой по всей квартире с топором. Поменял свою комнату на Сретенке и переехал с матерью и сыном к ним отчим Марины Сергеевны. Оказавшись без площади, прижилась тут же тетина подруга.
Менялись времена и люди, но тупичок коридора по-прежнему служил столовой. На этом самом диване с резными завитушками, за этим столом, где пили чай мы с Мариной Сергеевной, сидели Шаляпин, Гиляровский, художник Василий Мешков. Бабушка потчевала их портвейном из дореволюционных запасов. Мешков наливал вино в глубокую тарелку, крошил туда хлеб и ложкой ел.
Эпицентр на улице Герцена
Всякое пришлось пережить. Во время войны в соседнее здание попала бомба. Их дом пошел трещинами. В 1943-м был сильный пожар, который школьница Марина наблюдала с другой стороны улицы, крепко вцепившись в руку деда. Их квартира тогда уцелела, только залило сильно. Впрочем, заливало их постоянно. Еще мама была жива, лежала с инсультом, а наискосок от окна, через всю большую комнату, тек кипяток.
Некоторым боком их коснулись и подземные стихии. На родине мужа Марины Сергеевны Бориса Ильича, в Бухаре в конце 60-х случилось землетрясение. «А эпицентр на улице Герцена», – шутила мама. Потому что все родственники, 14 человек, оставшиеся без крова, приехали к ним. Привезли с собой подстилочки красного бархата, на них и спали. Приятельница из Киева попросилась переночевать. Где 15 гостей уместилось, там и шестнадцатому место найдется, сказала. Выделили ей раскладушку в «тупичке», но предупредили: занимай пораньше, уведут!
Двери, за которыми никого нет
Большая комната, в которой Борис Ильич с Мариной Сергеевной по привычке так и живут, несмотря на освободившиеся огромные пространства, перегорожена шкафами. Лепные потолки. Хрустальная люстра с первой Парижской выставки конца 18-го века. Диванчик весь резной от прадеда, подзеркальник. Кровать «из-под министра временного правительства». Стол и кресло из Абрамцева, как в музее Васнецова. Стены в фамильных портретах…
Распахиваем очередную дверь. Снова коридор, забитый вещами. Сундук, с которым хирург Постников ходил на русско-японскую войну, тоже здесь. В конце коридора – ход в соседний дом, где продолжалась квартира. Его сразу после революции замуровали. Здесь же вход в 20-метровую ванную. Когда-то там был верхний свет. Посередине одиноко белеет ванна с колонкой. Огромные двери стенного шкафа. Потолок свисает клочьями.
И снова двери, за которыми никого нет. Места полно, занимай, что хочешь – но не хочется. В Лизиной комнате живут кошки.
Так же, как и их квартира, живет весь дом – полувыселен. Жильцов осталось очень мало: внизу трое, над ними четверо, зато на пятом этаже – против всякой логики – битком, всемером в одной комнате.
Силуэт в окне
Уезжать Марине Сергеевне страшно: здесь прошла вся жизнь, и, кажется, в другом месте уже не выжить. Оставаться невозможно – дышать нечем, все рушится. Затянувшееся ожидание лишило сил и желаний. Когда-то они хотели отсюда перебраться, но в кооператив вступить не разрешили, слишком много было метров.
…На темно-зеленой кухне, с изукрашенным временем рельефом стен, – полупрозрачное окошко. Смотрим сквозь него во двор, где карабкаются по разноцветным лесенкам малыши на детской площадке. У трехэтажного соседнего дома наклонился, рассматривая колесо, велосипедист.
– В этом флигеле как раз жили актеры французского театра, – звучит голос за моей спиной. – А во дворе стоял каретный сарай.
Всматриваюсь в окно бывшего флигеля, где чуть отодвигает занавеску тонкая женская рука. Едва улавливается в глубине вальсирующее движение изящных силуэтов. Монотонно скрипит на московском ветру полураспахнутая дверь каретного сарая…