Александр Вулых: «Как хороши, как свежи были булки!»
Песни на его стихи можно услышать в репертуаре Игоря Саруханова, Анжелики Варум, Ирины Аллегровой, Ларисы Долиной, Михаила Шуфутинского, группы «Тату» и многих других известных исполнителей. Но не только этим дорог он народу.
Друзей много не бывает
– Александр, судя по всему, кухня в вашем доме самое любимое место?
– Разумеется. Именно так и должно быть у любого человека, заставшего советские годы. К тому же здесь побывала масса интересных людей. Моя кухня, если хотите, ночной клуб. Она тесная, малогабаритная, но уютная, гостеприимная и со своей особой аурой. На Новый год здесь сидели… двадцать три человека. Наверное, дело не в пространстве, которое измеряется квадратными метрами. А пространство этой конкретной кухни «намолено» творческими личностями.
– И кто же сиживал за вашим столом?
– Многие из тех, с кем я общался и работал. У меня, например, на кухне жил и творил композитор Виктор Чайка… (смеется) Прямо на вашем месте не так давно сидел легендарный писатель и поэт Юз Алешковский, который привел с собой не менее легендарного Стаса Намина. Алешковский произвел на меня впечатление потрясающе интересного, живого, без всяких предрассудков, абсолютно свободного в своем таланте человека. Мы сидели, разговаривали о современной литературе, о поэзии, о том, что происходит в стране и в мире…
…Дымится полночь на шампуре с кусками
уксусной зимы.
Какая ж Родина без дури? Какая ж пьянка
без чумы?
И я, как гражданин Содома, живу, посудою
звеня.
Нельзя России без дурдома, нельзя
дурдому без меня…
– А что пили, если не секрет?
– Здесь пилось и пьется практически все. Вообще, я люблю сухое вино. Но ценю и хороший портвейн. Когда наступает весна, мы с друзьями иногда выходим в наш двор, садимся на скамеечку и, встречая расцвет природы, открываем бутылку вина… Очень приятно весной просто посидеть в собственном дворе на скамеечке, выпить вина и помолчать вместе.
– У вас много друзей?
– Очень мало. Возраст дает одно серьезное преимущество: общаться с теми людьми, с которыми тебе хочется общаться.
Проспект, который построил Вулых
– Вы давно живете на Комсомольском проспекте?
– Всю жизнь. Дело в том, что мой отец был главным архитектором, проектировавшим этот проспект. Так что я живу в родном районе.
– Вот так раз… А мама?
– Мама была просто архитектором… А отец был человеком чрезвычайно известным, Заслуженным архитектором СССР. Например, он проектировал здание цирка на проспекте Вернадского и другие ставшие известными сооружения. Как и «башни Вулыха».
– А что такое «башни Вулыха»?
– Это дома в 14-16 этажей, повышенной комфортности, с лоджиями, хорошо известны жителям Москвы и других городов России. Они так и вошли во все учебники архитектуры под названием «башни Вулыха». Отец много проектировал в жилищном строительстве в 60, 70-е годы, когда застраивались новые районы.
Как вы знаете, планировка столицы – радиально-кольцевая. Как и все древнерусские города, Москва была основана на берегу судоходной реки. Сначала появился Кремль, вокруг него образовались посады и слободы. К ним прокладывались подъездные пути, сходившиеся к центру города… Они были прямые, как лучи.
Отец проектировал Юго-Западный луч, точнее – его участок от Метромоста (теперь станция метро «Воробьевы горы») до нынешней Остоженки. Эта часть Юго-Западного луча и получила название Комсомольского проспекта, а до этого называлась Большие кочки.
У отца во время застройки возникла серьезная проблема: наша церковь – Храм Николы в Хамовниках – памятник архитектуры конца 17 века, наследие старой златоглавой Москвы, которая существенно была разрушена в 20-30-е годы. Луч Комсомольского проспекта должен был пройти через эту церковь. У отца было три варианта решения. Первый – снести храм и пустить проспект напрямик до Кремля. Второй – сделать остров и организовать движение машин вокруг церкви. Правда, тогда бы она рано или поздно все равно разрушилась от вибраций. Третьим, самым рискованным в политическом плане и чреватым большими неприятностями, было решение сломать прямую линию проспекта. И если вы сегодня посмотрите на карту Москвы, то увидите, что это единственный проспект, который «сломан»: он доходит до храма и уходит в сторону. Отец без колебаний принял это решение и спас церковь, одну из самых красивых в Первопрестольной.
– Он был православным человеком?
– Он не посещал какие-либо церкви и не исповедовал религий, но был человеком высокой духовной культуры, удивительно талантливым и благородным, хорошо знавшим историю архитектуры и историю мирового искусства. Он строил, а не разрушал.
Теперь из окон своего дома я вижу две восьмиэтажные красные башни, которые проектировал отец, подобных которым в Москве больше нет.
Вижу, что Комсомольский проспект, рядом с которым живу, – одна из самых комфортабельных и удобных магистралей города, поскольку проезжая часть здесь удалена от жилых домов тремя линиями зеленых насаждений – кустарниками и деревьями. Дома находятся в глубине. Ни один другой проспект подобной планировки не имеет.
Две набережных…
– Насколько знаю, ваша семья жила еще и в знаменитом «Доме на набережной»?
– Все так. Мои дед и бабушка были людьми совсем иной формации, иного поколения, для меня они вообще люди с другой планеты. Среди моих предков не было аристократов, дед был из рабочей семьи, трудился на ткацкой фабрике в городке Кохма Ивановской области. Участвовал в революционной борьбе, в молодости был сослан. Прошел Владимирский централ и вместе с Павлом Постышевым и группой революционеров был сослан в Сибирь, в Иркутскую губернию, где они жили коммуной. В этой ссылке он и познакомился с бабушкой, тоже революционеркой. Там в 1916 году в селении Усть-Уда родилась моя мама. А потом, в 30-е годы, дедушка, бабушка и мама по приглашению Павла Постышева, тогда уже секретаря ЦК ВКП (б), переехали в Москву, в «Дом на набережной».
Дом этот в 30-е был настоящим городом в городе, там было все – и кинотеатр, и театр Эстрады, и шикарный магазин, и детский сад, в который можно было пройти по внутренним галереям из любой квартиры, не выходя на улицу. Мои родители дружили с писателем Юрием Трифоновым, который жил несколькими этажами выше. Ходили друг к другу в гости, общались. В этом доме Юрий Валентинович писал свой первый роман «Студенты», за который вскоре получил Сталинскую премию.
Но этот дом знаю только по воспоминаниям родителей, хотя сам бывал в тех квартирах и подъездах потом не раз. Но вырос я уже на Комсомольском, в его дворах.
– У вас уютный двор, отделенный от набережной Москвы-реки всего одним домом…
– Очень люблю прогуливаться в районе Фрунзенской набережной, Новодевичьего монастыря. Из моего окна видна школа, где я учился, и куда всегда почему-то опаздывал. Мы с одноклассниками по вечерам собирались в подъездах, пели под гитару, менялись записями, обсуждали новые песни Высоцкого, ходили в кино, мечтали…
– А о чем мечтали вы?
– В то время увлекался археологией, историей древнего мира, хотел стать археологом или художником. Поскольку не мог даже допустить разговоров о том, что на мне, мол, «отдохнула природа», и быть бледной копией отца не хотел, то пошел по стопам деда в текстильную промышленность. Закончил Московский текстильный институт, начал работать на шелкопрядильном комбинате. К слову сказать, наш район Хамовники – это ведь тоже история старой Москвы. «Хамовники» произошли от слова «хаман», что означает «полотно». Хамовники – это ткачи, которые ткали полотна. В районе было немало текстильных предприятий. Сейчас их, увы, нет. Нет «Красной розы», практически нет и родного комбината имени Свердлова, в производственных корпусах которого теперь по ночам функционируют модные клубы, «гламурятники».
Либретто на лавочке
– Наверное, в 90-е, когда вы уже были главным редактором газеты «Ночное рандеву», вам туда не раз приходилось заглядывать по ночам? Помню строки вашей редакторской колонки: «Я проведу вас по ночной Москве, где сны не спят в сентябрьской листве…»
– Приходилось бывать в самых разных злачных местах: и в кабаках, и в клубах… Газета «Ночное рандеву» описывала ночную жизнь мегаполиса. Поэт и литератор обязан жить жизнью города, в том числе и ночной. А как иначе? Жить только книжной жизнью – значит, изначально обрекать свое творчество на скудность реальных ощущений. Тем более, что 90-е годы, на которые пришлось существование «Ночного рандеву», были исключительно веселым и непонятным временем. Такого времени, наверное, уже никогда не будет: оно было самое счастливое, самое интересное, наполненное удивительными событиями… Я ведь и в журналистику подался лишь в конце 80-х, поскольку, как и многие мои бывшие однокурсники, остался без работы: разваливалась страна, встало производство…
Я жду тебя в Калашном переулке,
Где до сих пор не позабыл народ,
Как хороши, как свежи были булки,
Моей страною брошенные в рот.
Но ночь не врет. Листвою с тротуаров,
Платя за хлеб насущный, и уже
Я жду тебя, как пистолет Макаров
Ждет адвоката с трепетом в душе.
Я разменял судьбу по мелочевке,
И потому над звоном сентября
Я жду тебя в ночи на Каланчевке,
Где три вокзала, три богатыря,
Лежат в грязи, промокшие до дрожи,
Не в силах вспомнить, хоть ты застрелись,
Как хороши, как свежи были рожи
До той поры, покуда не спились.
– Вы работали в «Вечерке», «Семье», «Московской правде», на «Русском радио», потом были сценаристом «Утренней почты» на ОРТ, редактором телеканала СТС, вели прямой эфир на НТВ. Почему ушли с телевидения?
– Разочаровался. Понял, что это, по большому счету, – болото, и это – не мое. Хотя, когда пусть и недолго вел прямой эфир, то это было действительно интересно. Моими собеседниками оказывались интересные музыканты, талантливые исполнители, потрясающие личности. Но главному редактору Вадиму Гусеву, пригласившему меня на работу, его боссы создали такие условия, при которых он не мог оставаться на программе. Он ушел, и в тот же день я положил заявление об уходе в знак солидарности с этим достойным человеком и настоящим профессионалом.
– И вам поступило предложение написать либретто мюзикла «Двенадцать стульев»? Догадываюсь, как это было непросто…
– Работа над мюзиклом шла больше года. С композитором Игорем Зубковым мы общались почти каждый день. Тут же, во дворике, сидели вечерами, придумывали что-то, иногда выпивали. Мне в тот период приходилось делать по восемь-девять вариантов одной и той же сцены. Важно было сохранить интонационный юмор Ильфа и Петрова, донести вкус и остроту, но не копировать их при этом… Премьера мюзикла состоялась в ноябре 2003-го, он с успехом прошел на сцене Московского дворца молодежи, расположенного на том же самом Комсомольском проспекте. То есть в родных пенатах.
Про любовь и комфорт
– Судя по стихам, вы человек увлекающийся и романтический…
– Каждому возрасту – своя романтика. Влюбленности, горячие порывы, фантазии свойственны молодости. Мы ведь представляем друг друга не такими, какие есть на самом деле, а такими, какими рисует нас наше воображение. Кстати, об этом моя песня «Придуманная любовь». Основа поэзии – пылкость и широта воображения, лучше всего стихи пишутся в юности, когда спектр жизненного ощущения широк и ярок. С годами он, как шагреневая кожа, блекнет и сжимается…
– Что для поэта важно в отношениях с женщинами?
– Наверное, комфорт, ощущение привязанности и понимания друг друга. Говорят, что для того, чтобы мужчина был счастлив, его надо немножко любить и очень хорошо понимать. А для счастья женщины – ее нужно очень сильно любить и совершенно не стараться понять. Мне важно, чтобы рядом с женщиной было хорошо и комфортно. Но, несмотря на свой не очень юный возраст, я – человек влюбчивый. Творческой натуре постоянно нужны новые ощущения. Мужчина ищет новое, женщина – лучшее.
– Значит ли это, что с годами вы стали более постоянным и более счастливым? Ведь большинство стихов пишутся в состоянии грусти и «болдинской осени» души?
– В последнее время чаще всего пишу сюжетные стихи, с продуманным разворотом событий, маленькие миниатюры. Хотя меня нередко одолевает чувство рефлексии: есть некое ощущения кайфа от состояния, когда перо само ведет тебя за собой, и ты не знаешь, как сложатся события в следующей строчке. Ощущение это не поддается анализу: словно едешь по дороге и не знаешь, куда она свернет, где будет развилка, где закончится путь.
– Александр, если бы вас попросили написать краткую автобиографию в нескольких строках, то как бы она выглядела?
– Родился в пятьдесят шестом… Год за годом рос и постепенно ростом вышел для прыжков с шестом, да не вышло из меня спортсмена. Шелестело детство, как листва, головами юность колосилась, и ложились звуки на слова, только песни что-то не сложилось… Слишком долго в облаках витал, не летая толком, и при этом с неба звезд горстями не хватал… И не стал поэтому поэтом. Только я, понятно, не о том, а скорей – о счастье человека быть рожденным… в пятьдесят шестом, на изломе облачного века.