Гувернеры, петиметры и кокетки
По велению Великого Петра российское боярство и дворянство вмиг превратилось, как выразился князь-историк Михаил Щербатов, «из бородатых – в безбородые, из долгополых – в короткополые». Но если в Петербурге царь лично следил за онемечиванием высшего света, и супротив государя никто и пикнуть не смел, то в далекой матушке-Москве всякой немчуре подражать не торопились.
Пришлось царю лично ехать в Златоглавую наводить порядок. «Зимой 1722 года, когда двор прибыл в Москву и в Преображенском назначена была ассамблея, Петру пришлось пустить в ход угрозу, чтобы привлечь на нее московских дам и девиц», – сообщает историк Михаил Богословский. А современник тех ассамблей Фридрих-Вильгельм Бергольц рассказывает: «Что мне не нравится в ассамблеях, так это то, во-первых, что в комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, от чего бывает вонь и стукотня, вовсе неуместная при дамах и при музыке; во-вторых то, что дамы всегда сидят отдельно от мужчин, так что с ними не только нельзя разговаривать, но не удастся сказать и слова: когда не танцуют, все сидят, как немые, и только смотрят друг на друга».
Кстати, Петр принудил к увеселениям этого рода не только московскую аристократию, но и московское духовенство. В 1723 году вышел указ об устройстве ассамблей в московских монастырях. До нашего времени дошел донос митрополита Сильвестра, который возмущался, как «оставя церковныя службы и монашеское преданное правило», церковнослужители «установили у себя самлеи с музыкой», «тешатся в карты и шахматы».
Впрочем, светскому московскому обществу «самлеи» вскоре пришлись по душе, особенно женщинам. «Приятно было женскому полу, – пишет князь Щербатов, – бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и показующими их хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что могли прежде видеть, с кем на век должны совокупиться, и что лица их женихов уже не покрыты колючими бородами».
Немудреные педагоги
В Москве, как пишет Богословский, «открылся спрос на учителей-иностранцев, и с запада потянулось предложение. Для населения западных стран возник новый вид отхожего промысла, тем более заманчивый, что, не требуя никакой специальной подготовки, он щедро вознаграждался». По словам историка в московские учителя подавались «кучер, лакей и парикмахер иностранец, не нашедший заработка дома, нередко не поладивший с отечественной юстицией». Всяк свободно находил себе учительское место в Москве.
Надо сказать, что подавляющее число подобных учителей приезжало из Франции. Если при Петре и при Анне преобладал немецкий язык, то с Елизаветы перевес взял французский. Германия тогда находилась под сильным французским влиянием, и даже германский король-философ Фридрих II писал не иначе, как по-французски.
«В царствование Елизаветы, – продолжает Богословский, – когда заграничный привоз учителей был особенно обширен, правительство стало принимать против него меры и пыталось потребовать образовательного ценза, установить экзамены для иностранцев-учителей. Обнаружились печальные результаты. На вопрос, что такое имя прилагательное, один из таких испытуемых отвечал, что это, должно быть, новое изобретение академиков: когда он уезжал с родины, об этом еще не говорили».
Хочу в Париж
Мода на французское породила нового героя: молодой человек во всем пытающийся подражать французам, тоскующий по Парижу, где, по его мнению, только и можно жить. В комедии Фонвизина «Бригадир» читаем, как юноша, пришедший в дом советника свататься к его дочери, объясняется в любви своей будущей теще: «Madame, ты меня восхищаешь, мы созданы друг для друга; все несчастье мое состоит в том только, что ты русская!» – «Это, ангел мой, конечно, для меня ужасная погибель», – отвечает советница. – «Это такой defaut, который ничем загладить уже нельзя», – соглашается кавалер.
Не только сатирики, но и столь серьезный историк, как Василий Ключевский, не обошел вниманием сего нового героя. Он пишет про появление в обществе в елизаветинское время «двух любопытных типических представителей» – петиметра и кокетки: великосветских кавалера и дамы, воспитанных по-французски.
«Между молодежью на балах в Москве по большей части встречались недозрелые юноши, напомаженные и разодетые по последней моде; последние всегда были в сопровождении французских гувернеров, которые тщательно следили за первыми их шагами в обществе, – повествует о петиметрах и кокетках историк Михаил Пыляев. «Кафтаны носились с золотым шитьем и с золотым галуном, – живописует историк. – Щеголь должен был иметь таких кафтанов по нескольку. Шубы были бархатные с золотыми кистями. Манжеты носились кружевные. Чулки носили шелковые со стрелками, башмаки с красными или розовыми каблуками с большими пряжками. Щеголи имели при себе лорнет, карманные часы, несколько золотых, осыпанных бриллиантами табакерок с миниатюрными портретами красавиц или изображением сердца, пронзенного стрелой. На руках множество колец и перстней, в руках трость. Особое внимание щеголей было обращено на головную уборку: завивание волос, пудру, парики. Волосы завивались в буколь в двадцать и более. За этим занятием щеголи просиживали 3-4 часа и более.»
Знал бы Петр, до какого абсурда дошло его нововведение иностранного этикета, когда еще совсем не много лет назад, а именно в 1717 году по его распоряжению была издана книжка «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению», наставлявшая молодежь: «повеся голову и потупя глаза, на улице не ходить и на людей косо не заглядывать, глядеть весело и приятно с благообразным постоянством, при встрече со знакомым за три шага шляпу снять приятным образом, а не мимо прошедши оглядываться, в сапогах не танцевать, в обществе в круг не плевать, а на сторону, в комнате или в церкви в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не мотать, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, головы не чесать над пищей, как свинья, не чавкать, не проглотя куска не говорить…» О, петиметры и кокетки сию науку постигли вполне.