Марина Тарковская: «Очень трудное время для души»
С Мариной Арсениевной Тарковской довелось побеседовать на борту теплохода «Федор Шаляпин». Вместе с участниками и гостями Второго международного кинофестиваля имени Андрея Тарковского «Зеркало» мы плыли по Волге из Плеса в Юрьевец, на малую родину Андрея и Марины Тарковских. Здесь, в Юрьевце, в деревянном доме бабушки семья провела самые тяжелые военные годы. Напротив Юрьевца, в селе Завражье, родился Андрей.
Дом начинается с храма
– Марина Арсениевна, что для вас означает слово ДОМ?
– Это понятие очень глубокое. Вот мы плывем по Волге, и я вижу на берегу белоснежный храм. Это прекрасно. Потому что Храм – наш первоначальный дом, туда мы приходим помолиться.
Для каждого человека дом – это убежище. Главное в доме – семья, независимо от того, вилла ли это какого-нибудь богача или самая скромная избушка. Наше призвание – наполнить дом определенным смыслом, создать очаг. Потому что вокруг очага, вокруг тепла – и в переносном смысле, и в прямом – объединяется вся семья, близкие люди, друзья. Дом – великая вещь!
Существует арабская поговорка: «Когда дом пустеет, там поселяется смерть». Образ удивительно правильный.
– Идея о том, что «дом начинается с храма» была в вас заложена родителями?
– Думаю, она пришла с годами. Мы живем, взрослеем, пытаемся что-то осознать. В конце концов, ведь вся земля есть наш дом. Больно, когда что-то на ней разрушается.
Дом в Первом Щипковском был для нас с Андреем убежищем от внешнего мира, который оказывался не всегда милостивым к детям послевоенной Москвы.
Мы вернулись в столицу из Юрьевца в 1943-м, где жили в бабушкиной комнатке в деревенском доме. Сейчас там музей. В доме и в нашей комнате мало что изменилось. Стоит раскладушка, на которой спал Андрей. Зеркало висит… Здесь мы с Андреем бывали и до войны. В войну все писательские семьи (наш папа был писателем) отправились в Чистополь. Там получали талоны на питание, а Андрею даже выдали валенки, так как ему не в чем было ходить.
– А ягоды действительно приходилось собирать, чтобы выжить?
– Приходилось. Летом мама переправлялась через Волгу, и мы ходили километров за пятнадцать. Мне было семь лет, а Андрею – девять. Мама пишет папе, что «Мариночка спокойно прошла пятнадцать километров туда и столько же обратно». Причем, она нас отнюдь не баловала: мы даже воды с собой никогда не брали и не ныли. Шли босиком…
– Босиком? Да уж, спартанская была жизнь…
– Я босиком проходила все свое детство и по лесу без обуви ходила лет до тридцати. Не могла уже иначе – привычка. А мама в такие походы брала две корзины, в которых носили белье на реку, чтобы его там полоскать. Корзины вообще были в ходу. И в них собирали ягоды. Такая была жизнь.
Еще с нами жила наша Аннушка, которую даже язык не поворачивается назвать домработницей, так как платить ей было нечем. Она с детства жила в семье бабушки.
У нас в роду так странно переплетались судьбы. Семья бабушки – старинная боярская семья. Еще при Алексее Михайловиче упоминался некий боярин Дубасов, наш предок. Потом линия разветвилась. Есть сведения об адмирале Дубасове в Петербурге, он потом стал московским генерал-губернатором. Бабушка на всякий случай стирала свою фамилию с фотографий, потому что очень боялась репрессий. Но они ее миновали, может быть потому, что жила она в провинции.
Первый муж бабушки был судьей. Иван Иванович Вишняков закончил Московский университет, его брат Евгений Иванович был литератором, знал хорошо Горького и преподавал в гимназии, где учились сестры Цветаевы… Марина Цветаева тепло вспоминает Евгения Ивановича, который оказал на нее огромное влияние. Это был необыкновенный человек. Дядю Геню (Е. И. Вишняков) можно назвать духовным отцом моей матери.
Дед по маминой линии после окончания университета работал сначала в Калуге, а потом в Козельске, который находится около Оптиной Пустыни. С этим местом тоже связана история семьи, потому что бабушка ездила к старцу Амвросию, беседовала с ним, советовалась, как ей быть, разводиться ли ей с мужем, у которого был очень тяжелый характер. И, в конце концов, развелась.
Сказала «извините» и ушла
– В какие игры в детстве вы играли с Андреем?
– Москва нашего детства была совсем не таким городом, как сейчас. Мы жили в полуподвале двухэтажного дома. У нас был внутренний дворик, и мама могла спокойно наблюдать из окна, как мы там играем. Игр была масса. Например, «расшибалка». Андрей был азартным. Он приносил полные карманы медных денег, отдавал их бабушке, она шла за хлебом. То есть он еще и зарабатывал деньги семье таким вот образом…
– А вас защищал?
– Опекал, защищал. Мама всегда говорила, что он должен быть защитником для своей сестренки. Мы были разными по характеру, я – общительная, Андрей – более «в себе». Я над ним подшучивала, а он меня за это, конечно, лупил. Но от мальчишек защищал…
По восточному календарю Андрей – «обезьяна». Он всегда хотел быть актером, «обезьянничать» на зрителя. Класса с седьмого уже играл в драмкружке. Руководителем там был Борис Белов, ныне доктор экономических наук, я с ним недавно встречалась – солидный человек. А тогда он был и режиссером, и гримером.
Актеры сами рисовали декорации. Они ставили серьезные спектакли. Например, «Тихий остров» Евгения Петрова – соавтора Ильфа. Спектакли игрались по всему району. Например, в доме пионеров на Полянке – такой старинный дом в мрачном готическом стиле. Он до сих пор сохранился. И Андрей как раз в этом доме потом снял свой фильм «Каток и скрипка».
– Когда он начал думать о кино?
– Он о нем не думал, хотя, конечно, кино все мы любили. Тогда было много трофейных фильмов – и «Багдадский вор», и «Тарзан» – все смотрелось с огромным воодушевлением. И, конечно же, наши фильмы: помню, как в 1944-м вышел на экраны фильм «В шесть часов вечера после войны» Ивана Пырьева. Удивительно, что в 44 году вышел фильм, о том, как мы победили в 45!
– А вы хотели быть артисткой?
– Недавно мне попалось письмо мамы, которое она писала своей подруге: «Марина так хорошо читает!». Но когда решила поступать во ВГИК (Андрей это решение очень одобрял), я вошла, увидела комиссию, сказала всем «извините» и ушла. Даже не попытала счастья. В кино нужна некая раскованность, свобода…
– У Андрея с этим было проще?
– Он всегда был абсолютно свободен во всем.
– А видели вы его на съемочной площадке? Каким он был там?
– Ни разу не видела. Но вот мой муж – Александр Витальевич Гордон с ним работал (А. В. Гордон – режиссер, закончил мастерскую М. Ромма, в 1958 году, совместно с А. Тарковским снял первую учебную работу во ВГИКЕ «Сегодня увольнения не будет», также работал над дубляжем «Ностальгии» – прим. авт.). Андрей и на площадке оставался таким же свободным. Сейчас многие рассказывают, будто он был неуживчивым, слушал только себя… Нет, он всегда очень прислушивался к окружающим. В частности, к мнению оператора Вадима Ивановича Юсова, с которым снимал «Андрея Рублева». Андрей принимал советы и все предложения, если они совпадали с его собственным видением.
– Мне довелось видеть спектакль Марка Разовского по пьесе «Одна летняя ночь в Швеции» шведского режиссера Эрланда Йозефсона, участника съемки «Жертвоприношения». В этой пьесе Андрей Арсеньевич показан как очень дотошный режиссер, точно знающий чего он хочет, которого не всегда понимает съемочная группа…
– Но не надо забывать, что это Швеция! Мы с Эрландом встречались, он много рассказывал, сейчас даже написал еще и книгу воспоминаний об Андрее. Эта пьеса очень интересна психологически. Шведская киногруппа – это, как с юмором говорил Андрей, Бергмановская женская мафия. Те, кто работал с Бергманом, работал на «Жертвоприношении». Вначале и группа не понимала Андрея, и Андрей не мог понять группу «шведов». Это совершенно другая культура.
Андрей привык, что на «Мосфильме» режиссер – царь и бог. Он страшно возмущался, если рабочие на площадке (осветители например) ровно в двенадцать прекращали съемочный процесс и отправлялись пить свой кофе. В Москве группа сначала доснимала сцену, а потом шла обедать. В Швеции – наоборот. Его это сводило с ума.
Сложности были и с оператором. Андрей сам привык смотреть в объектив, выстраивая мизансцену. А оператору это не нравилось. Потом они объяснились, страсти улеглись.
Нужно также иметь в виду, что Андрей – человек иных экономических реалий. Когда в Швеции он предлагал по ходу еще что-то доснять, его останавливали: «Швеция маленькая страна, у нас нет таких больших денег».
Судьбу поменять нельзя
– О фильме «Ностальгия» Андрей писал так: «Я хотел рассказать о русской форме ностальгии – о том типичном для нашей нации состоянии души, которое охватывает нас, русских, когда мы находимся вдали от родины…». А судьба вашего собственного дома как-то отразилась в картине «Ностальгия»?
– Андрей должен был снимать Россию, по которой тоскует герой в Италии. Съемки намечалось организовать в Москве. Выбирая натуру, Андрей приходил к нашему бывшему дому в Замоскворечье.
– Как вы объясняете для себя сцену «Возвращение блудного сына» в фильме «Солярис», когда внутри отцовского дома, куда возвращается герой, начинает идти дождь?
– Конечно, возникают параллели с известным библейским сюжетом. Но у Андрея, думаю, все не так однозначно. Он, скорее всего, снимал сцену о том, что наконец-то «Солярис» нашел контакт с Океаном. И Океан создал специально для Криса (выбрал из его внутреннего мира, его души) этот небольшой островок. Ведь островок возникает в безбрежном и таинственном океане. На островке оказался и дом, и отец – матрица, практически, была считана полностью. Но Океан тоже допустил ошибку, как допускали ее прежде земляне, – дождь пошел внутри дома, а не вне его. Вот и у Хари платье оказалось без застежки… Это такие мелочи знаменательные!
– То есть Андрей хотел этим сказать, что все живое имеет право на ошибку… А вы все фильмы Андрея принимаете? Вы с ним обсуждали эти картины?
– О двух последних фильмах мы не могли поговорить. Но о сценарии «Ностальгии» он мне рассказывал: Андрей снимал фильм о человеке, который не может жить ни там, ни здесь. Речь идет о России тоталитарных времен, где очень трудно жить. И, тем не менее, человек, который приехал в Италию, понимает, что он и там тоже жить не сможет. Фильм – притча о том, как русский человек не может жить нигде, кроме России.
– Вы чувствовали, что Андрею за границей было тяжело?
– Конечно. Это же можно даже по дневникам отследить. Мы с ним практически не общались, только раза два говорили по телефону, когда он уже был болен. Но, разумеется, ему было там очень трудно. Очень! Ему нельзя было уезжать. Никак. Это абсолютно понятно, если вы видели сцену интервью, которое он дает в Милане летом 1984 года. Он понимал, что совершает роковой поступок, понимал, что это самоубийственно – его заявление о невозвращении. Стоит посмотреть на его лицо, руки…
Он еще в 1980 году хотел остаться в Швеции и на несколько дней сбежал от сопровождающих, началась паника, уже сообщили в Москву, что Тарковский пропал. Но он вскоре вернулся: понял, что не сможет. Слишком велико было давление на него, все-таки он надеялся, что там будет легче, что он сможет снимать то, что ему хочется.
– Не думали ли вы о том, чтобы перезахоронить его прах на родине?
– Я тоже сначала хотела, чтобы Андрей лежал здесь, но поначалу об этом и речи не могло быть. А потом поняла, что существует судьба, цепь поступков, которые приводят человека к чему-то. Одного приводят на Востряковское кладбище, где лежит наша мама, другого на Переделкинское – где лежит папа. Или на Сен Женевьев де Буа, где лежит Андрей. Такова его судьба… Нельзя, мне кажется, это менять.
– Мы с вами уже во второй раз приезжаем на фестиваль «Зеркало», посвященный Андрею Тарковскому. В правильном направлении фестиваль движется?
– Думаю, да. Здесь прекрасная конкурсная программа, интересное документальное и детское кино. И возможно, что о наших талантливых режиссерах благодаря фестивалю имени Тарковского узнают во всем мире. Сюда потекут инвестиции, и поднимется этот край, который сейчас не в очень хорошем экономическом положении. Хочется, чтобы имя Андрея помогло России.
Вспомните, сколько народу в прошлом году было на его фильмах! А как ломился зал в этом году, когда оператор Вадим Юсов показывал восстановленную им полную копию «Андрея Рублева»…
– Если бы Андрей Арсеньевич снимал сегодня, то, как вы думаете, про что был бы фильм?
– Как говорил сам Андрей, он всю жизнь «снимал один фильм» – о человеке, о поиске истины, поиске идеала. Это конфликт человека внутри себя – между материальным и духовным, борение двух сил, где духовное начало побеждает – вот об этом. Его следующий фильм должен был быть о святом Антонии, который удалился в пустыню и подвергался искушениям. Думаю, это было бы очень актуальное кино – в нашей жизни нынче столько искушений! Сейчас очень трудное время для души. Хочется, чтобы все скорее вошло в нормальные берега, чтобы люди быстрее опомнились, и каждый занял свое место в этой жизни. Хочется, чтобы не пустели деревни, чтобы Россия хоть немножко возродилась…