Владимир Дашкевич: «Мы были обречены уйти в кино»
Он родился на Пречистенке, жил в коммуналке, окончил школу, институт. Шесть лет отработал инженером-химиком и вдруг понял, что он… композитор! Теперь его знает вся страна. У нашего камина – Владимир Дашкевич.
Чертежи и расчеты
– Владимир Сергеевич, какое место в доме для вас наиболее притягательно?
– Рабочий кабинет. Ведь композиторский труд кропотлив. Партитура – это тысячи и тысячи нотных знаков, сделанных одним человеком. Ее можно сравнить с проектом какого-нибудь гигантского сооружения, в котором масса чертежей и расчетов. Причем композитор должен лично проверить каждый «расчет», уточнить каждую «линию». И сделать так, чтобы любой исполнитель в оркестре абсолютно точно сыграл то, что ему положено.
Многие по наивности называют себя композиторами, хотя даже нотной грамоты не знают. Это – акыны. Акыны были всегда, они пели о том, что видят – о небе, о лесе, о девушке на лугу. Причем у некоторых это получается совсем неплохо, и они доставляют удовольствие слушателям. Но к работе настоящего композитора это имеет самое незначительное отношение.
– Сейчас вы живете в Замоскворечье, а где обитали до этого?
– Полжизни провел на Пречистенке в коммунальной квартире из десяти комнат. В полной мере познал все прелести той жизни… У нас был сосед по фамилии Белоусов, в годы репрессий он написал донос на моего отца. Отца взяли, а Белоусов получил дополнительную комнату. А потом первым получил и квартиру. В общем, «приятные» воспоминания.
– Ваш отец имел отношение к музыке?
– Он был военным историком, а мама работала машинисткой. Роман с музыкой у меня случился довольно поздно: я учился на третьем курсе института тонких технологий, когда соседка по коммуналке попросила поставить в нашу комнату пианино. Ее дочь выходила замуж, а крупногабаритный музыкальный инструмент не оставлял молодоженам жизненного пространства. Если бы не это судьбоносное бытовое обстоятельство, скорее всего, был бы сегодня не композитор Дашкевич, а инженер Дашкевич.
К тому времени я был человеком уже сложившимся. Но когда почувствовал, что нахожусь рядом с фортепиано, сразу стал сочинять музыку и почти перестал ходить в институт (за что меня чуть было не исключили). Отец, к тому времени вернувшийся из ссылки, еле уговорил ректора меня не выгонять. В результате я длительное время совмещал работу инженера и музыку.
– Помните свое первое сочинение?
– Я его сжег.
– Сразу вспоминается Гоголь и его второй том «Мертвых душ»…
– Если то, что ты сочинил, – настоящая музыка, она не забывается. Когда она запоминается на триста лет, ее называют «классикой». Когда на год – попсой. Ну а если музыка вообще не запоминается, то ее как бы нет и не было.
Черные мысли про белый рояль
– Как вам, человеку, не имеющему начального музыкального образования, удалось поступить в Гнесинку?
– Довольно необычным образом. Мои первые педагоги, преподававшие на семинаре самодеятельных композиторов, сказали, что мне нужно заниматься композицией. Но в училище поступить не мог, поскольку не окончил музыкальную школу. Выход был один – поступать сразу в высшее учебное заведение: по советским законам, чтобы у тебя приняли документы в вуз и разрешили сдавать экзамены, достаточно было иметь аттестат зрелости.
В Институте имени Гнесиных меня, разумеется, никто всерьез не воспринял, все решили, что я провалюсь. Но я набрал 24 балла из 25, получив «четверку» только по литературе. Мне предложили выбрать педагога, и я выбрал Арама Ильича Хачатуряна. Он посмотрел мои сочинения и… согласился.
Вот такая забавная и простая история
– Вы учились в одном классе с потрясающими композиторами – Эшпаем, Таривердиевым, Рыбниковым, Минковым… Почему среди нынешних выпускников Гнесинки нет талантов такого музыкального калибра?
– Я действительно учился в то время, когда талантов было много. Но главное в творческой лаборатории, как мне кажется, все же личность самого Мастера. Либо ты загораешься от него творческим огнем, либо нет. Как минимум пять композиторов, с которыми занимался Хачатурян, доказали, что учились не зря.
Теперь о дне сегодняшнем. Сделаю глубокий вздох… Так уж сложилось, что изобретение звукозаписи нанесло колоссальный удар по музыке, превратив ее в товар и ширпотреб. Раньше прослушивание музыки было событием, и исполнители вынуждены были все время менять репертуар. После того, как музыка превратилась в товар (стала появляться в виде кассет, компакт-дисков), исполнители бросились играть лишь то, что разрекламировано. Они не хотят рисковать, играя новые сочинения, как это было, скажем, в ХVIII-XIX веках, когда музыкальное искусство активно развивалось.
Рыночная экономика задвинула композитора, выдвинув на первый план исполнителя, который диктует условия. У нас потеряно целое поколение композиторов-гениев. Русские композиторы-шестидесятники были вершиной мировой музыкальной культуры, но они стране не понадобились. А ведь каждый гений рожден, чтобы принять вызов времени, высказать свое предостережение, помочь людям… Талантливый композитор Олег Каравайчук, который играл еще Сталину (за что тот, согласно легенде, подарил ему белый рояль), сказал не так давно горькую фразу: «Я не туда родился».
Важнейшее из искусств!
– Ну, а кино? Многие ведь прорвались к своему слушателю через эту отдушину.
– Действительно, в ХХ веке кино стало едва ли не единственным способом выражения идей и знакомства многомиллионной аудитории с композиторами. В Голливуде как-то просчитали: успех фильма на 30 процентов зависит от музыки. Если зритель не заметит твою музыку в кинофильме, то во второй раз тебя уже не пригласят.
Те большие композиторы, о которых я говорю, обречены были идти в кино. Потому что в тот период исполнители играли музыку исключительно секретарей Союза композиторов – Хренникова, Щедрина, Кабалевского и других. Музыку остальных не исполняли категорически. В этой ситуации кино оставалось единственным плацдармом и, вместе с тем, серьезным экзаменом, который трудно было пройти.
Если бы не кино, целый пласт талантливой музыки Таривердиева, Шварца, Рыбникова, Зацепина никто бы просто не знал. Но дело ведь еще и в том, что у этих композиторов, кроме музыки для кино, есть серьезные произведения, которые по сути дела, никто не слышал.
Например, у композитора Эдуарда Артемьева вот уже 25 лет хранится «в загашнике» гениальная опера «Преступление и наказание». Но что-то я не слышал, чтобы Большой театр пришел к Эдуарду Николаевичу и попросил ее партитуру. Нельзя же вечно ставить «Аиду» и «Дочь фараона»!
А посмотрите на репертуар Московского дома музыки. Мы ведь перестаем играть русскую музыку, даже классическую. Сегодня не услышишь в концертах симфонической музыки ни Богатырской симфонии Бородина, ни произведений Свиридова. А ведь сочинения Свиридова – верхний этаж музыки ХХ века! Зато вам бесконечно будут исполнять Вагнера, Малера и, как фантом, – Первый концерт Чайковского.
Кто заказывает музыку
– Ну а почему, с вашей точки зрения, молодежь не пишет для кино? Или там сегодня конкуренция, как в былые годы?
– Не вижу особой конкуренции, возможно, потому что кино из режиссерского все больше становится продюсерским. Раньше режиссер приходил в кинематограф с определенным творческим вызовом. Его идея могла быть абсурдной или гениальной, но она, как правило, была непохожа на то, что делали другие. Поэтому было столько исключительных фильмов. Почему сейчас таких фильмов нет?
Несмотря на цензуру и идеологические барьеры, хозяином киноленты оставался сам режиссер, и уровень картины (музыки в ней) определяла его личность. А продюсером было государство. Сегодня художественный уровень картины определяет продюсер, который, прежде всего, держит в голове коммерческий результат. Иногда ему выгоднее вообще… не показывать готовую ленту.
Чаще всего продюсер старается снять усредненный фильм, который понравится всем – бабушкам, тинэйджерам, домохозяйкам, менеджерам, охранникам. В результате получается ерунда. Гайдай, делая комедии, гонял несчастного Сашу Зацепина, придумавшего гениальные песни, а Вицину, Моргунову и Никулину пенял: «Играете, как в ЖЭКе. Я вам так играть не позволю!» Он делал кино для себя, а оказалось, что это кино для миллионов.
– В вашем кабинете я заметила фотографии Булата Окуджавы. Его перу принадлежат известные строки: «Каждый пишет, как он слышит… Как он дышит так и пишет, не стараясь угодить». У вас есть своя аудитория?
– Конечно. Композитор связан с такой аудиторией незримыми нитями. Все наши большие режиссеры – Шукшин, Михалков, Тарковский, Мотыль– имеют свою аудиторию. Говорят с ней на своем языке, подсознательно снимают для нее. То же – и композиторы. Правда, их аудитория может быть не столь заметна, зато она более устойчива. Эта аудитория существует незримо и, что замечательно, не меняется много-много лет. Она обеспечивает творческое долголетие сочинителю музыки.
– Фотографии Зиновия Гердта, Юлия Кима, Елены Камбуровой на стенах – это, судя по всему, люди с которыми вы дружили и дружите?
– Дружил, дружу и работаю. Например, с Юлием Кимом наш спектакль «Самолет Ивана Чонкина» недавно получил «Золотую Маску». Он был поставлен в Театре музыкальной комедии в Хабаровске. У меня вообще складывается впечатление, что культурная жизнь постепенно начинает перемещаться на периферию, поскольку столичная публика реагирует преимущественно на гламур и пиар. К примеру, Москва буквально рвалась на концерты Монсеррат Кабалье, у которой голосовые связки порядком изношены, хотя у нас есть собственные прекрасные молодые певцы. Но про них никто не знает…
Гламурные… пустоты
– Поскольку речь коснулась гламура, давайте попробуем определиться с вашей персональной формулой комфорта в доме. Кто делает ремонт? Кто определяет стиль – вы или супруга?
– Не люблю слов «гламур» и «комфорт». Погоня за комфортом и гламуром – это беда не только русской, но и мировой цивилизации. Что такое гламур? Это когда обложка важнее, чем содержание. Вы берете гламурный журнал, а внутри – пустота. «Гламурный подход» заставляет человечество не просто выпускать массу ненужной ерунды, но и очень скоро выбрасывать ее на помойку, едва появляется мода на какую-то более комфортную и гламурную ерунду.
Вот в моем доме живет кот Персик… Попробуйте его погладить. Он с удовольствием подставит спину. Но когда вы будете его гладить дольше, чем ему нужно, – он уйдет. Потому что природа нормального живого организма такова, что, получая избыточное удовольствие, он теряет психическую энергию. И животные это знают. Гламурный комфорт был причиной гибели цивилизаций в древних Египте, Риме, Греции. Гламурная цивилизация неизбежно вырождается и распадается.
Для меня, в формулу здорового образа жизни входят ежедневная утренняя пробежка и постоянный рабочий ритм, из которого стараюсь не выходить, потому что в него тяжело возвращаться.
В быту я неприхотлив, ем все, что приготовит жена. Лучше всего ей удаются супы, особенно борщи. При моем сидячем образе жизни – это самая полезная пища. Уже 42 года моя Оля бережет мое здоровье.
– А сами себе можете что-то приготовить?
– Разве что сварить пельмени, сделать омлет или что-то разогреть.
– Вижу на рояле в вашем кабинете сразу два телевизора. Вы их часто смотрите?
– Крайне редко. ТВ превратилось в мусоропровод, направленный на наш мозг. Иногда смотрю канал «Культура» и редкие хорошие передачи на Первом и Российском каналах.
Один из этих телевизоров подключен к видео. Другой к DVD. Они мне нужны для работы.
Малая Родина
– У вас на стене – старинная картина, на которой изображена знатная дама. В чертах угадывается фамильное сходство…
– Это княгиня Варвара Долгорукова, которая в каком-то поколении соприкасается с родом Дашкевичей. Наша семья сохранила этот портрет.
– Во дворе вашего дома стоит церковь, и вы постоянно слышите перезвоны колоколов. Однажды под Архангельском на фестивале «Сполохи» я была свидетелем того, как вы поднялись на звонницу северного русского храма, взяли в руки канаты, ведущие к двум десяткам колоколов, и сходу сыграли какое-то произведение…
– На ударных инструментах почти любой музыкант может играть сходу – это довольно просто. На остальных инструментах надо учиться играть: это следует делать упорно и постоянно. Или не делать вообще. Но инструмент композитора – рояль. Потому что он вмещает в себя все: и оркестр, и хор, и аккомпанемент солисту, и ту музыку, которую ты слышишь внутренним слухом.
– И все же, когда выбирали эту квартиру, присутствие церкви во дворе имело значение?
– Я отношусь к тем верующим людям, которые согласны с высказыванием мудреца: «Наши земные перегородки не доходят до Неба». Имеются в виду, прежде всего, перегородки, разделяющие вероисповедания.
Полжизни провел на Пречистенке – в самом красивом месте Москвы, где гармонично и аристократично сочетаются дома разной планировки и этажности. Пречистинку считаю своей малой родиной. Район Замоскворечья, где мы сейчас живем, стоит в моем сердце на втором месте. Здесь довольно много отреставрированных деревянных домов. Иногда на них встречаются таблички «памятник культуры». Здесь чуткий нос все еще может уловить запахи московской старины. И это очень важно. Думаю, что творческая личность в России может нормально обитать либо на просторах провинции, либо в местах, где сохранились вот такие чудесные уголки…
Наша справка
Владимир Сергеевич Дашкевич родился в 1934 году в Москве. В 1962-м окончил Музыкально-педагогический институт имени Гнесиных (класс Арама Хачатуряна). Лауреат Госпремии за музыку к фильму «Слуга» (1991), лауреат премии «Ника» за музыку к фильму «Вор» (1998), лауреат II фестиваля телевизионного кино «Сполохи» за музыку к сериалу «Что сказал покойник» (1999). Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, кандидат в мастера спорта по шахматам.
В списке наиболее значимых произведений В. Дашкевича: опера «Клоп» (1972), опера «Ревизор» (2003), оратория «Фауст» (1964); восемь симфоний, вокальные циклы на стихи А. Блока, В. Маяковского, О. Мандельштама. Его мелодии звучит в фильмах «Бумбараш» (1971), «Красавец-мужчина» (1978), «Шерлок Холмс и Доктор Ватсон» (1979), «Пеппи-длинный чулок» (1984), «Зимняя вишня» (1985), «Собачье сердце» (1988), «Идеальная пара» (1992), «Ворошиловский стрелок» (1998) и других. Автор музыки ко многим спектаклям.