Евгений Пашкин: «Cколько дыр в бронзовых минине и пожарском?»
Когда на встречах выпускников Российского государственного геологоразведочного университета заходит речь о «старой московской профессуре», то всегда с особым придыханием произносится имя Евгения Меркурьевича Пашкина. Он водил нас по старой Москве, показывая, как можно читать подземную карту столицы по трещинам в стенах старых домов. Вместе со студентами сидел внутри памятника Минину и Пожарскому во время его реставрации и считал, сколько дыр наша агрессивная московская атмосфера проела в бронзе.
Сегодня мы в гостях у члена научно-методического совета Министерства культуры, заместителя председателя Всероссийского общества охраны памятников, директора ЗАО «Инженерная геология исторических территорий», профессора РГГУ Евгения Меркурьевича Пашкина.
Геолог с архитектурным уклоном
– Евгений Меркурьевич, как вас занесло в геологию?
– Наверное, не в ту дверь вошел. Я – коренной москвич и больше чем на три месяца из Москвы никогда не уезжал. Даже во время войны. Родители никакого отношения к геологии не имели. Отец – строитель, мама работала в лаборатории. А я грезил архитектурой. Но когда ученики нашего класса получили аттестаты, ребята нашего двора стали разбиваться на группки по 4–5 человек – по интересам, в зависимости от вуза, куда собирались поступать. Оказалось, что в архитектурный я собрался один, и испугался. Примкнул к группе поступающих в геолого-разведочный, МГРИ. А в итоге никто кроме меня по конкурсу не прошел.
Тоска замучила уже на первом курсе. Геологию никогда не любил. Ходил в институт, как на каторгу.
– И что же удерживало бросить?
– Завораживали преподаватели: среди наших педагогов были люди высочайшей культуры, многие еще заканчивали старые гимназии. И я, выросший в «Орловке» – бандитском дворе на Маяковке, тянулся к ним, чувствуя в них что-то отцовское… Ведь мой отец погиб во время войны.
Со второго курса все-таки решил уходить. Но наш профорг убедила: «Вот съездишь на практику в Крым, а потом иди в архитектурный». Таскать анероид по горам понравилось, с уходом решил повременить. После третьего курса опять потянуло в МАРХИ. Доходило до того, что во время лекций по геологии читал под партой книги по архитектуре. Неожиданно меня пригласили поехать на строительство Сталинградской ГЭС. А я Волги ни разу не видел и так проникся этой великой стройкой! Поразили ее размах, масштаб, огромный котлован, канатная дорога. Что-то в этом строительстве показалось близким к архитектуре.
Ну а преддипломную практику проходил на строительстве Метромоста на Ленинских горах. Его спешили сдать к Спартакиаде: день и ночь мы бурили скважины на Воробьевых горах, чтобы укрепить склоны. Потом защитил диплом, который и сейчас листаю с огромным интересом. Такое впечатление, что ничего лучшего за всю жизнь не написал, хотя у меня две сотни печатных работ и восемь монографий.
Но, получив диплом в руки, в тот же день помчался в приемную Министерства высшего образования – по поводу перехода в МАРХИ. Помню, со мной беседовал помощник министра: «Молодой человек, – сказал он, – на вас государство затратило очень много денег! Вот отработайте три года, а потом идите в архитектурный институт».
И тут – снова удача: для Метрогипротранса набирали ребят, которые должны были работать с подземными сооружениями. На меня пришел персональный запрос. Я просто ликовал, ведь в Метрогипротрансе тогда работал знаменитый архитектор Алексей Николаевич Душкин – автор станции метро «Маяковская». А в 1961-м предложили поработать на Нурекской ГЭС главным геологом. Я и там продолжал читать книги по архитектуре. В итоге в 1968 году предложил свои услуги в научно-методическом совете Министерства культуры СССР. Дали несколько заданий – объездил и осмотрел множество памятников Подмосковья: нужно было выяснить, насколько они деформированы и почему. Когда возникла проблема с фундаментами в усадьбе Останкино, меня снова привлекли в качестве эксперта. Затем рекомендовали в научно-методический совет Министерства культуры. Попал в президиум этого совета. А чуть позже стал членом Всероссийского общества охраны памятников, заместителем председателя которого являюсь по сей день.
– А говорите, «не в ту дверь» вошли.
– Знаете, есть такая музыкальная форма – «рондо», мелодия делает оборот и приходит к истокам. Вот и я в своей жизни сделал кульбит и пришел туда, куда хотел.
Следующая станция – «Маяковская»
– Раз уж заговорили о «Маяковской», расскажите: что с ней сейчас происходит?
– Ну почему надо было довести станцию до такого состояния, чтобы потом принимать правительственное решение о полной ее реконструкции? Этот вопрос я задаю чиновникам! Сорок лет назад делал заключение о том, что «Маяковская» входит в аварийный режим, и с каждым годом ее состояние будет только ухудшаться. И что в итоге?! Корродирует знаменитая сталь на колоннах, от родонита почти ничего не осталось. Мальчишки-хулиганы, когда узнали, что родонит – полудрагоценный камень, стали отбивать его на сувениры. А те работы, которые сейчас ведутся, – это «тришкин кафтан»! Там нужны кардинальные меры. Как, впрочем, и на многих других московских адресах.
– Назовете?
– Например, в районе института имени Курчатова, где из 26 артезианских скважин откачивали воду для обеспечения работы института, образовались депрессионные воронки, и последствия не заставили себя ждать. В 70-х случились первые провалы зданий в 3-м Хорошевском проезде (два дома), около «Полежаевской», на улице Тухачевского образовалась пятиметровая воронка – и это между двумя семнадцатиэтажными башнями! Еще один тревожный пример – район Арбатской площади, станция метро «Боровицкая», Гоголевский бульвар. В этом районе размыты все водоупорные грунты. И когда в известняках построили подземные сооружения станций метро «Арбатская», «Боровицкая» и откачали воду из грунта, создалась депрессионная воронка. В 80-х часть юго-западного фасада зданий книгохранилища госбиблиотеки оторвалась и ушла вниз. Просели здания научных читальных залов, флигели дома Пашкова, здание-музей, построенное когда-то для демонстрации одной лишь картины «Явление Христа народу» художника Александра Иванова.
Есть еще одна проблема: очень многие московские предприятия, в том числе бани, работают на артезианской воде, которая долгое время была стратегическим запасом. Дело в том, что запасы этих вод не беспредельны и восстанавливаются очень медленно. Водоносные горизонты формировались тысячелетиями, а откачать их можно очень быстро. А как восполнять? Есть правило: использовал подземное пространство или отобрал воду – компенсируй. Но никто не хочет вкладывать средства.
– А есть ли у вас примеры бережного отношения к старине?
– К счастью, есть. На берегу Москвы-реки сносится гостиница «Россия». А ведь вокруг нее – целое кольцо уникальных церквей, которые по исторической ценности не уступают Кремлю. И снос гостиницы создает громадную проблему для окружающих зданий. Устойчивость построек XVI–XVIII веков крайне слабая, любое изменение в геологической среде для них опасно. В основании этих памятников идет гниение деревянных свай. А отсюда – пустоты. Как поведут себя грунты в момент динамических нагрузок, когда начнется новое строительство? «Россия» когда-то строилась по старым технологиям. Инвестор, выигравший тендер и отвечающий за снос гостиницы, на мой взгляд, поступил разумно и по-хозяйски. Отдельной графой включил наблюдение за памятниками, фиксацию их сегодняшнего физического состояния. Еще до застройки территории необходимо будет укрепить грунт, укрепить фундаменты памятников…
– Какие меры еще принимает инвестор?
– Щадящие технологии. Инвестор запретил разрушать механически, ведь это – чудовищная детонация, пострадали бы все церкви Зарядья. Поэтому конструкции аккуратнейшим образом распиливаются и при помощи кранов опускаются на землю. После чего вывозятся на место строительства трехзвездочных отелей в районе кольцевой дороги. Ведь при разборке гостиницы сохранились хорошие строительные детали. Зачем же выбрасывать?
Не будем об Остоженке
– Известно, что «Россия» уникальна еще и тем, что половина здания стояла на песках, другая половина – на глиняных почвах. Как сейчас будет решаться этот вопрос?
– Инвестор, который разбирает гостиницу, отвечает только за ее разборку и сохранение окружающих памятников.
Ясно одно: такой уникальной территории у Москвы больше нет и не будет. И нужно отнестись очень серьезно к ее застройке. Чтобы район Зарядья не напоминал то, что, к сожалению, получилось на Остоженке, – когда ходишь по дивным в прошлом переулкам, видишь новые дома европейского стиля и задаешься вопросом: где ты находишься – в Москве, Монреале или в промышленной части Парижа?