23:30:44
11 апреля 2021 г.

Юрий Колычев: «Хорошей мебели должно быть сто лет!»

В гостях у звездыНародный артист России Юрий Колычев почти всю свою творческую жизнь посвятил единственному ДОМУ – театру «Ленком». Вместе с ним пережил немало радостей и разочарований, но остался верен ему до конца. Артист прожил на сцене сотни жизней своих героев — разных и неоднозначных. Менял времена и страны, облачаясь то в богатые сюртуки аристократов, то в рясы священников или военные мундиры. Но всегда был безупречно точен, органичен и… непредсказуем.

О временах, когда еще не было Пасхи

– Юрий Осипович, что для вас означает слово Дом?
– Дом – это то место, где я жил со своими родителями. То место, где позже жил с женой.
Мой отец – известный в свое время поэт Осип Колычев. Многие его песни исполняются до сих пор. Например, долгое время звучала песня о Красной Армии на стихи отца – «Несокрушимая и легендарная».
Я родился в Кунцеве (тогда это была Московская область), куда отец приехал из Одессы в компании с Багрицким, Кирсановым и другими поэтами. Он принадлежал к кружку, который группировался вокруг Багрицкого. В то время как Кирсанов, например, принадлежал к кружку Маяковского и дружил с ним. Багрицкий поселился в Кунцеве, и там же поселились мои родители.
В Кунцеве мы прожили два года. Из смутных воспоминаний того времени почему-то запомнились ночь, дождик, и мы, всей семьей ищущие мою потерявшуюся в темноте галошу.
Потом был переезд в Москву. Наша семья поселилась в Дангауэровской слободе, которая находилась в районе нынешнего шоссе Энтузиастов. Дангауэр – фамилия немецкого заводовладельца. Мы жили в пятиэтажном каменном доме, отец там получил комнату от Союза писателей.
– Какими запомнились праздники вашего детства?
– Мама вставала ночью и пекла пироги. Это входило в обязательную программу. Она месила тесто, разогревала духовку и делала пироги с мясом и капустой. А когда мы просыпались, они – горячие и ароматные – ждали нас на столе. Это было на 1 мая, 7 ноября… Обычай.
– А Пасха или Рождество?
– Да что вы! Тогда ни Пасхи, ни Рождества не было.
– Кто приходил в гости?
– Несмотря на то, что круг общения отца был весьма обширным, жил он как-то обособленно. С друзьями встречался в клубах и литкружках, а домой мало кого приглашал. Правда, когда во время войны он был журналистом, в гости к нам приезжал один полковник, а еще редактор какой-то газеты.

Прощайте, голуби!

– Вы в войну были в Москве?
– Нас, писательских детей, эвакуировали в Чистополь, что под Казанью. Там был интернат для детей членов Союза писателей. Многие жены писателей тоже поехали в Чистополь, а моя мама осталась в Москве из-за нашей собаки, немецкой овчарки… Потому что, когда мама уже собрала чемодан, чтобы ехать на вокзал (в эти дни в Москве уже была паника), собака посмотрела на нее и вдруг тяжело вздохнула. Моя родительница бросила чемодан и никуда не поехала.
Самое тяжелое время, когда люди дежурили на крышах и сбрасывали с них зажигалки, мама пережила в столице. И рассказывала, как однажды рядом с домом разорвалась фугасная бомба, раздался страшный грохот, и собака от ужаса вскочила на стол.
Я тем временем окончил в эвакуации шестой класс и через год вернулся в Москву. При мне воздушные тревоги иногда еще объявляли, но фугасы уже не бросали. Мы даже в бомбоубежище не спускались. Детей в столице в тот период было совсем немного. Я ходил в седьмой класс, причем мальчики и девочки учились отдельно.
Любимым занятием пацанов было гонять голубей. Ловить чужих, разводить своих. Мимо нашего дома проходила Казанская железная дорога, и по обе стороны хозяйствовали две группировки шпаны, которые ходили «стенка на стенку». В «нашей» предводителем состоял Джон Сильвер – парень, у которого была одна нога. Вторую он потерял под трамваем, но калекой себя вовсе не чувствовал. Еще я хорошо запомнил кличку второго заводилы – Хала. Наверное, потому что хала – это роскошный белый хлеб, а в войну нам давали на человека всего триста граммов черного. Многие из той компании потом пошли по тюрьмам…
– Ну, а с «хорошими ребятами», например, детьми писателей, дружили?
– На лето меня обычно отправляли в пионерский лагерь. Туда приезжали сын Гайдара Тимур, Женя Зингер, Тата Сельвинская, сын Суркова. И вот в один из родительских дней решили разыграть какую-то пьеску, в которой и я сказал несколько слов. А моя мудрая тетка обратила внимание на то, что на сцене я держался «очень правдиво», заставила задуматься над тем, что из меня со временем может получиться актер. И я поверил!
– В какой театральный вуз поступали?
– Когда окончил школу, подал документы сразу во все. Вахтанговский театр не допустил меня на второй тур. В ГИТИСе дошел до третьего, на котором меня забраковал Тарханов. А в Щепкинское училище прошел легко, хотя сильно волновался. Набирал курс режиссер Малого театра Константин Александрович Зубов. А преподавал у нас на курсе Николай Александрович Анненков.
Окончив училище, поступил в Малый театр, а после шести лет службы перешел в Театр имени Ленинского Комсомола. Здесь в то время работали Иван Берсенев, Серафима Бирман, Софья Гиацинтова. Поступили в тот год я и Саша Ширвиндт.

Аншлаги десять лет спустя

– Народный артист СССР Всеволод Ларионов, который работал в «Ленкоме» в то время, рассказывал, как Серафима Бирман, стоя на широкой парадной лестнице театра, кричала юным и нерадивым актерам: «Вас ждут заводы!». Это правда?
– Совершеннейшая правда!
– Вы один из немногих, кто не изменил Театру имени Ленинского Комсомола, позже «Ленкому», ни в период расцвета, ни в период упадка…
– Наш театр многое пережил. Но наступил момент, когда после очередного «безвременья» его возглавил Эфрос. В тот период рядом работал «Современник», который считался прекрасным театром, может быть, даже театром номер один в стране. Однако когда к нам пришел Эфрос, мы начали конкурировать и с «Современником».
– Как вам работалось с Эфросом, и чем его стиль отличается от захаровского?
– Эфрос разбирал роль очень подробно и дотошно, проводя линию через всю пьесу, психологически осваивая и оправдывая каждый шаг героя, каждый поворот. Ему был присущ метод аналитического разбора.
Для Марка Анатольевича Захарова, который ставит не только умные, но еще и красочные спектакли, очень важна форма. Форма, в которую облекается актерская роль. Поэтому он так любит говорить о коридоре актерского и режиссерского поиска, делает актера соавтором. При этом точно знает, чего хочет. Захаров сразу ориентирован на конечный визуальный результат. Хотя это такие тонкие вещи, которые трудно с ходу выразить словами.
Одним словом, театр с приходом в него Эфроса поднялся. Но когда режиссера «съели» снаружи и, что греха таить, изнутри, «Ленком» снова начал валиться вниз, став, в конце концов, театром районного масштаба.
Слава богу, так случилось, что в нашем театре появился Марк Захаров, с приходом которого все поменялось. Возник «Автоград», а потом «Тиль». К нам опять повалил народ.
Вот сегодня у нас идет «Чайка». Вы на ней были? Я таких «Чаек» никогда не видел, хотя сам в этом спектакле играю много. Мы десять лет назад привезли этот спектакль в Питер. Зал ломился. И сейчас аншлаги. Говорят, что когда во МХАТе при Станиславском закрылся занавес, в зале возникла долгая пауза, а потом зал взорвался аплодисментами. Так вот у нас тоже повисает эта долгая пауза. Инна Чурикова заканчивает свой монолог и… наступает полная тишина. Мы стоим на сцене, стоим… И потом – взрыв аплодисментов!

Вот бы мне такой дом

– Вы сценически обживали разные дома в спектаклях «Тиль», «Чайка», «Три девушки в голубом», «Мудрец», «Варвар и еретик»… Разные времена, разные страны. Что может определить лицо ДОМА?
– В «Мудреце» Островского я играл Мамаева, который любил ездить и смотреть разные квартиры. У него самого дом был богатый, что подчеркивалось большим количеством огромных хрустальных люстр и необычной шикарной мебелью. Этот дом – салон, и отношения в нем складывались «салонные», «кринолинные», фальшивые.
Дом Глумова был нищенский, и отношения в нем, по большому счету, оказались нищенскими – все орали друг на друга, выясняя, кому достанется тарелка супа.
В «Тиле», где я играл Клааса, пепел которого потом стучал в сердце Николая Петровича Карченцова-Тиля, несколькими штрихами был подчеркнут деревенский быт. Колесо от телеги, скамейка, горшки – и сразу ощущение сельского дома. Сейчас подобные горшки стоят в «Елках-палках».
В «Чайке» главной была природа, мощь и красота уходящего вдаль колдовского озера. На этом фоне дом был чем-то очень маленьким, ничтожным. В нем копошились люди, у них что-то происходило – что-то мелкое…
В «Трех девушках в голубом» я играл Николая Ивановича, советского начальника низового звена. На полу лежала шкура белого медведя, на колесиках выкатывался столик, украшенный бутербродами с черной икрой. Вот такой был дом…
– Суммируя ваш театральный опыт, что должно быть в доме, чтобы он стоял прочно и не приходил в упадок?
– Главное, чтобы в нем жили хорошие люди. Я вот сейчас, к сожалению, живу один. Но стараюсь поддерживать дом.
– В каком стиле решено ваше жилище?
– Раньше, в советское время, у нас в квартире все было весьма скромно. Стояла железная кровать с шишечками, диван… Отец в свое время построил дачку. Мебель для нее сделали местные плотники. До сих пор сохранился шкаф их производства.
А позже мы с женой увлеклись антиквариатом. Сначала нашли мебель из карельской березы. Она была в удручающем состоянии, но мы ее восстановили. Потом эта мебель нам надоела, и мы купили другую, которая стоит и по сей день.
Я вот перечитываю Ремарка «Тени в раю», там герой заходит в антикварный магазин, где стоит стул Людовика XV. Подлинная у него только четверть ножки. Все остальное – новодел. Но, конечно, бывает приятно, когда ты знаешь, что мебели – сто лет. Есть павловская мебель (сделанная при Павле), александровская, есть мебель Николая II. Я вот счастливый обладатель шкафа, привезенного из Одессы, он – эпохи Николая II. Потому что дед у меня был известный журналист в Одессе, у него был псевдоним Фауст, он печатался в «Осколках», «Шуте», «Стрекозе». А в Одессе в начале прошлого века был редактором газеты «Одесская почта». И от него остался николаевский шкаф красного дерева с колонками.
Сейчас много мебели делают под старину. Но мне нравится именно настоящая старая мебель. Ощущаешь, что мебель сделал старый мастер, работал над ней, что через нее прошло много людей, – в этом есть особый шарм…
– А забить гвоздь дома вы можете?
– Ну, разве что забить гвоздь. И что-то отремонтировать по мелочи. Но это – не мое хобби.
– Отношения с землей принадлежат к числу ваших хобби?
– Не поверите, но одно время я даже сажал на даче розы. Дивные были цветы! А также выращивал петрушку, огурцы, картошку, свеклу. И ведь все вырастало!
Беседовала Елена Булова
НАША СПРАВКА
Юрий Осипович Колычев, народный артист России, родился в 1928 году. В 1950-м окончил театральное училище им. М.С. Щепкина, с 1957-го – в труппе «Ленкома». Среди множества актерских работ следует отметить: «О Лермонтове» (М.Ю. Лермонтов), «Дым отечества» (Басаргин), «Прощай, оружие!» (Ринальди). В спектаклях
М. Захарова играл в «Тиле» (Клаас), «Синих конях на красной траве» (Обух), «Трех девушках в голубом» (Николай Иванович), «Диктатуре совести» (Баташов), «Поминальной молитве» (священник). В настоящее время занят в спектаклях: «Чайка» (Петр Сорин), «Королевские игры» (кардинал Вулси), «Мудрец» (Мамаев), «Варвар и еретик» (генерал Загорянский).

Похожие записи
Квартирное облако
Аналитика Аренда Градплан Дачная жизнь Дети Домашняя экономика Доступное жильё Доходные дома Загородная недвижимость Зарубежная недвижимость Интервью Исторические заметки Конфликты Купля-продажа Махинации Метры в сети Мой двор Молодая семья Моссоцгарантия Налоги Наследство Новости округов Новостройки Обустройство Одно окно Оплата Оценка Паспортизация Переселение Подмосковье Приватизация Прогнозы Реконструкция Рента Риелторы Сад Строительство Субсидии Транспорт Управление Цены Экология Электроэнергия Юмор Юрконсультация