Николай Бурляев: «Мы жили в коммуналке на улице Горького»
Этот дом похож на своего хозяина. Переступив порог, сразу чувствуешь, что здесь живет человек светский, творческий и весьма успешный. На стенах – кадры из фильмов, уже ставших классикой отечественного кино, в которых известный артист снимался в разные годы. А еще в этом доме ощущаешь духовные искания хозяина. Много фотографий, на которых он запечатлен рядом с видными деятелями Русской православной церкви, много икон. Здесь живет народный артист России Николай Бурляев.Двое для каждого в отдельности
– Николай Петрович, хотелось бы услышать, что для вас означает ДОМ в высоком смысле слова?
– Когда-то Лермонтов сказал: «Я – цыган, я люблю дорогу»… Мне эти чувства поэта понятны и близки, но, думаю, что дом все же самое главное в жизни человека. Это место, где он проводит большую часть времени. Здесь он спит или мучается бессонницей, здесь работает, отдыхает, занимается любимым делом, воспитывает детей. Для меня дом важен еще и потому, что здесь я могу побыть в покое, собраться с мыслями или отдохнуть перед боем. А в бою за последние пятнадцать лет приходится бывать часто, даже в буквальном смысле слова. Много раз, к примеру, ездил в Сербию, где воевали, был под бомбами НАТО, поскольку жил в Белграде. Знаю, что такое война. Ну, а дом – это то идеальное место, где меня всегда ждут, где мир и покой, где есть любящая жена и растут дети. Растут по образу и подобию твоему. Мальчики похожи на отца (это закон психологии), девочки – на мать. Они впитывают все наши достоинства и недостатки, угодно это кому-то или нет, но это так…
У меня пятеро детей. Двое сейчас живут со мной – Илья и Даша. Дети – и я этому очень рад – раньше нас вступили на дорогу к Храму. И раньше нас им открылось, что есть Бог. Я рад, что мои дети читают утренние и вечерние молитвы сами, помогая всем нам этим.
– Каким вам вспоминается дом ваших родителей?
– Мы жили в коммунальной квартире на улице Горького, в доме 6, почти у самого Кремля. И я бегал «принимать парады», ведь все происходило почти под окнами нашего дома. Кроме нас, в квартире жили еще четыре семьи. В нашей семье было четверо детей, отец, мама и бабушка – в трех комнатах. Дом старинный, потолки потрясающие высокие, с лепниной. Общая кухня, общая ванная, но почему-то это время вспоминается как вполне счастливое и гармоничное.
– У вас оно даже описано в поэме. «…Исчадье стирок в свете тусклом, застолья по вечерам, симфония звуков, шум и гам армян, цыган, евреев, русских»…
– Да. Но самое главное это все-таки то, что делалось непосредственно в наших трех комнатах. Я вообще не помню, чтобы мать повысила голос на отца или на нас. Какая-то правильность отношений царила в доме! Был отец – глава семейства, потомок запорожских казаков и сын русских артистов. Его голос был доминирующим. Но мать умела ему так сказать, что отец начинал просто-таки урчать в ответ.
Мать и тетя Фая (ее сестра по отцовской линии) воплощают для меня образ русской женщины с трудной судьбой. Тетя Фая десять лет ждала мужа из ссылки, оставалась верной, хотя и была в привлекательном женском возрасте. И потом, как она всю жизнь жила, с каким достоинством, как она детей поднимала и внуков! Как ее все любили и как тянулись к ней!
Сегодня такие женщины – матери и жены – редкость. Наверное, благодарить за это, помимо прочего, надо и пресловутую эмансипацию. Женщина стала брать пример с мужчины, делать вид, что она такая же, как он. А это не так, она, может быть лучше, чем мужчина, но в любом случае – другая. У мужчины и женщины – разные назначения жизни, однако никто не объясняет с детства в школах, какими мужчины и женщины должны быть. Зато развращение детей узаконили по всем каналам ТВ, с младых ногтей можно «набираться ума-разума», смотреть передачки про голубых и розовых, про многобрачие и так далее.
Это очень опасные игры – они приведут и уже приводят нас к печальному итогу.
Был крещен в эпоху атеизма
– Каковы, на ваш взгляд, составляющие комфорта в доме?
– Лично мне мало надо. Стол, за которым работаю. Телефон, поскольку замкнут на города и веси. Кинофорум «Золотой Витязь», который возглавляю вот уже 14 лет, охватывает 55 стран мира. А мы за год готовим три таких форума. Для меня важна в доме икона, лампада, важна кровать, на которой я могу лежать и читать. Смотреть по телевизору то, что делается в мире, а я новости в основном и смотрю. И все – я неприхотлив в быту.
Ищу покоя всю жизнь, с самого детства, а его все нет. И напротив, чем дальше идешь по жизни, тем этого покоя меньше. Меня все время бросает в гущу общественной жизни. А я человек по своей сути – необщественный, замкнутый, мне бы уйти ото всех и жить одному, в келье, в лесу. Думать, писать книги. А не приходится.
– На вашем юбилее показывали кадры из фильма «Мастер и Маргарита» Юрия Кары, в котором вы удивительно сыграли Иешуа. До сих пор нахожусь под впечатлением того, как вы сделали эту роль. Вас на экране вообще невозможно узнать. Скажите, как и когда вы пришли к вере?
– Крещен был в детстве, очень рано, как и положено (хотя времена на дворе стояли самые атеистические). Мама и бабушка были очень верующие люди, и они меня в церковь водили. Я был пионером, несмышленышем и не понимал, что к чему, что вера – самое главное в жизни, что с этим надо жить. Но особую атмосферу храма, ни на что не похожую, ощутил уже тогда, в раннем детстве. А рубежом стал фильм «Андрей Рублев», когда Андрею Тарковскому однажды утром подали реквизиторские крестики. Ему принесли штук пять – шесть, он положил их на ладонь, долго выбирал, наконец, выбрал один и повесил мне на шею. А потом сам фактурил веревочку, чтобы она была «жизненная». Я жил с этим крестиком очень долго. И, заканчивая рабочий день, его не отдавал, под разными предлогами. Было очень приятно, что грудь защищена крестом.
После этого попал в Псково-Печерский монастырь с нашим консультантом по «Андрею Рублеву». И это были уже первые мои осознанные шаги на пути к Храму. В монастыре я беседовал с архимандритом Алипием, который прошел рядовым всю войну до Берлина, был художником, членом МОСХа и поднимал из руин этот монастырь. Мы подружились, я часто туда ездил. Помню эти прекрасные покойные ночи в келье, тишину монастырскую, колокола бархатные, умиротворение. И беседы с отцом Алипием о Боге и жизни. Он был очень открытый человек, остроумный, не давящий, легкий. И помню, как он говорил: «Коля, тебе будет просто до тридцати лет, а потом очень трудно». А мне тогда едва исполнилось двадцать. Он был, как оказалось, прав…
– Николай Петрович, я знаю, что вы предпочитаете отмалчиваться, когда вас спрашивают об этой роли. И все-таки, как вы готовились к тому, чтобы стать булгаковским Иешуа Га-Ноцри?
– Не хотел бы и сегодня углубляться в подробности. Наверное, это был поступок сравнительно молодой и гордой актерской души. С годами ведь начинаешь понимать, что актер не все должен играть и не все может сыграть. Истину сыграть невозможно. Все равно будет обман. К тому же правы те, кто считает: грешные люди прикасаться к этому образу не должны.
Ну, а тогда в фильме «Мастер и Маргарита» меня поначалу прочили на роль Ивана Бездомного. Я же нахально заявил режиссеру, что она мне абсолютно неинтересна, и вообще в романе Булгакова есть лишь один герой, которого я бы хотел сыграть, – Иешуа. Сделали пробу – все одобрили…
– Как пришла идея создать международный кинофестиваль «Золотой Витязь», почетным попечителем которого впоследствии стал сам Патриарх Московский и всея Руси Алексий II?
– Это было зимой, в начале 1992 года. Однажды мучался бессонницей, лежал и раздумывал, что же делать в жизни дальше. На голову свалилось новое время, перестройка. Актеры начали уходить в бизнес, так как предложений сниматься практически не было, кино сокращалось и сморщивалось, подобно шагреневой коже. И вдруг осенило: «Да вот же что надо делать! Надо организовать фестиваль русских фильмов. Надо собрать единомышленников по России, всех тех, кто разбросан и думает, что он одинок».
Хотелось увидеть, а есть ли мы вообще, много ли нас. Живо ли отечественное кино, или с уходом Шукшина, как я тогда думал, с экрана перестала говорить русская душа. Сейчас должен признать, что был не прав: просто никто не задавался целью собрать новые фильмы. Но вот когда я их по России собрал и увидел, что все-таки русское кино есть, то и объявил: будет такой фестиваль – «Золотой Витязь». И там все это можно будет показать.
Чуть позже пришло название. Я хотел, чтобы оно звучало по-русски мощно, сильно, жизнеутверждающе. Оформился и девиз: «За нравственные идеалы, за возвышение души человека».
Прошло три года, и митрополит Иоанн Санкт-петербургский и Ладожский предложил добавить: «За нравственные и христианские идеалы». Я с некоторой опаской принял это предложение, так как думал, что оно ограничит наши возможности. Но ошибся! Вообще, искусство для того, чтобы остаться в веках, должно все мерить мерою Христа. Художник должен не бояться остаться в одиночестве наедине с Богом. И если мерить мерою Христа собственное творчество, как говорил Иван Ильин, то не будет ни пошлятины, ни патологии, ни непотребства на экране.
– У вас в доме много икон. Как они приходили к вам? Есть ли среди них те, которые связаны с какими-то особыми случаями в жизни или особым образом помогли?
– Приходили по-разному. Вот эта икона от отца Алипия досталась. Эта – икона семейная, ее делали специально для нас, здесь поименно изображены все наши святые: Николай, Инна, Илья, Дарья, Иван… «Белый Ангел» – приехал из Сербии. Икона «Спаситель» – подарок митрополита Киевского Владимира.
В кино Тарковский, в театре – Мордвинов
– Николай Петрович, кто из тех людей, с которыми приходилось общаться на съемках или в театре, оказал на вас наибольшее влияние?
– Особое место в моей жизни и в кино занимает, безусловно, Андрей Тарковский, а на театре – Николай Мордвинов. Вот здесь есть фотография из спектакля, в котором мы вместе играли с 1961 по 1964 год. Почти 150 раз я с ним был на подмостках. Это мои главные учителя. Образ их жизни, их мысли, отношение к ближнему и были очень важным учебным процессом. У Андрея учился быть бескомпромиссным в режиссуре и актерстве. Он был очень строг. Когда Андрей увидел, что я стал играть после «Рублева» по пять – шесть ролей в год, сказал: «Что ты делаешь, Коля? Душу береги! И не делай того, за что потом будет стыдно. Лучше голодать!» Но по молодости мне хотелось играть, играть, играть.
В театре таким знаковым человеком для меня был Мордвинов. Он был моим учителем и однажды помог остаться актером. Дело было так. Я ведь в жизни заикаюсь, а на сцене – нет. Мы играли «Ленинградский проспект». Это была тогда очень популярная вещь в Москве. И вот где-то на 130-м спектакле я уже так освоился, что плавал, как рыба в воде, импровизировал, все было легко. И решил запнуться. Это произошло раз, потом другой, третий… А потом уже не мог унять заикание. До этого я абсолютно гладко говорил четыре акта, огромные тексты, монологи. А тут начал заикаться, как и в обычной жизни-то не заикаюсь. До четвертого акта дожил, чуть ли не теряя сознание. Ужас! И вот занавес закрылся, и я пошел, как за магнитом, за Мордвиновым в его гримерку.
Он сел за столик, начал разгримировываться. И я сказал, что уйду из театра. А он говорит: «Ты вообще думаешь быть артистом?!» – «Какой я артист? Заика…». И Мордвинов мне ответил: «Знаешь, в цирке есть такой закон, если артист падает с каната или с трапеции, он должен немедленно залезть и повторить номер. Иначе в душе поселится страх, и прощай, арена! Ты – артист, и завтра должен играть».
Ночь провел без сна. Гонял текст в уме, хотя помнил его, как «Отче наш». Утром сыграл спектакль и благополучно прошел «риф». Если бы не Мордвинов, не было бы в моей жизни потом ничего. Ни «Военно-полевого романа», ни «Лермонтова»…
– И последний вопрос. Можно ли увидеть вас дома с молотком или дрелью? Кто создавал интерьер вашего жилища?
– Ну, положим, ничего особенного здесь нет. И уж точно – нет ничего лишнего: полки, стол, тумба для телевизора и кровать… Обои выбирал вместе с женой, но клеили мастера. В принципе, я по дому почти все умею делать сам. Но нет времени. К тому же мой принцип: каждый должен заниматься своим делом.