Михаил Жигалов: «В домик на тверской-ямской попал с помощью… Кашпировского»

На тихой станции Правда, что по Ярославской железной дороге, находится дача заслуженного артиста России Михаила Жигалова, которого зрители разных поколений помнят по блистательным работам в театре «Современник» и в кино. Когда-то на месте этих дач был карьер. Потом в заброшенный карьер стали свозить мусор — образовалась большая свалка. Будущие дачники пообещали свалку разобрать, место окультурить и построить симпатичные домики. Рядом находится река, от которой поселок отделяет полоса зеленого леса…На диван перед телевизором желающих много
– Здесь бывает так тихо, – рассказывает М. Жигалов, водя меня по окрестностям, – что можно полдня бродить и ни одного человека не встретить. Когда мы с супругой купили землю и решили, что будем тут строить дом, то обратились к нашему другу-архитектору. В оригинальный проект по моей просьбе были внесены изменения – появились кухня, два туалета на разных этажах, дополнительные спальни.
Принцип дома таков: вход прямо из сада на кухню, и далее по спирали начинают разворачиваться помещения – гостиная с камином и эркером, деревянная лестница с балясинами, ведущая на второй этаж. Маленькая гостиная второго этажа, где стоит диван и телевизор, далее комнаты для гостей, детская, наша спальня. На втором этаже есть красивый балкон, расположенный на крыше эркера, выходящий на лес.
Под балконом – цветы и вьющиеся растения, высаженные сестрой Михаила, и небольшой бассейн с маленькой лесенкой, сделанный хозяином, выложенный голубой плиткой. В бассейн поступает ледяная вода из скважины. М. Жигалов вот уже более десятка лет живет по системе Порфирия Иванова. Ходит по подстриженной зеленой травке дачи и окружающим лесам босиком, а в новогоднюю ночь вся семья – он, жена и дочь – опрокидывают на себя по ведру холодной воды. Зато много лет не знают, что такое лекарства, и чувствуют себя превосходно. Дом охраняет здоровый черный ротвейлер – дружелюбный с гостями и непримиримый к врагам.
В убранстве дома поражают большое количество милых безделушек, создающих уют: фигурка Бабы-Яги, на помеле которой сидит петух, колокольчики, свечи, всевозможные статуэтки, на столе – наполовину собранный из пазлов красивый старинный город.
– Больше всего мне у вас нравится то, что весь дом внутри обшит деревом, что создает удивительное ощущение теплоты…
– Очень люблю этот дом. Много езжу, часто бываю в Европе и Америке. Нагрузки большие. А этот тихий дом – место, где действительно отдыхаю. Строили мы его постепенно, лет шесть. Из самых дешевых материалов. Вначале положили фундамент, потом поняли, что нужно сделать подвал – такое пространство пропадает! Появились стены, крыша. В ходе строительства было много ошибок сделано. Но постепенно все приобрело законченный вид.
– Ваше любимое место в доме?
– Спальня. Люблю и перед телевизором на диванчике посидеть. Но на это место всегда столько желающих! Отсюда вид в окно замечательный. Тут и мама покойная любила посидеть, и сестра, и дочка. Кроме того, Игорь (тот самый друг-архитектор – Ред.) придумал разнообразить коробочное пространства дома «изломами» на потолке.
– На ступенях лестницы – большие шары из различных минералов на подставках. Рядом с камином – каменные вазы. Вы увлекаетесь коллекционированием минералов?
– У меня есть друзья, семья ювелиров европейского уровня. Они сами с Урала. Знают там места. Сами шурфы долбили, привозили образцы в Москву и тут раздаривали всем.
– А разнообразные изразцы на камине откуда?
– Это хобби. Только это не изразцы, а плитка, привезенная из разных стран, где бывал. У нас с Лией Ахеджаковой есть спектакль, который называется «Персидская сирень», с которым мы объездили полторы сотни городов по всему миру. В Вятке нас познакомили с девочкой-художницей, которая в перекосившемся от старости домике, в муфельной печи, делает удивительные вещи. Она мелким стеклом на плитке выкладывает экзотические фрукты, запекает. Мне так понравились работы, что купил, несмотря на то, что она считала их браком. И пошло-поехало… Далее купил триптих с овечкой в антикварной лавке в Англии. Попросил друга довезти до Москвы. А он мне принес одну плитку (остальные раскололись) и подарил еще шесть из совсем другой серии. Это положило основу коллекции. Тут над камином вы видите плитки из Голландии, Большого Каньона в США, замков Луары во Франции, Ирландии, Колумбии, Японии, Германии, Парижа. На одной из плиток изображены руки какого-то святого, творящего молитву.
– А кто сделал такое прекрасное фото (затемненный силуэт человека на фоне освещенного солнцем Большого Каньона – Ред.)?
– Это актер Алексей Зуев сфотографировал меня против солнца по моей же просьбе. Вообще это счастье, что профессия дает возможность столько ездить по миру, смотреть на удивительную красоту! Мы с Димой Дюжевым и Сашей Феклистовым над этим Большим Каньоном даже на вертолете летали!
Материнский дом оказался несносимым
– Кто у вас играет на синтезаторе?
– Дочка, она учится в музыкальной школе. Ей будет четырнадцать в этом году.
– По вашим стопам собирается идти?
– Надеюсь, что нет.
– А если не секрет, как вы познакомились с супругой?
– Это было достаточно давно. Это я ведь сейчас такой здоровый. А пятнадцать лет назад был полный актерский набор болезней: три язвы, бессонница и хронический бронхит. «Разваливался» на куски. Будущая супруга была врачом. Правда, в начале даже и не думал, что меня посетит такое прекрасное чувство, а уж о дочке и мечтать не смел.
– Откуда у вас такая тяга к тишине, земле, даче? Вы, часом, не в деревне родились?
– Отец жил в деревне под Самарой. А мама – в Москве. Родился я действительно в отцовской деревне, куда мать уехала в эвакуацию. Там прожил первых полгода жизни, после чего мы вернулись в столицу. Дом, где жила мама, до сих пор стоит на 4-й Тверской-Ямской, трехэтажный такой маленький домик. Нам еще во время войны говорили, что его будут сносить, так как он дал трещину. Но все вокруг посносили, а этот домик стоит.
– Ностальгия не мучает, когда мимо проходите?
– Еще какая! С этим домом был связан мистический случай. Однажды, на самой заре появления на экранах Кашпировского, с ним познакомилась Галина Волчек. И она его уговорила выступить в «Современнике». Собрался полный зал, настроен артистический народ был очень скептически, а это – достаточно мощная энергетика, когда зал тебя не принимает. Кашпировский честно сказал, что ему трудно, но стал проводить сеанс… У меня перед глазами все поплыло. И вдруг увидел этот старый дом во всех подробностях. С винтовой лестницей, с металлическими перилами и содранными деревяшками на них. Увидел дверь с торчащими из разодранного дерматина кусками ваты. Видел все это реальнее, чем наяву! Зашел на кухню с черного хода. Передо мной было окно, под которым стоял сундук, и подоконник был… на уровне моих глаз, как это бывает у пятилетнего ребенка. Понял, что это я, но маленький. Чтобы в окно заглянуть, надо было встать на цыпочки.
А когда все это стало уходить (Кашпировский стал заканчивать сеанс), было единственное чувство: вцепиться и не отдавать все это…
Потом много раздумывал над этим происшествием. Я, наверное, кое-что мог бы и сам вспомнить из своего детского жития-бытия, но чтобы вот так подробно, чтобы до мурашек, до ощущения собственного присутствия там… Такое блаженное чувство испытал, такое интимное, такое дорогое, что не стал никому рассказывать.
А что касается вашего вопроса о деревне, то хорошо помню дом отца. Точнее это был дом дедушки и бабушки, где жили шестеро детей – пять братьев и сестра. Там полдеревни Жигаловых (причем ударение там ставят на «о»). Муж сестры работал на грузовике, на каких хлеб возят. Однажды пошли мужчины гулять, а к ночи к нашему дому подъехал этот дяди Мишин фургон, открылись двери, из него вышла женщина и стала выгружать пьяных «в люлю» родственников. И только спрашивала подошедших женщин: «Твой или чей? Если твой, то забирай». С шутками и прибаутками, женщины разбирали своих мужей и уносили по домам, как бревна.
Удивительно то, что никаких актеров у меня среди родственников не было. Но бабушка пела в церковном хоре. В церкви они с дедом и познакомились. По маминой линии дедушка был очень музыкальным человеком, играл на всех инструментах, хотя и был самоучкой.
Все «истфаки» – от лукавого
– Вы какой вуз заканчивали?
– Я человек извилистой судьбы. Нет высшего театрального образования, зато высшее техническое. Легко давались математика и химия. Правда, увлекался театром с детства, и до сих пор дружу с учительницей по театральной студии Таисией Васильевной Яковлевой. Она большая умница, не только прививала любовь к театру, но и внушала, что театр – это не афиша, публика и касса, а тяжелейшая работа, большей частью неблагодарная. Она говорила, что если человек может прожить без театра, то там ему и делать нечего. Мне казалось в юности, что могу жить без театра, и не собирался на театральный. Увлекался историей и хотел поступать на истфак. А так как отец был из деревни, то он закончил Тимирязевскую академию. Он считал, что в жизни есть две профессии – агроном и инженер, а все «истфаки» от лукавого. Отец хотел, пока жив, увидеть сына, обучившегося одной из этих профессий. Поэтому я поступил в Институт химического машиностроения.
Но это ведь не редкость, когда актеры начинают в другой профессии. В «Современнике», где отработал двадцать с лишним лет, таких артистов было немало. Например, покойный Валентин Никулин учился в юридическом. А Лия Ахеджакова – в техникуме металла и сплавов. Я отработал три года по распределению и потом все бросил и пошел в студию при Центральном Детском театре, поступив сразу на второй курс. После окончания меня взяли в труппу театра. Отработал в ЦДТ восемь лет. А потом меня позвал «Современник».
– А с кино как сложилось?
– В кино стартовал еще позже, аж в 1974 году, потому что Центральный Детский театр отказывался отпускать артистов на съемки «в связи с высокой занятостью в репертуаре». Сейчас все ругают сериалы, а я горжусь тем, что начал сниматься в сериале. Он назывался «На всю оставшуюся жизнь» и снимал его Петр Наумович Фоменко. Это было замечательное время. Жили и работали под Питером. Горжусь, что снимался в двух картинах у Иосифа Хейфица – режиссера, который потряс меня своими интеллигентностью, интеллектом, профессионализмом. Оператором на «Бродячем автобусе» был Юра Шайгарданов, один из лучших нынешних российских операторов. Помню, Хейфиц дает команду: «Это сюда снимать, это сюда, а это вот – сюда». А Юра предлагает: «А давайте я сниму так и так». На что Хейфиц с улыбкой ему отвечает: «Юрочка, ты можешь снимать, как угодно. Но мне нужно – так и так». И было это не от режиссерской вредности, а из-за того, что Хейфиц вначале каждый кадр из своего фильма прорисовывал на бумаге, всю картину держал в голове. Он четко знал, что хочет получить в итоге. И получал…
– Какой ваш любимый фильм?
– У вас дети есть? Разве вы можете сказать, что это – любимый ребенок, а этот – нет? Вот так и с фильмами. Сбился со счету, снимался в сотне картин, во множестве сериалов и люблю все свои работы. Но, несмотря на это, я не киношный человек. Человек театра. И живу театром. К кино (сейчас понимаю, что это неправильно) относился несколько потребительски.
– Тогда расскажите, что означает театр «Современник» в вашей жизни?
– Это сложно сформулировать. Очень и очень многое. Я – человек командный. Не стаи, а команды. Не люблю фестивали, тусовки… «Стаей» называю людей, которые собираются выпить, пообщаться, развлечься, может быть, даже кино посмотреть. А команда – это когда люди собрались вместе на работу. И вот «Современник» дал мне невероятное ощущение командного дела. Застал «Современник» еще в то прекрасное время, когда он был не театром «звезд», каковым сейчас постепенно становится, а театром коллектива. И сила его была именно в этом. Сила потрясающая. Надеюсь, что эта любовь и умение работать с партнером, которому научил «Современник», остается во мне навсегда…