Николай Мерзликин: дом для меня – это женщины. Моя жена и моя дочь
В Японии принято отмечать две даты – год со дня рождения и шестидесятилетний юбилей. Считается, что в шестьдесят лет человек может подводить некоторые промежуточные итоги. На днях заслуженному артисту РСФСР Николаю Мерзликину исполнится шестьдесят. Именно «на днях»! Артист родился первого апреля, и отец Николая Николаевича на радостях, что после дочек в семье наконец-то появился долгожданный сын, поехал в район, чтобы справить на младенца бумаги. Папа так бурно отмечал сие обстоятельство, что попал в район только к 20 апреля. Чиновники в районе все поняли: они поделили расстояние от села до места назначения на приблизительную среднюю скорость передвижения счастливого папаши, и вписали в графу день рождения число «16.04». Вот только поправку на широту русской души сделать не догадались! Благодаря иронии судьбы Николай Николаевич принимает поздравления два раза в году.
Шпалы вместо бревен
– Мама была беременная и пропалывала грядку, когда почувствовала, что начались схватки, – рассказывает Николай Николаевич. – Я родился под стреноженной лошадью в самом конце огорода. Мои первые семь лет жизни протекали в старом деревенском доме в Тюменской области, под Салехардом. Хорошо помню наш дом и наше село. Это – тайга, север. Помню, как мы коров перевозили через реку, туда, где пастбище получше. Перевозили в лодках, держали за ноги, чтобы испуганные животные не перевернули их.
Помню баню, в которой были попеременно то женские, то мужские дни. Помню дизельную электростанцию на реке, где работал отец. Помню наших потрясающих собак – Тузика и Индуса. Благодаря им дверь в дом у нас никогда не запиралась. А когда семья уезжала навсегда, оставляя дом и пристроив собак соседям, Тузик перегрыз веревку и долго-долго плыл за нашим пароходом по реке. Мы плакали, просили его забрать, а отец загонял нас в каюты.
– Куда вы переехали?
– На Алтай, в Бийск, к сестре моей матери. И лет с семи до десяти я жил на Алтае. Потом был Урал. Там уже отец стал строить собственный дом. Самое яркое впечатление от жизни на Урале – покупка баяна. Я стал учиться играть на музыкальном инструменте! И даже работал баянистом в пионерском лагере.Помню, как с этим баяном мы ходили по улицам нашего шахтерского городка, играли девчонкам.
– А как строились дома на Урале?
– Наш дом был не из бревен, а из шпал. Шпалы запиливали с разных сторон и вставляли в пазы. Мне приходилось помогать отцу строить этот дом. Детей в семье было шестеро. Я – четвертый. Старшие были девочки.
– Урал ассоциируется в сознании с глухими местами, с охотой, рыбалкой и сбором грибов…
– И не только с этим. Насколько помню, мы, в основном, косили сено для коровы. Без коровы было бы совсем туго: такая орава детей. С пяти-шести лет помогали родителям, собирали сено. На сенокос ездили по реке на лодке. Отец с матерью гребли, а мы сидели наверху огромного снопа. А вот по пути с сенокоса домой отец обычно ставил блесну. В дороге еще и пару щук вытаскивал, чтобы нас вечером накормить.
Сила искусства
– Каким же ветром вас занесло в Москву?
– Поступил в Свердловске в медицинский институт. Но потом решил рвануть в столицу. Пробовал поступать во МХАТ и в ГИТИС. Взяли меня к себе на курс в ГИТИС Иосиф Моисеевич Раевский и Евгения Николаевна Козырева. Затем, коротая дни в армии в качестве связиста, я неожиданно приглянулся директору фильма «Рано утром». И попал на съемки на свою первую картину к самой Татьяне Лиозновой! В фильме играл мальчика, у которого умирают родители, и он сам воспитывает свою младшую сестру, не соглашаясь отдать ее в детский дом. Хотите узнать, как отреагировала мама на работу?
– Конечно, хочу!
– Меня отпустили на премьеру, мы сидели в зале вместе – мама, отец и я. Зал был полный, там были все знакомые и друзья. В картине есть сцена, где мой герой говорит, что не отдаст сестру в детский дом, мол, воспитает ее сам! И когда я произнес этот текст с экрана, мама вдруг встала и громко на весь зал заявила: «Вот и правильно, сыночек! Не отдавай сестренку в детский дом, воспитывай сам! Отец скоро 13-ю зарплату получит, мы вам подкинем денежек, поможем! Картошка у нас в этом году хорошая, поросенка заколем, сала дадим!» Вот такие были люди… Настолько наивные и настолько верные – на таких вся страна держалась и была крепкой!
После этой картины командование меня еще несколько раз «рекомендовало сниматься в кино». В итоге сыграл в фильмах «Человек, которого я люблю», в «Западне», в «Зосе». А начальник рапортовал, что, мол, солдаты нашей части «не только служат, но снимаются в кино, занимаются музыкой».
Сосиска в долг
– Ну а где вам довелось жить в Москве?
– Сначала на Трифоновской улице в общежитии ГИТИСа. У нас была хорошая компания – студенты Шаповалов и Антипов (будущие актеры Таганки), Юра Николаев – будущая звезда ТВ, Ольга Остроумова, Володя Гостюхин, Андрей Мартынов… Вместе жарили картошку, половину наготовленного отдавали голодным собакам. Чтобы подработать немножко (стипендия-то была слабенькая), чистили от снега крыши соседних домов. Платили нам по 15 рублей за крышу. Был буфет и знакомая буфетчица, которая отпускала в долг яичницу или одну сосиску.
Потом мы ей возвращали деньги. Что-то с поездом присылали родители – сало, например. Отец с матерью продолжали в то время жить на Урале. Папа на шахте работал до 70 лет, умер он в 90. А мама (она ушла раньше отца), сколько себя помню, ухаживала за огородом, за хозяйством.
Наш дом был очень хорошим. И я любил туда приезжать, причем, не один, а вместе с друзьями-артистами. С Айваром Багдановичем, например, латышским актером, особенно когда снимались в Свердловске. Мама ставила на стол тертую редьку с квасом, черный хлеб, огурцы. Кстати, выращивала эти огурцы она так: особым образом укладывала солому, потом делала лунки, которые заполнялись землей. А когда земля преет от соломы, то огурцы растут быстро и получаются гигантскими. Мы сидели, пили водочку и наслаждались жизнью: тишина там невозможная, и в этой тишине – такая радость… И в баню ходили. Айвар обалдевал – он, здоровый парень, но после нашей русской бани вообще ничего не понимал, кто он, где он… И полоть огород ходили. А это – 30 соток картошки.
– А с женой как вы познакомились, если не секрет?
– Вечером познакомились, а на следующий день поженились. Вот живем вместе уже 37 лет. Она – более 20 лет проработала в издательской области бильдредактором в АПН, знает французский. И моя дочь Ксюша – скорее ее «профессиональное» продолжение, она трудится арт-редактором в «Московской правде». Хотя от актерской карьеры отговорил ее я. И не из-за отсутствия таланта, а защищая от сложностей жизни людей моего мира.
Счастливая судьба одинокого волка
– Николай Николаевич, есть ли у вас дача?
– Да, это – летний и зимний домики, и баня, которую надеюсь достроить этой весной. Все вокруг зеленое, газон и сплошные цветочные клумбы. Стоит один парник.
Знаете, почему люблю дачу? Там вместе собираются люди, все – в возрасте, которые уже все себе доказали. Им не надо искать никакой выгоды от общения. И они настолько искренние, что с ними общаться одно удовольствие. Они – как дети. Доктор наук, врач, художник – все одинаковые, «голые» перед жизнью, все равны, как в бане. С них сметается столичная «пыль», которая присутствует в Москве, на работе.
– Николай Николаевич, так что же все-таки для вас Дом в высоком понимании этого слова?
– Дом для меня – это Женщины. Это моя жена и это моя дочь. Они – хранительницы существования всего, что есть в этом доме. Я все время уезжаю, приезжаю: у артиста жизнь почти кочевая. Если дырку пробить в стене, картину повесить, перетащить что-то, проводку починить – это конечно, моя работа. Ну, а создать уют и всю эту красоту, которую вы видите, – это они. И я этот дом обожаю.
Актер – это ведь одинокий волк. Как бы там ни говорилось, что актеры добры и впечатлительны, они все равно – волки, в том смысле, что всегда находятся в голодном поиске. В моей жизни присутствует ощущение жестокости. Сейчас очень тяжело быть актером. Для нас, артистов старшего поколения, искусство – это старый МХАТ, это старый Малый театр, это старый Театр имени Маяковского, или старый театр Моссовета. Наверное, мы просто учились у выдающихся педагогов: Грибова, Яншина, Хмелева, Москвина, а их повторить нельзя. И как бы Табаков ни был гениален, он – Табаков. Прихожу сейчас во МХАТ, и меня эти спектакли не трогают.
Когда стали перелопачивать всю классику, когда в Театре современной пьесы стали делать из «Чайки» Чехова оперетту, я понял, что не могу на это смотреть. Потому что для меня ближе старая школа, и я хочу «Чайку» играть и видеть так, как она была написана Чеховым.
У меня – счастливая судьба. Сейчас немного найдется артистов, которым довелось поработать на одной съемочной площадке с Крючковым, Жаковым, с Сазоновой, Жженовым, с Олялиным, Семиной. Это все легендарные личности. Николай Афанасьевич Крючков мог сутками рассказывать о своих приключениях. Сейчас о нем – ни слова, ни упоминания. Нет передач о Жакове, почти забыт Смоктуновский (вспомнили только в связи с юбилеем…) Мне кажется, что именно эти люди сделали фундамент советского и российского кино.
– Такая грустная нота… А вам не хочется иногда все бросить и сбежать куда-нибудь на край света?
– Иногда хочется. И я даже стихи написал:
Все брошу и сбегу в Каратобан
И поселюсь в избе у бабы Вари.
Бабуля мне картошечки наварит,
истопит баньку и нальет стакан.
Все брошу и сбегу в Каратобан.
Там растворюсь в любви,
в росе, в тумане
И на погосте старом без названья
Я завершу свой жизненный роман.