Свидетель должен молчать
Главное, что заботило Веру Николаевну, председателя одного из московских ЖСК – вернуть в дом мир и тепло. Восстановить добрые межсоседские отношения. Были ведь, но растворились, исчезли… Взялась за это трудное, неблагодарное дело, задачу, казалось, невыполнимую, но чего-то добилась. Так бы и всем домам. Однако без жертв не обошлось.
От нашей ступеньки – вашей
Она была одной из тех, кто создавал этот кооператив, и помнила еще другие времена. Въехали за месяц до Нового года, а под вечер 31 декабря все включили духовки – предохранители, понятно, не выдержали, свет отключился на всех 16 этажах. Какое счастье! Все радостно вынесли на лестничные площадки запеченные утки, начиненные черносливом, венгерские индейки (помните, как гонялись за ними?), лотки с селедкой, любовно украшенной изящными луковыми колечками, нежно подрагивающий холодец, а еще кувшины с модным в то время клюквенным морсом, в котором плавали толстые апельсиновые медальки. Все эти яства расставили на ступеньках, сами разместились на лестничных площадках – так легче было дотянуться до каждого блюда. Повсюду расставили свечи, набросали еловые ветки. Женщины ухитрились даже как-то сервировать этот удивительный ступенчатый стол, необычно и красиво. Бутылок с «Советским шампанским» было видимо-невидимо. И когда с первыми ударами курантов вздыбились руки с фужерами, этот жест воспринимался символически – люди торжественно давали клятву жить вечно в добром согласии между собой. И всем сразу стало весело. Шутили, смеялись, никто не боялся рассказывать опасные анекдоты. Началась любимая игра: «от нашего стола – вашему». Первый этаж посылал пятому паштет, на котором сливочным маслом была ювелирно выложена дата Нового Года, восьмой десятому пирог с распирающей его, пахнущей розами, капустой. Знакомство состоялось.
Клятве были верны. Без проблем занимали «до получки», просили посидеть с ребенком или забрать его из детского сада. Появилась общая бытовая техника – не разоряться же каждой семье на стиральную машину, полотер, электродрель, пылесос, если они нужны не каждый день. «Соседушка, как там у нас «Вятка»? – «Скучает. На неделю просится к вам». Сообща обустраивали квартиры, один умеет одно, другой – другое, а конец работы непременно отмечали общим застольем.
Так было, и так не стало. Прошло десятка три лет, за эти годы наступили новые времена, дом стал другим. Кто-то переехал, кто-то ушел из жизни, кто-то стал сдавать квартиру. Появились другие люди, не знавшие прошлых порядков, – что им традиции? Новые времена – новые заботы. Они были столь серьезными и неотложными, что на межсоседское общение просто не оставалось времени. «Вам на какой?» – участливо спрашивали в лифте, а потом оказывалось, что люди живут на одном этаже. Перед дверью в подъезд замедляли шаг, чтобы не дай бог, не войти вместе в кабину и не оказаться в непонятной и неловкой близости, за которой – пустота. Появилась странная болезнь – боязнь, что даже дежурную улыбку сочтут за чрезмерное радушие, чего доброго ответят тем же, а это, как ни говори, какие-то обязательства. Никто не хотел их на себя брать. Лучше за морковкой сбегать в магазин, чем обратиться к соседу.
Стеклянные души
Но что говорить – долго такие отношения продолжаться не могут, равнодушие и безразличие не должны длиться вечно. Люди генетически созданы для совместной, общей жизни – и если отнять ее, природа начинает мстить. Пустое место должно быть чем-то заполнено, и если вытеснен альтруизм, на его место обязательно приходят другие чувства. А другие – это недобрые. Мы становимся нетерпимыми друг к другу, не прощаем даже маленьких обид, ждем подвоха от близких знакомых – без всяких к тому оснований. Еще шаг – и буря. Ее – если помните – только и ищет мятежная душа, только в ней находит покой. Мы и в самом деле более уютно стали чувствовать себя в атмосфере недоверия, нежели откровенности, враждебности, нежели дружбы.
Нет мира под крышами, и в этом смысле каждый дом – вопреки максиме классика – несчастлив одинаково. Вызывает, например, протест возникший – пусть и на короткое время – шум дрели наверху, стук каблучков по паркету. Странные дела! Женщина даже за тапочками не успевает нагнуться, как снизу звонок: «Нельзя ли потише?». Все стали такие нежные, такие хрупкие, такие стеклянные, даже на короткие секунды не хотим мириться с неудобствами, что лучше не подходи.
Впрочем, у подобных отношений были и свои хорошие стороны: открытые скандалы в доме прекратились. Разгадка простая. Просто перестали разговаривать друг с другом. Надо что-то сказать – вывешивают записку. И отвечают таким же образом – тоже пишут. Один случай особенно поразил Веру Николаевну. Соседу с первого этажа не понравилось, что в холле оставляли детскую коляску. Правда, она никому не мешала – стояла и стояла себе под лестницей. Все равно непорядок. Кто-то воспользовался свободным пространством, которое принадлежит ему в том числе, а его не спросил. Обида. Тот аргумент, что женщине трудно каждый раз поднимать ее на этаж, в расчет не принимался. Нет помощников? Мало ли что? У всех свои проблемы. Не надо было рожать! Так и написал на листке – не буквально, конечно, а что-то вроде того: планируя семью, учитывайте свои возможности. Печальнее всего то, что люди читали и проходили мимо. За молодую маму так никто и не вступился.
Появилась и другая форма записок – заявления в правление кооператива. Председателя ЖСК просто завалили ими. Дежурила она раз в неделю, и со страхом наблюдала, как папка с жалобами распухает значительно быстрее, чем бухгалтерские отчетности. Вот когда пожалела, что московская мэрия поскупилась еще на один норматив, которые пачками приходили в правление, и заставляли ее стонать. Но этот, наверное, был бы главный. Какова должна быть жилищная культура, какими должны быть межсоседские отношения? Но его почему-то не издавали. Вызвали бы Веру Николаевну на правительство, она бы дала дельный и единственно правильный совет: надо вырыть противотанковые рвы между квартирами. Другого способа прекратить склоки в доме она не видела.
«Меня хотят отравить…»
От очередной жалобы у нее заболело сердце. Господи, уж до этого дошло? Принесла ее молодая женщина с восьмого этажа, вручила под расписку. «Я разберусь», – привычно сказала председатель, – и положила к другим жалобам.
– Но вы раньше послушайте, – нетерпеливо сказала женщина. – Меня хотят отравить.
Из дальнейшего выяснилось, что у женщины слабые легкие, а ее сосед, что за стеной, курит ночи напролет. Через электрическую розетку дым проникает в ее комнату, она задыхается от кашля, не может спать.
– Провели бы вы ночь в моей комнате, – с каждым словом жалобщица распалялась все больше. – Стучу ему – даже не отзывается. Живет один, водит баб – какие заботы? Догадываюсь, что это за штучка. Не нравится, видимо, ему, что в нашей квартире громкого слова не услышишь. Завидует. Не знает, какую сделать пакость.
– Да вы ему-то говорили? – еле прервала поток гневных слов Вера Николаевна.
– Еще чего! Я в суд подам. «Сознательное причинение вреда здоровью». Вот и будет отвечать. Вместе с вами – если ничего не сделаете.
И без всякого перехода высокомерно добавила:
– Я вообще не советую портить отношения с нами. Мой муж может в два счета скрутить весь ваш кооператив.
Ее мужа Вера Николаевна знала, иногда он заносил квиточки расхода воды, при этом всегда извинялся: «Лялечка очень занята, она не может». Всегда был мягкий, вежливый. Тем не менее председатель ЖСК всегда чуть приподнималась, когда он входил видя его: она не раз видела его по телевизору, вместе с первыми людьми страны. Такие люди… С ними лучше не связываться.
– Постараюсь уладить, – устало сказала она. – Зайду к нему, все расскажу, должен понять.
И, вспомнив о муже, добавила:
– В самом деле, безобразие. Не беспокойтесь – улажу.
Недавно въехавший в дом сосед, а им оказался молодой человек вполне интеллигентного вида, выслушав Веру Николаевну, сразу рассвирепел.
– Ее что, только выписали с Канатчиковой? – раздраженно сказал он. – Просто дура. Почему она мне не сказала – сразу жаловаться пошла? Да и какие там могут быть щели в розетке? Чушь собачья! А если сомневается, объясните ей, что в приличных домах на стену вешается прикроватный коврик, а то ведь обои протрет. Он у нее, наверно, особенный.
Но спорить не стал. Увидев поникшее, чуть не плачущее лицо председателя, махнул рукой.
– Пусть подавится, буду спать в другой комнате.
Заявлений в правление больше не поступали, но Вера Николаевна однажды видела, какими ненавидящими взглядами обменялись на улице молодой мужчина и его скандальная соседка. В доме появилась еще одна непримиримая пара врагов, сомнений не было, но разве мало их было раньше?
То-то еще будет!
– Не могу я больше, нет моих сил, – не выдержав, с горечью сказала однажды Вера Николаевна. – Вчера зашла в квартиру на третьем, тридцать лет знаем друг друга. И что вы думаете? Даже не пригласили в квартиру. Так и разговаривали в холле. Не дом, а террариум какой-то. Не знаю ни одного этажа, где люди жили бы мирно. Появился какой-то жучок недоброжелательности. Знаете, что раньше с такими домами делали? Сжигали. Иначе от него не избавишься.
Все это она говорила Марии Глебовне, дежурной по подъезду, единственному человеку, который понимал и разделял ее взгляды. Та стала чуть ли не подружкой председателя. Обе были одиноки, одна отрада у той, и другой – поговорить по душам. Ценил председатель Марию Глебовну и как свою помощницу. Та ревностно относилась к своим обязанностям, но по-настоящему любила дом, переживала все его ремонтные невзгоды, рада была, если могла найти хорошего слесаря или электрика. Выговаривала уборщицам, если замечала немытую ступеньку. Хорошая работница, таких сейчас нет.
Тема же, поднятая Верой Николаевной, ранила и сердце консьержки. Мария Глебовна когда-то работала гардеробщицей в театре и помнила, как народные артисты целовали ей руку. А теперь жильцы шли мимо нее, как мимо почтовых ящиков. Ничего человеческого не осталось.
– Беда просто – продолжала дежурная. – Им и до дома дела нет. Вот недавно кто-то ночью вынес старый журнальный столик, так и оставил в холле – лень на мусорник отнести, что ли? Кто-то другой за них сделает. А другой – это я.
– Подожди, подожди, Глебовна, – вдруг сказала председатель. – Интересная мысль. Давай-ка я напишу объявление: «У кого есть ненужная мебель – сносите вниз».
– Вы о чем это? – тревожно спросила Мария Глебовна.
– Есть идея.
Идея стала обретать реальные черты. Холл стал постепенно заполняться. К журнальным столикам прибавились кресла – хозяева не знали, что с ними делать, а здесь пригодились. Когда женщины с тяжелыми сумками шли из магазина, на минуточку присаживались перед лифтом – отдохнуть. Кресла оказались очень кстати. На столиках появились вышедшие из моды тяжелые керамические вазы – и уже на другой день кто-то поставил в них цветы. Повесили часы.
Преобразились доски объявлений. Раньше там вывешивали только коммунальные тарифы, да различные деловые объявления. Теперь они стали веселее. Пошел внук в школу, поступил сын в институт – вот и поздравление от дома. Подошел юбилей, Вера Николаевна звонила в квартиру: «Не возражаете, если поздравим?» Возражать? Да просто счастливы были! Не проходили и мимо новоселов. «У нас новый сосед. Просим любить и жаловать». А поверх красивой открытки крепилась гвоздичка.
– А знаете, что я видела? – однажды, просияв, сказала Мария Глебовна председателю. – Те двое, что с восьмого этажа – поздоровались!
Ее лицо светилось радостью. Будто сама помирила их. Вера Николаевна только улыбались. То-то еще будет…
Перед закрытой дверью
Приближался Новый год. Те, кто не отмечал его в советское время, конечно, много потерял. Тогда и столы были разнообразнее, и подарки интереснее, и елки зеленее. Марии Глебовне выпало дежурить в ту ночь, в доме об этом знали, сочувствовали, хотели даже послать делегацию к председателю: не надо, мол, праздник-то семейный, все дома, от кого оберегать квартиры? Вере Николаевне приятна была такая забота о хорошем человеке, заслужила, но согласия не дала – под Деда Мороза тоже можно замаскироваться, не надо, от беды подальше.
Но больше всех заботилась о Марии Глебовне Лариса, «Лялечка», та самая скандалистка с 8 этажа. Надо сказать, что она первая ввела моду: здороваться в подъезде с людьми, пусть она даже их не знает. По мнению Марии Глебовны – от этого даже похорошела. А скоро такие приветствия стали общей привычкой.
Она и обещала ночью спуститься в холл и выпить вместе с Марией Глебовной рюмочку.
– А я яблочный пирог испеку, – сияя, ответила та.
Конечно, придет! Который уже раз Мария Глебовна замечала: в первые часы новогодней ночи Лариса оставалась дома одна. Муж обычно отправлялся поздравлять маму, а поскольку та терпеть не могла невестку, то жену он, понятно, с собой не брал. Но к началу второго всегда возвращался, и семейный праздник заканчивали вдвоем. Скучно, небось, ждать, вот и поговорим с ней.
Но в этот раз что-то пошло не по сценарию. Муж вернулся раньше обычного. Еще и пробки не ударили в потолок, как черный «Мерседес» уже стоял у подъезда. Что произошло у сына с мамой, почему оставил ее – можно было только догадываться. «Не иначе, как наговорила старуха гадких слов в адрес его Лялечки, – сделала вывод Мария Глебовна. – Не выдержал».
Вернулся и вернулся. Через толстое хрустальное стекло входной двери стала наблюдать, как услужливый шофер открыл дверь машины, на снегу появились две ноги с задранными штанинами, выдвинулись колени, на которые с переднего сиденья шофер уже ставил большую картонную коробку. «Подарок жене, – подумала дежурная. – Что это там, интересно?» Наконец, появился сам дородный мужчина и направился к подъезду. Машина дала задний ход, и через секунду ее след простыл.
…Знал бы, что так получится, не отпустил бы шофера так быстро.
Марии Глебовне надо было бы подняться, открыть дверь, церемонно пригласить человека – не каждый раз в такой час встречаешься с жильцами. Но как не хотелось! Надо вставать со своего теплого уютного местечка – это было то самое старинное кресло, которое появилось в холле, а она так угрелась в нем. Ладно, возьмет грех на душу: притворится спящей. Невелик проступок. У каждого жильца были ключи от подъезда, на крайний случай есть и кодовый замок, они всегда заходили сами. И для порядка она чуть засопела. Утомилась. Спит.
Но что-то не получилось. Мужчина один раз вставил ключ, второй…Дверь не поддавалась. Не отвечал и код. Еще какое-то время Мария Глебовна старалась не открывать глаза, а вдруг получится, но стук был такой сильный, что дальше притворяться стало неудобно. «Ой, батюшки, да что же это. Сейчас, мигом, – торопливо заговорила она, будто только проснулась, – Подождите секундочку». Но замок оказался упрямым, не слушался ее, уж заело, так заело. «Вот беда, – бормотала она про себя, будто была сама в том виновата. – Только час назад входили свободно. Вы уж подождите еще немножко, я сейчас вызову слесаря. Он в соседнем доме живет. Он мигом».
Она снова вернулась в свою каморку, набрала номер. Долго никто не подходил. Но потом трубку, видимо, сняли, и по ходу разговора стало ясно, что ничего не получится. Слесарь уехал к сестре. Вернется только под утро. Надо вызывать аварийку.
Обо всем этом она и сообщила мужчине, скорее даже прокричала через хрустальную филенку. И сочувственно добавила:
– Может, я вам из окна дубленку выброшу? Согреетесь. Машина сейчас должна приехать.
Мужчина окончательно помрачнел. Куда-то девалась обычная его любезная улыбка, лицо было искажено гневом и нетерпением. Испортить такую ночь! Быть в своем же доме, но не в постели, а почти на улице! Он решительно нагнулся, достал из коробки что-то металлическое, оказавшееся – как определила дежурная – массивной и блестящей кофемашиной, и тогда стало ясно, что собирается делать: выбить хрустальную филенку.
И в это мгновение женщина закричала: «Получилось!» Каким-то невероятным образом она последний раз попробовала провернуть ключ, и замок неожиданно поддался. Это было просто чудо! По лицу женщины было видно, какое необъяснимое облегчение она испытала, как была счастлива. Не переставая извиняться, проводила дрожащего не столько от холода, сколько от негодования жильца к лифту. «Счастливого вам Нового года», – прокричала она вслед, хотя ее вряд ли кто мог слышать. Кабина уносилась вверх.
А на следующее утро, увидев Веру Николаевну, Мария Глебовна стала горячо шептать ей на ухо:
– Думала, что умру. Не предупредил он, что ли, когда вернется? У его жены сосед ночевал, тот самый, с которым она когда-то поссорилась. Вы, Вера Николаевна, не знали разве? Да уж не первый раз. А я, как только увидела мужа, похолодела. Сначала притворилась спящей, а потом сообразила и намертво закрыла код. И сразу начала звонить в квартиру – чтобы там поспешили. Лариса стала умолять: «Делайте, что хотите, но задержите хотя бы на 10 минут. Ну, выдумайте, выдумайте, что-нибудь. Прошу вас, прошу. Мы отблагодарим, очень хорошо отблагодарим, только выдумайте». Смешные. Неужели я из-за их подачки разыграла всю эту сцену? Вы-то, Верочка Николаевна, меня понимаете. Не хватает скандала в такую ночь. Но ведь обошлось – представляете? До сих пор переживаю. Правда, хорошо?
Она ожидала услышать добрые благодарные слова от своего начальника. И вообще поговорить на интересную тему. Но в течение всего рассказа лицо председателя ЖСК оставалось бесстрастным. А когда рассказ кончился, она не сказала ни одного слова, молча повернулась и ушла. На следующее утро дежурная была уволена.
Не спешите делать добро
Веру Николаевну я знаю уже давно. Когда мы встретились, она и поведала мне эту историю. Я рассердился на нее.
– Зачем же ты так жестоко поступила с ней? Ведь твоя консьержка – чуть ли не главный герой этого вечера. Ей надо премию выписать.
Ответ Веры обескуражил меня.
– А зачем она мне все рассказала?
– Ты о чем? – не понял я.
– Ошиблась я в ней. Не ее это профессия. Ты знаешь, что такое консьержка? Женщина, у которой все на виду. Для нее любая квартира – открытая книга. Она может знать о каждом из жильцов такие тайны, о которых и в семье его не ведают. И о них не должны говорить никому. В том числе и мне. Потому что раз сказала мне – может проговориться другому.
Суровые складки на ее лице даже не дрогнули. И тут я вынужден был с ней согласиться. Адрес, понятно, не назову: просто – Речной вокзал. Там много разных жилищных кооперативов. Важно ведь другое. Важно, что хоть в одном из здешних домов сохранен был хрупкий и столь желанный мир между соседями. А то знаете, какое сейчас время? И по меньшему поводу можно рассорить людей.