Игорь Карташев: «Счастлив, потому что успел и то, и это…»
Пятьдесят серий недавно прошедшего по телеэкранам фильма «Зона» сделали Игоря Карташева, где он сыграл ее «хозяина», столь популярным, что актера теперь не только узнают на улице, но и предлагают помощь и дружбу. С этого мы и решили начать свой разговор с заслуженным артистом России, музыкантом и композитором, художником (может, кем-то еще, просто мы пока не знаем) Игорем Карташевым.
Про стройку и таджиков
– Вы спрашиваете о бытовых дивидендах, которые принесла мне роль «хозяина» зоны? Мы тут с женой затеяли делать на даче новый забор. Нашли двух таджиков, выехали на участок, таджики на машине за нами едут… И вдруг – пропали. Возвращаемся и видим: их гаишники арестовали, злющие такие – один в капитанских погонах, другой в лейтенантских. Никогда не умел разговаривать с властью, а тут заставил себя подойти. Заглянул в окно их машины, а они мне – «Чего надо?» «Отпустите моих рабочих, – говорю. – Я тут между съемками решил забор на даче построить». И тут… (вот он момент славы!) они меня узнают и уже совершенно другим тоном: «Хозяин?..» Ну, дальше взаимные расшаркивания, мол, все пятьдесят серий отсмотрели на одном дыхании, автограф попросили.
– А таджики что? Молчат, слушают?
– Про таджиков все забыли, и они – давай бежать. Я им: «Милые, пожалуйста, постройте мне забор!» А они: «Мы и не знали, что вы – полковник!» – «Да я – не полковник. Я артист». Даже не верится, как люди отождествляют актера с его ролями… Спросил таджиков, нет ли рядом какой-нибудь строительной базы. Они давай звонить на базу: «К вам сейчас начальник зоны приедет». На базе переполох, ничего понять не могут. Какой «начальник зоны»? Смешная ситуация.
– Как попали на эту роль? Ведь у вас амплуа, извините, героя-любовника…
– Вначале Петр Штейн, наш режиссер, пробовал меня на роль капитана Багрова, а потом вдруг сообщает: будешь играть начальника зоны. Я – чуть ли не в слезы: «Петр Александрович, ну, какой из меня начальник зоны?». «Ну да, с твоей белогвардейской рожей в этом фильме тебе вообще не место. Но я решил, – отвечает Штейн, – сделать так, чтобы все начальники зон брали с тебя пример. Гостюхин будет интеллигентным, тонким, психологичным.» Наговорил кучу комплиментов, чем тут же купил актерское сердце.
– Еще про фильм. Вы, знаю, в жизни машину не водите, а в фильме пришлось. Чем все закончилось?
– Было два дубля, и второй оказался явно лишним: я все-таки разбил «гаишникам» их «Волгу».
В одном стиле
– Теперь про квартиру. Отовсюду веет стариной… Признайтесь, дизайнеров приглашали?
– Ну, разве что друзей-художников водки выпить, посидеть под хорошую закуску. Один из ребят, кстати, расписал вот этот старый рояль. А если серьезно, кроме театрального училища им. Щукина, ранее закончил еще и художественное. Так что сам себе и дизайнер… Поймал себя на мысли, что оформить квартиру, это как картину новую написать. Можно обставить дом в голландском стиле, а через три месяца, конечно, имея деньги, решить интерьер как-то еще.
Например, комната сына. Там стоит старинный рояль, есть камин, напольные часы с боем. Все – стулья, диван, пол, люстра – в едином английском стиле.
– Память детства?
– Ну что вы! В детстве у меня никогда не было своей комнаты, чтобы сделать уроки метался между кухней и гостиной. Женившись, мечтал, чтобы дети имели свой угол. Но, когда оформил комнату сыну в английском стиле, я понял, что ошибся: мальчик катается на скейте, ему близок панк-рок, и комнату он хочет в стиле хай-тек. Поначалу я даже пришел в ярость, ведь все для него делал! Потом осознал и внутренне улыбнулся: ну, конечно, комнату ему надо было делать в стиле хай-тэк. Фиолетовые стены, серебряный потолок, несложные мебельные композиции.
Это трудно – угодить всем и в то же время не нарушить общий баланс квартиры: все должно быть индивидуально, но и иметь общий стиль, общую идею.
– Есть любимое место в квартире?
– Кухня. Там есть маленький уголок, о котором говорят: «Это место отца». Я срезал батарею, образовался закуток, вверх уходит труба, которая всегда теплая. А поскольку из окна дует (никак не могу пластиковое окно вставить), прижимаюсь к этой трубе, и мне становится хорошо в этой жизни.
– Свои романсы пишете на этом стуле?
– В основном. Причем ночью, когда все ложатся спать. Прижимаюсь к этой трубе, беру гитару, раскладываю пасьянсом стихи. Очень часто, перебирая бумажки, просиживаю всю ночь. И если ничего не происходит, очень злюсь на себя. А бывает, что вдруг пишу даже и по две песни за ночь.
Критик под боком
– Самый суровый критик, наверное, супруга?
– В общем – да, так уж повелось, что первый человек, которому что-то показываю, это – она. Буквально на второй строке, по ее глазам, могу определить, что за песню я написал. Пытаюсь спорить иногда, хотя внутренне понимаю: да, вещь плохая. Но мне же нужно как-то отстоять право на творчество! Хотя, пару песен она не разглядела, ей они не нравились.
Жена никогда не относилась к моему творчеству с обожанием, как некоторые жены, она всегда хотела, уж если я что-нибудь делаю, это должно быть достойно.
– А как вы познакомились?
– Двадцать с лишним лет назад был в гостях в одной из московских квартир – с ленькой кухней, низкими потолками – и в достаточно большой компании. С верхнего этажа, как мне сказали, должна была спуститься соседка. Открылась дверь, я увидел эту соседку и пропал… Мы живем вместе вот уже двадцать лет.
– Марина любит поэтов Серебряного века. А вы, в некотором роде, стали его певцом: на вечера ваших романсов на Арбате собираются полные залы… Эту любовь заложили родители?
– Наверное, и родители тоже. Хотя мне кажется, что человек рождается с каким-то определенным родством к какому-то времени, что-то в нем уже заложено. Я родился в Алма-Ате. Бабушка и дед пели на оперной сцене, мама преподавала музыку в консерватории и музыкальном училище. Отец тоже был очень музыкален, играл на фортепиано, хотя был милиционером. Помню, что дома в семье деда все ходили в длинных халатах, носили монокли, по вечерам семья собиралась за большим круглым столом, играли в лото… Я эту атмосферу впитал с колыбели. А еще мама со мной много рисовала, лепила. Она дала мне восприятие цвета и какую-то усидчивость. Когда поступал в художественное училище, мы, похоже, обошли с ней все музеи, которые возможно было найти в Алма-Ате. Она скупила все альбомы мировой классики, и я их изучал. Не понимал: как можно так потрясающе рисовать!
– Картины на стенах – ваши?
– Мои. Помню, как в минуту кризиса решил на все плюнуть и начать писать… Разложил этюдник, поставил холст, часа два ходил вокруг, курил, рука дрожала. То, что раньше было для меня обыденным: взять карандаш и начать делать несложный рисунок, теперь вызывало волнение и страх. Этот страх могут понять только художники. Но процесс так меня увлек, что я понял: на данный момент жизни мне ничего больше не нужно. И только в полседьмого вечера вспомнил, что у меня в семь спектакль. А ехать до театра – минут сорок пять. Влетел в гримерку, спектакль задержали на пятнадцать минут, выскочил на сцену абсолютно счастливый, руки в краске, перепутал весь текст, глаз при этом горел, как никогда… Потом все актеры спрашивали: «Ты что, выпил что ли?» А я играл и чувствовал, что мне спектакль сейчас мешает! Абсолютно обалдевший после аплодисментов ехал домой и думал, что день удался, потому что и то успел, и это. Потом всю ночь дописывал картину, абсолютно счастливый, потому что получил еще и допинг от зрителя.
Гитары, гитары…
– Есть ли в доме вещи знаковые для вас?
– Вообще-то не поклоняюсь вещам. Хотя есть четыре гитары. Одну из них – гитару Крафта – купил недавно. Очень красивый инструмент, он мне чрезвычайно нравится. Без лишних перламутров, интересной формы. Если сравнить форму этой гитары с формами женщины, то она совершенна, на мой взгляд…
– А говорят, что когда-то у вас была гитара, отделанная камнями, и она сверкала в свете прожекторов?
– Было-было. Можно сказать, что, пройдя все «измы», как сказал Пастернак, и насытившись, я «впал в простоту, как в неслыханную ересь». У меня есть еще одна гитара, на которой перламутром выложена буква «К» – первая буква нашей фамилии. У гитары два грифа, мне ее во Владимире подарили… цыгане после концерта.
– Цыгане?!
– Подошли пять цыганок и старик-цыган, сказали, что им очень нравится то, что делаю на сцене, и они хотят преподнести сувенир. В какой-то тряпке, дрожащими руками извлекли из багажника очень старый инструмент. Гитара эта стоит возле камина, как память, как произведение искусства. У камина стоит еще одна гитара – двенадцатиструнная. Есть и абсолютно черная гитара. И две гитары – у сына. Так что дом, можно сказать, завален музыкальными инструментами. Но если кто-то трогает мои гитары, я прихожу в ярость.
Забавный был случай… Маленькая трехлетняя дочка любит во всем порядок. Однажды перед концертом обнаружил, что все колки (это то, на что натягивают струны) перекручены, инструмент полностью расстроен. Спрашиваю: «Настя, кто это сделал?»– а она: «Но ведь теперь они же ровно стоят!» Она их… подровняла.
Про героев и людей
– Кто оказывал влияние на ваше становление как актера?
– В спектакле «Деревья, вырванные с корнем» моим партнером был Юрий Васильевич Яковлев. Находиться с ним на сцене и дружить – большое счастье. Это человек умнейший, тончайший, артист от Бога. Учиться у него можно бесконечно. Я ловил каждое его движение, слово, замечание. Потом с ним играли чеховские водевили, и это тоже был праздник жизни. Работал и с Львом Ивановичем Борисовым, сегодня в спектакле «Три возраста Казановы» – с Вячеславом Шалевичем. Он играет старшего, умудренного опытом, Казанову, а я среднего, проходящего активный период любви. И, конечно, очень большую роль в моей жизни сыграл мой мастер – Евгений Рубенович Симонов. У него было вахтанговское музыкальное понимание стихов. Ключ к их чтению я нашел благодаря ему, он это делал очень талантливо.
– Самый неожиданный интерьер, в котором снимались?
– Тюрьма, в которой снимали «Александровский сад». Это было испытание: проходить утром все кордоны, смотреть целый день, как люди там живут – к вечеру всегда настроение было подавленное. Тем более что снимали фильм в отсеке, где сидят больные туберкулезом. Я играл человека достаточно отрицательного, которого высокая власть из Кремля заставляет участвовать в убийстве сына Сталина. Мой герой кончает жизнь самоубийством.
– Вам не страшно заниматься своей профессией? Поясню: создается ощущение, что когда человек достигает определенного уровня мастерства, его знаковые роли начинают оказывать роковое влияние на судьбу. Не страшно?
– Страшно, как и всякому артисту. Тем более что мои герои часто уходили из жизни. Взять хотя бы Франсуа Вийона, которого вешают. Но страшно еще не успеть что-то сделать. А я ненасытен: хочется много работать и многое успеть – и в кино, и в театре, и в песнях. Думаю, что столько напел в своей жизни песен о любви, что это должно дать мне силы и возможность петь и играть дальше.
Наша справка
Игорь Карташев, заслуженный артист России, один из ведущих артистов Московского драматического театра имени Рубена Симонова, музыкант и композитор, талантливый художник. Закончил Художественное училище в Алма-Ате, Театральное училище имени Б. Щукина в Москве. Играл в спектаклях «Франсуа Вийон (Блудный сын)», «На всю катушку», «Реинкарнация по-московски», «Самоубийца», «Не упомни зла», «Три возраста Казановы», «Валентин и Валентина», «Комедианты».
Снимается в кино. Автор и исполнитель песен и романcов на стихи Пастернака, Ахматовой, Гумилева, Северянина, Гиппиус, Набокова.