Фуат Мансуров: «Человек человеку – дирижер!»
Повезло: мой сосед по даче – замечательная личность и талантливый дирижер Фуат Мансуров.
Ёк проблем!
Регалий его не счесть. Народный артист России, Казахстана и Татарстана, лауреат Госпремии России… А по части разнообразных дарований и увлечений дирижер Большого театра РФ Мансуров вполне мог бы попасть в Книгу рекордов Гиннесса. В свое время он умудрялся совмещать дирижирование оркестром оперного театра Алма-Аты с преподаванием математики в университете.
Кроме того, Мансуров дважды мастер спорта – по конькам и альпинизму (покорил все «семитысячники» на территории бывшего Союза). Но мне он известен еще и как неутомимый строитель – на моих глазах маэстро собственноручно возвел трехэтажный дом!
Это сооружение, имеющее по прихоти создателя весьма причудливую форму, не спутаешь ни с одним другим в нашем дачном кооперативе «Берендеевка». В перерывах между спектаклями и гастролями дирижер мчался сюда, чтобы вбить еще один гвоздь, вкрутить еще один болт, прибить еще одну доску. Фантазии не было предела, и он постоянно менял творческий замысел. В один прекрасный день изумленные соседи могли обнаружить в расцветке фасада возводимого объекта рядом с белым кирпичом только что вложенный красный… Тогда, в 90-х, еще давал о себе знать дефицит стройматериалов, а потому в ход шло все, что было под рукой или у ближайших соседей. Сам одалживал ему кирпичи.
Мансуров может говорить на десяти языках на любые темы. Но на сей раз я задал вопрос, который давно мучал.
– Фуат Шакирович, видя, как ваш дачный дом строится не с фундамента, а… с крыши, я постоянно испытывал нечто вроде шока. Разве так строят?
– Так я ведь почти – Шокирович. Кстати, не все сразу запоминают мои сложные имя и отчество. Когда-то худрук Московской филармонии Моисей Абрамович Гринберг все пытался запомнить мое полное имя, но забывал. И тогда, будучи человеком остроумным, придумал для себя такую формулу: «Значит, так. В 1963-м выпустят в СССР первый «Фиат», и это авто непременно шокирует нас». Так и запомнил меня.
Есть такая книга «Логика мышления». Так вот, там основное внимание уделяется ассоциативному мышлению. По каким-то внешним признакам можно вспомнить не только имя, но и выучить чужой язык. Мой родной – казахский, его знаю с детства. Когда стал ездить в Казань, выучил татарский. Довольно прилично знаю узбекский. Само собой, русский. Хотя было время, когда по-французски говорил бойчее, чем по-русски. Французский еще пацаном учил с нашей соседкой Татьяной Николаевной Расторгуевой, женой бывшего офицера царской армии. В школе выучил немецкий язык – в седьмом классе к нам пришла новая учительница Инга Робертовна Врублевская. В те годы мы ненавидели этот предмет – ведь шла война. А она требовала, чтобы мы говорили только по-немецки, и за любое русское слово наказывала. Сейчас я хорошо знаю язык, за что ей и благодарен, ведь в музыке вся прикладная литература на немецком.
Имея такое необычное имя, я по определению должен быть нестандартно мыслящим человеком. Рассказываю, как стал строителем. У нас был в кооперативе человек по фамилии Давыдов, так он, наняв строителей, построил лет двадцать назад дом «под ключ» за пять тысяч рублей. Я тогда еще пребывал в раздумьях, хотя мог бы сделать то же самое, не ударив палец о палец. Но мне это показалось пресным и стандартным… Вот эти лаги, которые вы видите, – это были толстые бревна, я их сам подрезал и подпилил. А потом поставил каркас дома, который свинчен из уголков.
В то время стоимость материала была ничтожной. Я пришел в мастерскую металлоремонта и попросил ребят сделать из уголков складной домик наподобие конструктора. «Нет проблем! – сказали мне. – Дайте только чертежи». Так как я в Алма-Ате окончил физмат и у меня имелись кое-какие навыки по начертательной геометрии, сделал чертеж. В металлический каркас я вставлял доски – в них сверлил отверстия для болтов. В общем, дальше все уже не так интересно… Главное, что крыша была уже над головой.
Лишняя дырочка для Равеля
– Подождите, а фундамент?
– Это уже другая история. Поднял дом с помощью домкрата, подставил под основание конструкции бетонные блоки – их было пятьсот штук. Утеплил жилище обшивочной доской, прессованным картоном и оргалитом. А печка у меня вообще играет роль парового отопления – через весь дом (аж до самой спальни) идет труба, которая хорошо прогревает все помещения.
Дом поднялся, я его замечательно остеклил. Помню, супруга Кирилла Кондрашина Нина Леонидовна все удивлялась: «Как это у вас получается?». Тот же вопрос мне задавал мой покойный сын: «Папа, ты разве умеешь строить?». Я отвечал ему так: знаешь, Рабиновича однажды спросили: «Вы что, умеете играть на рояле?». А он воскликнул: «Не пробовал, но, наверное, да!».
– Знаю, что у вас много наград. А какая из них самая-самая?
– Самая дорогая (вы, конечно, удивитесь) была получена 7 марта 1952 года – в Свердловске: я выиграл первенство Советского Союза в беге на полтора километра! Еще одна очень дорогая награда – звание мастера спорта по альпинизму. Настоящей наградой был и диплом, который я получил, окончив физмат университета в 21 год. Шесть лет преподавал в Алма-Ате на кафедре профессора Персидского – его теоремы знает любой математик.
– Невероятно!
– С шести пошел в школу и к десятому классу был уже победителем нескольких математических олимпиад. Казалось бы, дальнейшая судьба не вызывает ни у кого сомнений. Но в какой-то момент почувствовал, что не смогу жить без музыки. Пошел работать суфлером в Алма-Атинский оперный. Потом играл в духовом оркестре, пел в хоре. В этом смысле подготовка у меня крепкая и разносторонняя. Во всяком случае, на конкурсе дирижеров в Москве, куда приехал, в присутствии самого Шостаковича я, еще почти пацан, потребовал, чтобы тромбоны играли глиссандо. На что первый тромбонист Госоркестра Павел Иванович Чумаков, он же профессор консерватории, буркнул: «А мы не можем». В зале был шок: «Как это так? Мансуров ведь не тромбонист. Что он в этом инструменте смыслит?». А я дома не меньше ста раз сыграл это место именно на тромбоне.
– Дирижеры, как правило, играют на нескольких инструментах…
– В моем доме их девять. Есть даже маленькая лира. А последний инструмент привез из Финляндии – это окарина. Причем просверлил в ней дополнительную дырочку и теперь могу играть на окарине тему знаменитого «Болеро» Равеля.
Среди экзотических инструментов – гобой д’амур. А еще есть труба, валторна, тромбон, саксофон, и я на всем этом могу играть. О виолончели уже не говорю. В одиннадцать лет играл в духовом оркестре алма-атинской школы № 28 им. Сталина (потом ей дали имя Героя Советского Союза Маншук Маметовой). Первым моим произведением, которое я там играл и плакал при этом, был знаменитый марш «Прощание славянки». Тогда, в 41-м, наш оркестр провожал этим маршем части, отправлявшиеся на фронт.
«Собачий» комплимент
– Вы не вели статистику – каким спектаклем больше всего пришлось дирижировать?
– Увы, нет. Подобную статистику вел мой коллега, покойный дирижер Большого Марк Эрмлер. Он коллекционировал все свои афиши. Я этого не делал, а теперь уже поздно. Ведь скоро 80… А в этом возрасте начинают одолевать «мысли». Кстати, вы никогда не задумывались, за что человека любят? Мне вот кажется, что врагов у меня по большому счету быть не должно, – в жизни, ей-богу, ничего дурного не сделал. Правда, однажды ужасно соврал. Но то была ложь во спасение. После спектакля «Чио-Чио Сан», которым отдирижировал, приезжаю домой (а жил тогда недалеко от Курского вокзала). Перекусив, вышел на балкон – было часов одиннадцать – подышать свежим воздухом. И вдруг слышу крики, шум, визг тормозов, удар, звон разбитого стекла. Вижу – ДТП на нашем переулке.
Ситуация складывалась так: по Садовому шло такси, а сверху с Сыромятниковского переулка в него врезалась военная машина. Причем проехала на красный свет. Когда увидел, что из нее буквально вывалились не очень трезвые офицеры и накинулись на молодого таксиста, сердце мое не выдержало. Выскочил на улицу, прихватив пропуск в Кремлевский Дворец Съездов (он был такой золоченный, с гербами). В общем, офицеры обвинили парня в том, что он не пропустил машину со спецсигналом. Тогда я подхожу к ним и говорю: «Мало того, что вы виноваты в аварии, так еще и третируете ни в чем не повинного человека». Они мне: «Убирайтесь отсюда, не мешайте, мы с ним сами разберемся». И тут говорю: а я, между прочим, тоже не кто-нибудь, а депутат Верховного Совета! И тычу им в нос свой пропуск с гербами. Вижу, как старший офицер резко меняется в лице. Конечно, никто из них не стал рассматривать мой пропуск. Главное, увидели герб. А я продолжаю: «Немедленно вызывайте ГАИ! Не уйду, пока не спасу от вас этого парня».
В общем, справедливость восторжествовала. Меня даже потом в ГАИ как свидетеля вызывали. Так вот, всего раз в жизни соврал.
– Рассказывают, будто вы играете по памяти в шахматы. А еще иногда дирижируете спектаклем… без нот.
– А я и репетирую без них. У меня с детства зрительно-моторная память. Когда начинает звучать музыка, сразу же в мозгу высвечивается соответствующая страница клавира, одна за другой. К тому же, когда впервые знакомлюсь с партитурой, делаю это по придуманной мной системе разметки. Партии медных подчеркиваю красным, струнных – зеленым и т.д. Вот эта гамма цветов и присутствует перед глазами, когда становлюсь за пульт дирижера.
А еще, похвастаюсь, Бог наградил меня острым слухом – не пропускаю ни одной ноты. В Лондоне обо мне как-то написали: «Этот маэстро слышит, как собака». Тот самый случай, когда обижаться на «собаку» нет причин. Такой своеобразно заостренный комплимент.
А когда начинаю вспоминать Пушкина, передо мной словно страницы книги переворачиваются. Вот, к примеру:
Мечты, мечты! Где ваша сладость?
Где вечная к ней рифма, младость?
Ужель и вправду наконец
Увял, увял ее венец?
Покажите, маэстро!
– У кого вы учились?
– Занимался у Игоря Маркевича, выходца из России, потрясающего дирижера и профессора Парижской консерватории. Он нас, своих учеников, обучил многим тайнам профессии. Теперь пытаюсь передать их моим четырем студентам в Казани (кстати, на руках у них дипломы об окончании Московской консерватории). Я их… переучиваю. Ведь дирижирование – не просто махание руками, это информация, которую необходимо передать оркестру. Как? В том и состоит весь фокус.
Когда в каком-нибудь западном оркестре дирижер что-то объясняет или пытается создать образ, он обычно говорит: «Здесь облака проплывают, здесь светит яркое солнце и т.д.». А ему отвечают: «Маэстро, вы нам не рассказывайте, вы покажите». А вот показать умеют немногие. То же самое и в балете, и в опере. Чрезвычайно важна интонация, она помогает лепить образ. Вспоминаю, какое огромное значение придавал этому новосибирский дирижер, народный артист СССР, лауреат, по-моему, пяти госпремий Исидор Зак. Это был человек, который каждый день мог открывать нам, его ученикам, глаза на самые разные вещи. Так вот, объясняя нам природу оперного певца, он однажды привел для иллюстрации такой анекдот: «Хаймович оскорбил Рабиновича. Тот обиделся и пошел жаловаться раввину. Раввин вызвал «на ковер» Хаймовича. Тот начал оправдываться: мол, сам не знает, как это получилось. Раввин его наставляет: «Скажи Рабиновичу: «я не прав – я извиняюсь!» – «Хорошо», согласился Хаймович. Он пришел к Рабиновичу и сказал: «Я не прав? Я извиняюсь!». Вот что такое интонация.
Так и в дирижерском искусстве – каждый жест имеет свой подтекст. Теперь что касается шахмат…
– Да-да, как это вы играете, не глядя на доску?
– Так ведь у меня было звание кандидата в мастера.
– А есть кто-либо из ваших знакомых, кто мог бы составить вам пару в этом состязании памяти?
– Композитор Андрей Эшпай. Правда, ему надо подглядывать, я же во время игры могу заниматься совсем другим делом.
Про демократию и Тосканини
– Дирижер, по идее, должен обладать хорошими физическими данными. Нужно четыре часа не просто отстоять у пульта, но и делать взмахи руками…
– Один дирижер, отмахав руками, падает без чувств, другой же после этого – как огурчик. Все зависит от рациональности. В этом смысле очень показателен знаменитый танцовщик Большого театра Марис Лиепа (давайте перебросим мостик к другим видам искусств). Он очень рационально танцевал. Казалось бы, в «Спартаке» его Красс мечется по сцене. Но это был оптический обман. Экспрессия у Лиепы шла от глаз, от острых движений… То же самое в боксе, которым я много лет занимался и даже имел спортивный разряд, – смысл его не столько в силе удара, сколько в резкости.
Помню, наблюдал однажды матч между студентами двух университетов. Так вот, после боев судьи предложили ребятам помериться силой ударов на специальном измерителе. Сменяя друг друга, студенты сокрушали перчатками доску со стрелкой. И она отклонялась на 150 килограммов, на 200, 320… Казалось бы, предел. И тут член судейской коллегии легендарный Виктор Попенченко подошел к доске и резко бросил вперед руку. Мы глазам своим не поверили – стрелка зашкалила за тысячу.
– Откройте секрет: разве не бывает так – дирижер никакой, а оркестр сам играет?
– Открою: хорошо воспитанный оркестр сознательно плохо играть не будет. Есть разные оркестры. Бывает, для одних достаточно двух-трех точных замечаний. Как говорил незабвенный Зак: «Первые десять минут идет невидимая борьба между дирижером и оркестром – кто будет хозяином». И если вы попали со своими репликами в точку, оркестр вас зауважает.
Самый замечательный коллектив из тех, что доводилось слушать, конечно, оркестр NBC, собранный из лучших музыкантов мира. Когда-то его возглавлял Артуро Тосканини. Человек сложный, он однажды запустил дирижерскую палочку в глаз музыканту, который сфальшивил, и потом всю жизнь платил ему пенсию по инвалидности… А как-то раз, когда виолончелист не мог взять в толк, что хочет от него дирижер в знаменитой увертюре к россиниевскому «Вильгельму Теллю», Тосканини вытащил тяжелые часы и с размаху запустил в лысину непонятливому музыканту.
У Тосканини был острейший слух и потрясающая память. Поэтому он считал, что имеет право устанавливать в руководимом им коллективе тоталитарный режим. В наше время, конечно, это невозможно – у нас сегодня демократия. И она порой доведена до абсурда.
– Как относитесь к шуткам, к юмору?
– Замечательная вещь! Я был очень дружен с ныне покойным дирижером Большого Альгисом Жюрайтисом. Мы знали друг о друге все. И о нас с ним придумали поговорку: «Человек человеку – дирижер». Была у нас с ним еще одна любимая шутка: «Добился сам – добей товарища». Но это к слову.