Армянский переулок: с надеждой на случайную удачу
Стоим на Маросейке, у поворота в Армянский переулок, думаем: с чего начать? Следовать этапам истории? Идти по пути ассоциаций? Поставить вехами маршрута номера домов? Но уж больно холодный дует на этом углу ветер, и, не додумав мысль, мы дружно заворачиваем за угол, выбрав традиционный русский путь – на авось. То есть, как объясняют эту идиому словари, «надеясь на случайную удачу».
Такие женские капризы
Вообще-то Армянский начинается с противоположной стороны – от Мясницкой улицы. Вернее, от идущего параллельно ей (местами) Кривоколенного переулка. Но не будем педантами. Начнем с конца – с не видимого глазу перекрестка Маросейки, Покровки, Старосадского и Армянского переулков. Да-да, вот эта самая улица, не прерывая плавного своего течения, внезапно меняет имя и из Маросейки становится Покровкой – во-все не там, где от нее этого ожидают, то есть у Покровских ворот, а вот прямо здесь, на этом самом углу. Такие женские капризы.
Угол знаменуется наряднейшим голубым зданием – бывшим главным домом усадьбы графа Румянцева-Задунайского, ныне посольством Белоруссии (№ 17/6). Впрочем, сначала, в 1782 году, большой каменный трехэтажный дом был построен для полковника Хлебникова. По поводу архитектора историки так и не сошлись во мнениях, но в любом случае полковник выбирал из лучших – автором проекта называют либо Василия Баженова, либо Матвея Казакова. В 1793 году усадьбу приобрел генерал-фельдмаршал Петр Румянцев-Задунайский, выдающийся полководец, чьи заслуги перед отечеством признавали все сменяющие друг друга правители Руси: императрица Елизавета, Петр III, Екатерина II, Павел I…
Наследник фельдмаршала, Николай Петрович Румянцев, более известен как коллекционер, меценат, основатель знаменитого Румянцевского музея, экспозиция которого впослед-ствии была перенесена из Петербурга в Москву, в Пашков дом, а позже была тематически разделена. Рукописи достались Ленинской библиотеке, живописные полотна европейских мастеров – Музею изобразительных искусств, русских художников – Третьяковской галерее, а материалы, касающиеся русских путешественников – Музею народов СССР. Последних у Николая Петровича было немало, так как он – и словом и делом – принимал живейшее участие в организации первого русского кругосветного плавания, которое совершили в 1803–1806 годах Иван Крузенштерн и Юрий Лисянский.
Идея Крузенштерна о кругосветном плавании долго не находила поддержки, пока наконец о рассмотрении проекта перед государем не ходатайствовали Румянцев и адмирал Мордвинов. После чего в Англии были куплены два небольших судна, названные «Надежда» и «Нева». Александр I разрешил на обоих поднять военные флаги и расходы на содержание одного из кораблей принял на свой счет, а также пожаловал жене Крузенштерна на 12 лет аренду по 1500 рублей, чтобы «обеспечить благосостояние жены во время продолжительного и неизвестности подверженного отсутствия мужа». Бремя по содержанию второго судна разделили между собой Русско-американская компания (РАК), созданная под патронажем государя, и Николай Румянцев.
Ангелы с буквой «Г»
«Дай Бог, чтоб успехи ваши были столь же благословенны, сколь искренни мои желания. Мысль, что для отечественной торговли откроется новое поле, сделается тем совершеннее, что вместе с сим Россия под вашим руковод-ством принесла бы и свою дань во всеобщее богатство человеческих познаний. Я заранее утешаюсь за вас тем, что после такого славнаго дела имя ваше пойдет на ряду с именами отличных мореплавателей», – писал Румянцев Крузенштерну 13 июня 1803 года.
На борту «Надежды», кстати, находилась миссия в Японию во главе с Николаем Резановым (возглавлявшим финансирующую экспедицию РАК), песню о несчастной любви которого к дочери испанского губернатора благодаря ленкомовской рок-опере «Юнона и Авось» в 1980-х распевала вся Москва. Сюжет был взят из жизни. Любовь, вспыхнувшая во время более позднего путешествия графа в Калифорнию на кораблях «Юнона» и «Авось», оказалась трагической: «Ты меня никогда не забудешь, ты меня никогда не увидишь…» Так в нашу прогулку вплывает то самое «авось».
Ну что ж, Крузенштерну пора отправляться на покорение морей, а нам – вернуться к голубому дому, обильно украшенному лепниной, который на протяжении последующих десятилетий менял хозяев, перестраивался, обзавелся женскими фигурами на фасаде и гербом с ангелами и буквой «Г» в овале – так отметился новый владелец особняка купец Грачев. Именно во времена его хозяйствования, в 1876 году, на участке появились 4–5-этажные дома. В их числе и сохранившееся до наших дней ничем особо не примечательное здание, где сейчас располагается гостиница «Полесье». В напоминание о масштабах прежних владений оно также имеет номер шесть.
А вот в промежутке между номерами шесть, за нарядным фасадом, обнаружилось неожиданное: оцепленный кривоватым металлическим забором, по которому, переваливаясь, ползут жирные змеи труб, огромный пустырь. У таблички «Стоянка а/м посольства» стоит раздолбанное в дым авто со спущенными шинами. На зрелище печально глядит внезапным окном брандмауэр соседнего дома.
– Это братья белорусы так расширяются? – поинтересовались мы у пробегавшего мимо рабочего.
Он оказался лаконичен:
– Вот тут, – махнул рукой в сторону изнанки румянцевского особняка, – посольство, да. А там, – сделал неопределенный жест в пустыревые просторы, – еще неизвестно.
Борьба кланов
Неизвестно так неизвестно, подумали мы и покинули этот необитаемый мир, чтобы вернуться к цивилизации – Армянскому переулку. Кстати, Армянским он был не всегда, и в переименованиях его отчетливо прослеживаются метаморфозы этих мест в частности, и бурное развитие истории в целом. Звался переулок Артамоновым, Никольским и Столповским. Последние названия – по Церкви Николы Чудотворца, «что у Столпа», стоявшей на этом самом месте, где мы сейчас находимся, – на углу с Малым Златоустинским переулком. Храм возвели в 1669 году и был он примечателен, в частности, высокой, отличающейся от всех прочих московских, колокольней с 48 «отверстиями-слухами». В церкви хранилось около 40 надгробных досок князей Милославских, в том числе и князя Ивана Матвеевича – вдохновителя восстания стрельцов. Палаты Милославских, по неподтвержденным данным, находились тут же, неподалеку – на месте дома № 11, к которому мы еще непременно вернемся. Практически напротив, на месте нынешнего дома № 9, на углу со Сверчковым переулком, располагались владения Артамона Матвеева (по имени которого переулок назывался Артамоновым). В доме боярина государь Алексей Михайлович познакомился с его племянницей Натальей Нарышкиной, которая стала второй женой царя и заняла место умершей Марии Милославской, родившей царю 13 детей. (Нарышкина родила лишь троих, но одним из них был Петр). Нетрудно предположить, какой накал страстей бушевал в тишайшем переулке, заселенном враждующими, борющимися за влияние кланами.
Что касается жилища, то тут, по словам путешественника Якова Рейтенфельса, из всех боярских домов Москвы «пальма первенства вполне заслуженно принадлежит изящнейшему дворцу боярина Артамона Сергеевича». Ему вторил посетивший дом Матвеева секретарь австрийского посольства Адольф Лизек: «потолок залы был разрисован; на стенах висели изображения Святых Немецкой Живописи; но всего любопытнее были разные часы с различным исчислением времени… Едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом, и опередил их просвещением». Не помогло просвещение, развязка оказалась кровавой.
Коммуналка в мавзолее
Борьба за престол между кланами Нарышкиных и Милославских достигла апогея после смерти царя Федора Алексеевича. И когда чаша весов склонилась в пользу сына Нарышкиной Петра, Милославские воспользовались беспроигрышным оружием – слухами. Будто бы сама собою пошла молва о грядущих притеснениях стрельцов, те взроптали, потренировались на командирах, пытавшихся восстановить дисциплину, сбросив их с колокольни наземь. И 15 мая 1682 года, когда в уже подогретую толпу метнулась стрела очередного слуха – мол, злодеи-Нарышкины задушили царевича Ивана, – исход был предрешен: начался «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Одной из первых его жертв и стал Артамон Матвеев, пригрозивший готовой взорваться толпе виселицей. И тут же полетел на глазах царской семьи с Красного кремлевского крыльца прямо на ощетинившиеся копья. Много народу погибло тогда. Зато царевна Софья стала регентшей при несовершеннолетних Иване и Петре. А слуга Артамона Сергеевича, крещеный арап Иван, похоронил его останки возле церкви Николая Чудотворца, воздвигнутой среди прочих прихожан и на деньги Матвеева. Рядом с ним через три года упокоился прихожанин этой же церкви Иван Милославский. Но примириться за порогом жизни им также было не дано.
Нововведения пришедшего в 1689 году к власти Петра не всем были по нраву, да и правил он железной рукой, и заточенная в монастырь Софья не сдавалась… Словом, через 16 лет после гибели Матвеева, в конце мая 1698 года, вспыхнул новый стрелецкий бунт. Результаты его известны хотя бы по картине Сурикова «Утро стрелецкой казни». Уже 18 июня бунтовщики были атакованы, окружены, переловлены и заключены в Воскресенский монастырь. Дальше началось «следствие». «Получали показания», били кнутами, клеймили, вешали, колесовали… Государь лично рубил непокорные головы, кои потом, для устрашения насаженные на пики, смотрели пустыми глазницами со стен Белого и Земляного города. По Москве пошла поговорка: «Что ни зубец, то стрелец». Дети же и жены убиенных были объявлены вне закона и привечать их и помогать как-либо категорически запрещалось. Семьи «врагов народа» тихо вымирали от голода и холода. (Словом, Сталину было с кого брать пример). Всего за несколько лет «разбирательств» было уничтожено около 2000 человек.
Страшно отомстил Петр и покойному «вдохновителю» бунта Ивану Милославскому: гроб его был выкопан, отвезен на свиньях в Преображенское село и помещен под помостом, где рубили головы стрельцам, чтобы кровь их стекала на прах. Память же Артамона Матвеева была увековечена его праправнуком графом Николаем Румянцевым, воздвигшим в 1820 году над его могилой, возле Церкви Николы Чудотворца, памятник в виде небольшого античного храма. По фризу шла золоченая надпись славянской вязью: «В 1682 году, мая 15, в смутное время от бунтовщиков убит шестидесятилетний страдалец Артамон Сергеевич Матвеев». В советское время в мавзолее (нарочно не придумаешь!) разместилась коммуналка. Несмотря на то что благодаря ходатайствам архитекторов церковь была внесена в список памятников, ее вместе с мавзолеем снесли в 1935 году. Такая кровавая история тихого перекрестка Армянского, Малого Златоустинского и Сверчкова переулков.
Вдруг все исчезло
На месте церкви построили типовое школьное здание, где сейчас педагогический колледж. Там, кстати, снимался один из эпизодов фильма Михаила Калатозова «Летят журавли». Эта лента 1958 года до сих пор остается единственным полнометражным отечественным фильмом, удостоившимся главного приза Каннского фестиваля – «Золотой пальмовой ветви» и единственным советским фильмом, ставшим лидером кинопроката во Франции: его посмотрело 5 401 000 человек. «Каждый эпизод «Журавлей» – самостоятельное талантливое произведение», – заметил после просмотра мэтр Пабло Пикассо. А путь киноленты на пьедестал начался так: несколько дней на съемках в качестве помощника оператора проработал случайно попавший на «Мосфильм» французский турист, кинолюбитель. Именно он принес на родину весть о потрясающем фильме, который надо включить в фестивальную программу. Звали его Клод Лелуш.
Напротив, где был «изящнейший дворец» Матвеева, здание под № 9. Массивный трехэтажный доходный дом, славившийся своими кариатидами, обрамлявшими окна верхнего этажа (убраны при надстройке), был возведен в 1874 году по проекту архитектора Вебера и выходил корпусами сразу на три переулка: Армянский, Сверчков, Архангельский. В последнем родился, провел детство и юность писатель Юрий Нагибин. Окна комнаты коммунальной квартиры выходили во двор-колодец, а над кромкой колодца виднелись купола уже закрытого тогда, в 1920-х годах, Храма Николы в Столпах. Рядом, не видимый из окна, стоял мавзолей Матвеевых. Нагибин позже вспоминал, как с товарищами перелезали через кованую ограду и сквозь пролом за колоннадой пробирались, испытывая себя, в усыпальницу, где белели саркофаги.
«Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд… следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно?», возможно, спрашивали себя вместе с профессором Преображенским жильцы из «бывших». Но ответа на этот риторический вопрос не дождались, а покорно ходили мимо заколоченного парадного входа с удобной пологой лестницей через дворовый черный ход, где лестницы были узки и круты.
«Наш дом был известен в округе как Дом печатников, так называли в ту пору всех типографских работников без разбору… Но конечно, тут были представлены и другие профессии: торговцы, ставшие после ликвидации нэпа красными продавцами… были служащие почтамта, доживало несколько настоящих нэпманских семей, в год, когда началась первая пятилетка и коллективизация, главы этих семей отправились в Соловки, а мой отец на берег Лены, под Жиганск, он был всего лишь незадачливым биржевиком, с ним поступили мягче; украшали дом: артист Лепковский, седовласый, с зычным голосом, шофер грузовика Козлов в кожаной тужурке, кучер Потапыч с ватным задом – в первом дворе, глядевшем на Армянский, имелась конюшня, где хрумкали овсом два бывших рысака, Хапун и Магарыч. Когда-то на них ездила миллионщица Высоцкая (чаеторговля), потом бриллиантщик Саматис, а затем какой-то советский чин с тонкими ногами, тесно обжатыми хромом высоких сапог. И вдруг все исчезло…», – писал Нагибин в «Тьме в конце туннеля».
Вдруг все исчезло… А что? Хорошая концовка, по-моему. Тем более что время нашей прогулки истекло, мы практически не сдвинулись с места, а потому – решено! – в ближайшее время снова встретимся с вами здесь, в Армянском переулке, и (авось повезет?) узнаем, наконец, про «рецидивы», которых так опасалась маменька Тютчева, откуда взялся «голубой воришка» Альхен, про философский пароход, огни Москвы и, наконец, почему переулок стал Армянским. До встречи на перекрестке!