Путешествие по бездонным дворам Петровки
Всегда подозревала, что любая категоричная характеристика города ошибочна и субъективна: то, что видят твои глаза, характеризует лишь твой взгляд на мир – рядом, за углом, всегда таится чья-то совершенно другая история. Мнение это подтвердилось во время продолжения прогулки по торговой, пафосной, многолюдной Петровке, казалось, символизирующей ту суетливую Москву-зазнайку, которую видят обычно гости столицы.
Вооружившись на этот раз другим взглядом, мы попали в совсем иной, неторопливый солнечный мир. Стоило лишь начать прогулку с обратной стороны, от бульваров, и тон был задан.
Под кронами Страстного
Мы даже не стали смотреть в сторону окончания Петровки, плавно переходящей в Каретный ряд. Туда, где на месте старинной усадьбы Щербатовых располагается знаменитая Петровка, 38, ставшая после выхода одноименного фильма именем нарицательным. Построенное в 1800-м Осипом Бове здание вначале было приобретено военным ведомст-вом и перестроено в казармы, затем здесь разместилась жандармерия, в советское время его занял Московский уголовный розыск и наконец – ГУВД Москвы. Благодаря Юлиану Семенову и популярному телециклу «Следст-вие ведут ЗнаТоКи» сочетание Петровка-38 имеет романтический налет и, произнесенное автоматически, включает в мозгу песню, потрясающую своим оптимизмом: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…»
Так вот, в ту сторону мы не смотрим. Стоим себе на Страстном бульваре под убаюкивающе шелестящими кронами и разглядываем площадь Петровских ворот, она интересная вообще-то. По левую руку от нас почти что слился с зеленью памятник Высоцкому, все так же безнадежно простирающему руки к небу. Все кажется, что он вопрошает: «Что ж вы из меня сделали-то?!» Когда в 1995 году устанавливали памятник, и Владимир Семенович из весьма неоднозначного и яркого современника стал превращаться в забронзовевшего классика, только ленивый не цитировал выдранное из контекста: «Не поставят мне памятник в сквере где-нибудь у Петровских ворот». Совершенно забывая о том, что герой этой песни 1963 года рождения уж никак на образ непризнанного гения не тянет, да и задачи такой у автора не было.
Итак, площадь Петровские ворота. Одна из самых маленьких в Москве. На редкость уютная. Без сталинского размаха и свистящих во все стороны ветров. Без ям, заборов и архео-логических раскопок. Если сидеть на самом бережку Страстного бульвара, то пейзаж открывается вечный. Справа все так же высится золоченый солнцем купол Высоко-Петровского монастыря. Органичным продолжением его выглядит бывший доходный монастырский угловой дом с «Рыбным бутиком» – тоже своего рода традиция. В послевоенные годы в здании, замыкающем Петровский бульвар, находился знаменитый рыбный магазин, просуществовавший до 2000 года. Туда в цистернах привозили живую рыбу, ноздри тревожил запах копченой скумбрии, знатоки приезжали за раками… Теперь, видимо, все это переместилось в ресторан, потеснив, в свою очередь, долгие годы находившийся в доме магазин «Мебель». На углу Страстного и Петровки высится конструктивистское здание – бывший МАТИ, а теперь «Венский дом» с опять-таки рестораном.
По левую руку от бывшего рыбного магазина – малоприметное трехэтажное здание (Петровка, 32), к которому примыкает двухэтажная пристройка, памятная старшему поколению керосиновой лавкой. До революции же здесь располагалась известная чайная, куда любил захаживать (и под настроение попеть) Шаляпин. В наше время в переоборудованной лавке неожиданно прорубилось «Окно в Европу» – ресторан, куда автобусами возят туристов.
Право на объектив
Между домами таинственно зеленеет Петровский бульвар, и оттуда, снизу, из колышущихся зеленых волн, выныривают, как тридцать три богатыря, на площадную поверхность, блестя на солнце крышами, разноцветные авто. Покидаем наконец укрывающий от лучей зеленый тент листвы и переходим с бульвара на улицу Петровку. Движемся все выше и выше, к Высоко-Петровскому монастырю. Вот и кованые ворота с открытой калиткой. Над головой красно-кирпичный свод арки. Впереди, на фоне старинной белой стены, силуэт в черной рясе. Заходим.
У Лены на шее фотокамера. Понимаем, что рискуем. Из Марфо-Мариинской обители, как, впрочем, и из многих других мест, фотографов гонят сразу. Но как же иначе показать читателям эту красоту? Действительно, охранник подходит тут же.
– Вы собираетесь фотографировать?
– Да, – уже почти разворачиваясь к выходу, киваем мы.
– Пожалуйста, старайтесь, чтобы в кадр не попадали священнослужители и монахи…
Не верим своему счастью:
– А остальное – можно?!
– Конечно. Пожалуйста.
И вот мы уже с полным правом смотрим через объектив на это залитое солнцем огромное пространство, по сути целый старинный город, основанный в начале XIV века. Как всему этому удается помещаться в недрах современной улицы?.. Народу – никого. Только молодые монахи сажают цветы на газоне, дурачатся, смеются чему-то… Справа от входа – колокола всех мастей и размеров на массивных штангах. Выставка? Коллекция?
– Нет, они действующие, – поясняет все тот же любезный страж ворот.
И это тоже задает тон: таинство колокольного звона, обычно творящегося где-то там, наверху, где едва разглядишь мелькающую руку звонаря, можно наблюдать в двух шагах. Жаль, что не сейчас. Но тишина – это тоже неплохо.
Комбайны в храме
Слева от колоколов маленькая церковь в честь Толгской иконы Божьей Матери, которой еще не коснулась рука реставраторов. Посредине двора, простой и строгий, свечой высится старейший из монастырских Собор Святителя Петра, митрополита московского. Никаких ярких красок и позолоты – красные кирпичные стены, узкие окна и черная чешуя купола. Над арочной дверью входа – лик святителя. По правую и левую руку от него пятиглавые храмы – Собор Боголюбской иконы Божией Матери, возведенный по указу Петра I на месте древней Церкви Покрова и Церковь преподобного Сергия Радонежского, та самая, где купола при реставрации зачем-то выкрасили зеленым.
Поднимаемся по торжественной лестнице на «балкон», опоясывающий двор, идем над древними арками, темные провалы которых, кажется, ведут прямо в прошлое. Верхним же ярусом переходим в другой, внутренний двор, где совсем ни души. Под нами буйно цветет сирень. Пробегает по истово зеленому под солнцем газону черная кошка. Мирно сложены дрова у одноэтажного, будто приплюснутого к земле домика советской архитектуры – без излишеств. Идем вдоль красной кирпичной стены с зарешеченными окнами почти на цыпочках – все время кажется, что нас пустили случайно в какую-то тайную жизнь. Впереди, на углу, над дворовой пропастью – маленькая, будто срезанная сбоку Церковь преподобного Пахомия Великого. Приближаемся. Обходим. Оказываемся в узком «коридоре» между церковной стеной и парапетом. Идем по выщербленным плитам над Крапивинским переулком, перерытым, перегороженным, зияющим провалами окон. И никого. Нигде. Только старая церковь, солнце и кучи строительного материала, заготовленного, кажется, для сотворения какого-то другого мира.
Впрочем, новый мир строился уже не раз. После 1917 года монастырь приютил изгнанных архиереев. Монастырские палаты стали постепенно заполняться учреждениями. Начали закрываться храмы, а в 1926 году был закрыт и сам монастырь, но Боголюбская церковь продолжала действовать как приходская. В 1929 году президиум Моссовета постановил закрыть и Боголюбский собор. Его отдали в аренду «Зернотресту», который в 1930 году сломал кресты и купола и устроил в храме мастерскую по ремонту комбайнов. Палаты превратились в коммуналку. В 1930-е годы над монастырем нависла угроза полного сноса «ввиду расширения Петровки», но, к счастью, этот проект не был реализован. В пятидесятые потихоньку началась реконструкция, и комбайны стали сменять учреждения культуры (Литературный музей так с тех пор и живет в монастырских палатах). В девяностых монастырь был возвращен Церкви, а в 2009 году Священный синод принял решение о возрождении здесь монашеской жизни.
Перекати-утка
Выходим на улицу, но ненадолго. Прямо напротив – внушительное здание с колоннами, построенное когда-то Матвеем Казаковым для купца Губина (№ 25). Позже – гимназия, в которой учились Брюсов и братья Бахрушины, а с 1999 года здесь – главная площадка Московского музея современного искусства. Двор его многолюден. Народ большей частью отлит из металла. Персонажи самые разнообразные, а вот Лужкова в образе дворника с метлой что-то не видно. Говорят, переехал, но с опалой бывшего мэра это никак не связано. Хоть и зовут недоброжелатели музейный двор «садом чудовищ», надо признать (особенно теперь, когда основатель музея и автор большинства работ Зураб Церетели перестал быть «придворным скульптором»): эти фигуры с нарушенными пропорциями, забавные, трогательные, страшноватые, равнодушным зрителя не оставят точно, уж какие-то эмоции да вызовут. Впрочем, можно пройти мимо – внутри любителям русского авангарда уж точно найдется на что посмотреть.
Мы же, признаемся, пришли проведать утку. В нашу прошлую прогулку по Петровке она стояла у самого входа в музей. Шел дождь, и грустная утка высотой в два человеческих роста стояла по колено… нет, по середину колеса в луже. Мы ее полюбили. Но проведать это дивное создание не удалось – она оказалась непоседой. Говорят, ее видели на Сретенке, на Большой Дмитровке, на Трубной, в Златоустинском переулке, припаркованной у «Венского дома»… Время от времени из головы ее на глазах изумленных прохожих извергался огонь. Путешествующая металлическая утка-велосипед – самая известная работа калифорнийского художника Барта Дорсы, который уже около десяти лет живет в России. Он посвятил работу своему отцу-путешественнику. Так что не пугайтесь при встрече: это не военный транспорт инопланетян, а просто огнедышащее арт-создание.
Решив, что сегодня судьба наша такая – ходить по дворам, мы направились в арку соседнего с монастырем дома (№ 26). Побродив всевозможными закоулками, внезапно очутились перед небольшим манежем. Поменьше, конечно, чем на Моховой, но вполне себе натуральным, с колоннами. Внутри старинной оболочки оказался Детский теннисный центр, а прямо за зданием – громадный корт, за которым виднелся какой-то космический полусферический пейзаж. Все это, представьте, помещалось в обычном дворе. Где-то дальше, уже в недрах дома № 24, мы, подобно Буратино с его очагом, прошли сквозь нарисованную стену и повстречали табличку, свидетельствующую о том, что здесь живут персонажи из телевизора: «Ателье-студия. Ольга Бузина».
– Лена, это же блондинка из «Дома-2»! Неужели она на самом деле существует?!
Здесь родилось вологодское масло
Выбравшись на улицу, мы без интереса скользнули взглядом по блестящей серебряной витрине и ухнули в очередную подворотню (не простую, а зеленую и лепную!). На этот раз дома № 17 – бывшего доходного дома Смирновых, выстроенного в 1913 году Густавом Гельрихом. А еще раньше здесь находился магазин принадлежностей для молочных хозяйств и молочных продуктов, им владел брат художника Верещагина – Николай Васильевич, создатель первых русских сыроварен, «отец вологодского масла». А после там была «образцовая» молочная Чичкина. Мы же здесь наткнулись на прилепленную к стене спортивную площадку, где шел матч, символизирующий дружбу народов, загадочные треугольные витрины в плитке двора, в какие обычно помещают музейные экспонаты, золотые лепные колонны скромного офиса… Закоулкам не было конца. Наконец, завернув в очередной раз, мы неожиданно вынырнули в Столешников переулок. Играли уличные музыканты, по Петровке тек людской поток, привычно толпились машины, сверкали витрины…
А прямо напротив Столешникова, возле спрятанной за оградой мощной колоннады Генеральной прокуратуры, притаился очередной двор с совсем иной жизнью. Во дворе открытого в 2004 году музея ГУЛАГа стоит смотровая вышка и смотрят через колючую проволоку со старых кирпичных стен погибшие в сталинских лагерях. Масштаб явления оценит даже самый непосвященный, взглянув на находящуюся в экспозиции карту «ГУЛАГ СССР», на которую нанесены свыше 500 мест лишения свободы, рудники, лесоповалы, каналы, построенные заключенными. Дмитровлаг, Стройлаг, Соловки, Колыма, Норильск, Магадан… И вдруг глаз выхватывает слово «АЛЖИР» . Откуда такая экзотика? Оказалось, аббревиатура расшифровывается просто: Акмолинский Лагерь Жен Изменников Родины… Основал музей знающий о лагерном быте не понаслышке Антон Владимирович Антонов-Овсеенко.
Согласно сегодняшней традиции, кофе мы тоже будем пить в одном из дворов Петровки. Там фонтанчик и гамак, и анютины глазки обрамляют веранду. Пойдет дождь, улица расцветет зонтами, и мы будем сидеть под зонтом на веранде кафе и говорить о том, чего не успели вам рассказать.
Но главное-то понятно? Что даже в самом будничном, скучном, суетливом «сегодня» есть незаметная зеленая дверь в стене, которая ведет в другую реальность. Воспользоваться ею или пройти мимо – собственный выбор каждого.