Про бродячих точильщиков, фокстерьеров и эльфов
Тогда была осень. Ветер перекидывал через плечи шарфы и выворачивал наизнанку зонты, делая их огромными разноцветными чашами. Последние листья десантировались на сырую землю, шуршали, сбивались в маленькие стога. Мокрый, ржавый, золотой – таким виделся мне Никитский бульвар осенью 2004 года. Прошло шесть лет, многое изменилось – и вокруг, и внутри нас. И вот мы с фотографом Алексеем снова здесь. Так же глядим по сторонам в поисках новых деталей и незыблемых ценностей.
Маленький красненький и генштаб
Мы выходим из красного здания метро «Арбатская». Впереди развилка между Старым и Новым Арбатами, вот подземный переход, справа все тот же «Художественный», за ним, на углу с Калашным переулком, виднеется здание «Моссельпрома», а угол Калашного с бульваром, как и шесть лет назад, венчает забор, за которым пустырь… Вроде все на месте, ничего не изменилось. Но как же все относительно!
Москвоведы называли Арбатскую самой многострадальной площадью Москвы (хотя сейчас, мне кажется, та же Пушкинская вполне может с ней соперничать). Похвастаться долгожительством здесь могут только два здания: кинотеатра «Художественный», в прошлом году отметившего свой вековой юбилей, и ресторана «Прага», с XVII века неоднократно перестраивавшегося, но свято хранившего традицию хлебосольства. Наиболее хороша, зелена и уютна площадь была, пожалуй, в конце двадцатых годов прошлого века. А затем начались перемены. В 1930 году снесли церковь Бориса и Глеба, и на этом месте образовался пустырь. (То было время массового сноса церквей, особенно по дороге из Кремля в Кунцево, за что смельчаки окрестили трассу «военно-грузинской дорогой». Как водится, опомнившись почти через 70 лет, неподалеку от этого места возвели в честь тех же святых храм-часовню.) В 1932 году справа от «Художественного» на месте старого торжища построили крытый Арбатский рынок. Но уже через три года его укоротили, освободив место наземному павильону станции метро «Арбатская», тому самому красненькому зданию, которое для нас теперь является непременной принадлежностью этих мест. Что интересно: начали строительство вестибюля прямо внутри рынка, полностью торговлю не закрывая. В дальнейшем рынок стоял непосредственно за метро, пока в 1941 году не был уничтожен прямым попаданием бомбы. Тогда же бомбой разрушило дом Черкасовой на углу Арбатской площади и Воздвиженки. На его месте, рядом с кинотеатром, теперь сквер. В 1953-м на месте крытого рынка появился второй выход из метро, ныне встроенный в здание Генштаба Министерства обороны. Здание столь протяженно, что тянется и позади старого красного наземного вестибюля, который на его фоне выглядит совсем крохотным. Во двор генштаба переехал и фонтан, располагавшийся раньше на Арбатской площади. Последний же, как говорят ценители старины и московского духа, гвоздь в гроб площади был вбит в 1964 году – когда под ней построили тоннель.
Пустырная эстетика
Как может заметить внимательный читатель, душа моя постоянно мечется между желанием поделиться любопытными, на мой взгляд, подробностями истории и по возможности точно отобразить происходящее здесь и сейчас. То есть между историческим экскурсом и репортажем. Скажу честно, выйдя на Арбатскую площадь, ухать с головой в глубь веков мы с Лешей вовсе не собирались. Имели совершенно другие планы. К их осуществлению и приступим. Итак, лето, 2010 год, Никитский бульвар.
Четная его сторона по-прежнему начинается пустырем, затянутым зеленой сеткой. Если привыкнуть, в этом даже что-то есть. Элегантный полукруг прозрачной изгороди возле подземного перехода обрамлен шелестящими листвой деревьями. Под их кронами пережидают внезапный дождь, нервно покуривают, кого-то ждут… Внутри, за сеткой, развалины и древности, что всегда смотрится живописно. Шесть лет назад от вида зияющего пустыря отвлекала натянутая на стене соседнего дома панорама Кремля. Синели кабинки биотуалетов. Хлопали крыльями по ветру разноцветные тенты торговых лотков. А чуть поодаль аккуратным рядком стояли мусорные контейнеры с загадочной надписью: «Русский вариант – 4». И уже требуется напрячься, для того чтобы вспомнить: раньше пейзаж выглядел совсем иначе. Аж с XVII века стоял на этом месте «Соловьиный дом» – дом директора императорских театров Кокошина. Здесь репетировали артисты Большого и Малого театров, захаживали Пушкин и Грибоедов, гостил Ференц Лист. В 1997 году, перед празднованием 850-летия Москвы, дом снесли. Собирались строить гостиницу, сделали автостоянку… В результате – привычный уже пустырь за зеленой сеткой.
Сойдя со строительных мостков, Леша застывает, нацелив объектив вверх. Тоже поднимаю голову и не сразу понимаю, что за белые роскошные гроздья свешиваются над тротуаром у Дома журналистов. Каштан? Да нет же! Это цветет тополь, к пуху которого мы привыкли, как к неизбежному злу, а вот любоваться его соцветиями еще не приходилось.
Вечный маникюр
Домжур одновременно неизменен и неузнаваем. Тут самое время было б рассказать, что зданию более 200 лет, и о полковнике Киселеве, принимавшем здесь Пушкина с Натали. Открыть в 1920 году Дом печати. Пустить по двору великих Серебряного века. Послушать Есенина – еще живого, а вскоре провожать отсюда – уже мертвого – бульварами на Ваганьковское кладбище. А вот не станем. И от личных воспоминаний тоже воздержусь. Уж слишком много здесь было нежданных встреч, внезапных праздников и бурных дискуссий – еще в те времена, когда пускали сюда только посвященных: по красным корочкам с надписью «Пресса». А потом ДЖ стал доступен всем. Так что проходим мимо столиков под зонтами, занявшими весь журналистский двор, и следуем дальше – в подворотню дома № 8. Расположенная здесь, прямо в подворотне, местная достопримечательность, в отличие от Домжура, в путеводителях не отмечена и статус имеет весьма скромный. Над дверью, ведущей прямо из арки, горит фонарь и висит желтая табличка: «точильные работы». В 50-годы прошлого века, когда по дворам еще ходили старьевщики, оглашая гулкие «колодцы» криком: «Старь-ё-ё берём!», а на пару с ними – точильщики с огромными напоминающими швейную машину агрегатами, из-под колес которых во время работы летели веселые искры, окрестные модницы носили сюда маникюрные ножницы, не доверяя столь тонкую работу бродячим специалистам по заточке кухонных тесаков. Недавно узнала, что и сейчас профессиональные маникюрши возят сюда свой инструмент со всех концов Москвы.
– Пойдем во дворик, – зовет Леша. – Посмотри, какие там часы.
И двор как будто тоже временем не тронут. Сразу отсекается городской гул, шум машин. В углу, под низко склонившимися ветками, несколько ступенек и дверь. Неужели в центре нашего города еще можно так жить? Нет, скорее всего, офис. А у балкончика, где узкое окно с трогательными занавесками, действительно нарисован большой жизнерадостный розово-желтый будильник. Если вглядеться, целых два.
Местный Париж
Выходим обратно, на бульвар. Начинает накрапывать дождь, и летящий, мокрый тополиный пух кажется настоящей метелью, только не тает. Где-то здесь, помню, в прошлую прогулку была сияющая золотом витрина шоколадного салона с шоколадными книгами и фруктовыми канцтоварами. Был эстетик-клуб и арт-кафе. Вывески поменялись. Сейчас перед нами вплотную расположились аж три заведения, выставившие столики на узкий мощеный тротуар. Наиболее оживленно под зеленым тентом «Жан-Жака». Посетители, сидевшие в два ряда, забились под навес – дождь! Контингент в этом французском кафе довольно постоянный – артисты, журналисты, художники и сопровождающие их лица. Здесь вольно и можно творить прямо на столах – на бумажных скатертях вместе с перечницей и солонкой стоят непременные карандаши. Вечер частенько начинается в кафе-клубе «Маяк», что неподалеку, на Большой Никитской, а ближе к утру изможденный отдыхом народ перебирается в «Жан-Жак», чтобы подкрепиться луковым супом. Там непременно обнаруживаются знакомые, и веселье идет на новый виток. Воистину Париж.
А вот одно из красивейших зданий Никитского бульвара – главный дом городской усадьбы Луниных, возрастом близящийся к двум векам. Москвичам он более известен как Музей Востока. Про хозяина этого дома, известного сумасброда, Пушкин писал:
«Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры…»
Так что полагать, будто сумасбродством отличаются только наши времена, – решительно ошибка. Просто выглядело это несколько иначе и фоном звучала совсем иная музыка. Ах, какие здесь были балы! Глядя на длинный, нависающий над тротуаром балкон, украшенный изящными лирами, так и представляешь облокотившуюся на перила даму, разгоряченную танцами и вышедшую подышать. И ни машин, ни загазованности. Внизу бульвар колышет ветвями, и цоканье лошадиных копыт – очередной гость приехал. А позади, в зале, зять Лунина, итальянский оперный певец, соловьем разливается. О времена!
Тут мы было хотели, прервав культурный экскурс, посетить еще одну не заметную взгляду случайного прохожего достопримечательность. Нырнуть в калитку за Музеем Востока и оказаться в совершенном Питере. Четыре внутренних двора-колодца, связанные узкими арочными проходами, живут каждый своей жизнью. Там женщина поливает цветы в раскрытом окне над аркой, старушка выгуливает фокстерьера у крохотного газончика, и два дяденьки в вытянутых на коленях советского розлива трениках мирно беседуют о жизни, примостившись на насесте низкой ограды. После вторжения в этот мирный быт, если правильно сориентироваться, можно выйти уже «парадным входом» в Калашный переулок, по которому и располагается этот комплекс жилых домов министерства финансов постройки 1914 года. Ничего этого нам сегодня увидеть не суждено. Калитка теперь заперта. Рядом кнопка и надпись: «Для входа по брелкам».
Завершается четная сторона бульвара еще одним оплотом культуры: Театром «У Никитских Ворот». И о нем, и об этом столь богатом историей здании я писала и в прогулке по Большой Никитской, и по Калашному переулку. Так что не стану повторяться. На афишах неизменный Марк Розовский, на театральном крыльце – дама с пепельными волосами в чем-то голубом, так гармонирующем со стенами старого дома.
Прекрасная другая
И вот уже другая площадь – Никитских Ворот. Совсем-совсем другая. Но прежде чем окунуться в эту сирень, в эту зелень, надо отдать дань противоположной, нечетной стороне бульвара. Конечно, было бы кощунст-вом не сказать ни слова о Гоголе, похожем на «грустно нахохлившуюся птицу с длинным клювом». Таким его увидел скульптор Николай Андреев, и одобренный современниками памятник 42 года (начиная с 1909-го) простоял в изголовье Пречистенского (ныне Гоголевского) бульвара. Хоть и объясняли скорбь великого писателя притеснениями царизма, Сталин монумент недолюбливал как «не отражающий советскую действительность». И в 1951 году грустный Гоголь был убран с глаз долой, а его место на бульваре занял вполне жизнерадостный классик работы скульптора Томского. А столь милый сердцу современников памятник перенесли во двор дома № 7 на Никитском – последнем пристанище Гоголя. Здесь, в камине первого этажа, в ночь на 12 февраля 1852 года, писатель сжег второй том своих «Мертвых душ». А через несколько дней, вскричав в предсмертной горячке: «Лестницу! Скорее подавайте лестницу!», скончался. Теперь здесь размещается Городская библиотека им. Гоголя. Так и стоят два памятника в 400 метрах друг от друга – один победно сияет на солнце, второй – вдали от людских глаз, под темными кронами, в вечном окружении своих персонажей.
Сейчас мы снова вернемся по нечетной стороне к Никитским Воротам и посмотрим с угла, через газон и деревья, на небольшую, спрятавшуюся во дворе церковь Феодора Студита, основанную в далеком 1626 году как соборный храм монастыря и – о чудо! – сохранившуюся. Здесь крестили Александра Суворова, в этом приходе он жил. В отличие от своей более помпезной соседки, высящейся неподалеку – церкви Большого Вознесения на Никитской – храм Студита кажется своим, домашним. Белый, почти растворяющийся в небе, с изящными головками небольших куполов. Сквозь колокольню виднеется зелень, и колокол, кажется, чуть колышется – вот-вот заговорит. Все это чудо спрятано во дворе обычного дома. Если туда зайти, то окажешься с ним один на один.
Ну а теперь хочу повернуться лицом к Никитским Воротам – одному из любимых моих мест. В отличие от Арбатской, Пушкинской да и многих прочих площадей, которые при расширении полностью потеряли свое лицо, а нового так и не приобрели, эта площадь по-прежнему хороша, хоть и совсем другая, чем прежде – просторней и зеленей. Никитский бульвар, пусть и обрезанный тоннелем почти на треть, все равно живет своей жизнью – там сидят на газонах, катаются на роликах, целуются на скамейках парочки. Островок зелени у храма Студита перекликается с большим сквером перед церковью Большого Вознесения. И сколь ни подвергался насмешкам фонтан-ротонда с Пушкиным и Натали, даже и он вписался в пейзаж и создает своеобразный уют. Ну а в роскошную сирень моего любимого Тверского бульвара хочется немедленно окунуться, забыться и превратиться в эльфа. Пожалуй, именно этим мы сейчас и займемся. Кто с нами?