Гаражи, голуби и поющее сердце
Перед тем как отправиться в путь, я провела короткий опрос: «Где находится Каретный Ряд?» Ответы (коренных москвичей, надо сказать!) получились разнообразные: в Москве; на Таганке; где-то в центре; и даже – в Питере. Из десяти человек только трое точно знали, где искать эту старую улицу. Да и те чуть-чуть ошибались…
Были балы, стали – болезни
Поэтому начнем с элементарного: улица Каретный Ряд является продолжением Петровки и идет до Садового кольца. Самая яркая достопримечательность – сад «Эрмитаж». Неподалеку – памятник Высоцкому. Теперь картина прояснилась, да? Тогда пойдем. И экспедиция в составе вашей покорной слуги, молодой журналистки Кати, с которой мы в прошлый раз ходили по «революционным местам», и знатока здешних мест Алексея берет старт.
Путь наш начинается от метро «Пушкинская», так что, как ни крути, лежит вдоль Страстного бульвара. Идем по левой стороне. Старые деревья отбрасывают кружевные колышущиеся тени на желтую стену бывшего дворца князей Гагариных (ныне городской клинической больницы № 24). Потом здесь находился Английский клуб, куда принимали только мужчин, славившийся, в частности, своей «адской комнатой» – единственным местом в Москве, где легально играли в азартные игры. В 1812 году Стендаль, служивший при штабе наполеоновской армии, обосновавшейся по этому адресу, писал близким, что не видел более красивого дворца. Потом здесь разместили новую Екатерининскую больницу. Так больницей усадьба и осталась. За главным зданием, как и прежде, – сад, на территории которого, по преданию, был путевой дворец Василия III, отца Ивана Грозного. Именно в честь него (а вовсе не в честь того, о ком вы подумали) и были названы окрестные Путинские переулки.
– Были балы, стали болезни, – резюмирует Катя.
И тут перед нами возникает площадь Петровских Ворот, куда стекаются Петровка, Страстной и Петровский бульвары и…
– Каретный Ряд? – подсказывает спутница.
– Нет, – дружно качаем головами мы с Алексеем. – Налево от перекрестка – та же Петровка.
Площадь просторна и возвышенна. Такое впечатление вполне буквально: машины, выезжающие со стороны Петровского бульвара, будто бы выныривают из глубины. Справа высится-краснеет ансамбль Высокопетровского монастыря.
– А Высоцкий? Где Высоцкий? – озирается юная леди.
Но за бульварными зарослями памятника практически не видно, приходится ей поверить нам на слово. Посреди площади по-хозяйски свободно беседуют три милиционера. Мы же заворачиваем налево, за угол, и идем вдоль все тех же дворцово-больничных стен. Каретный Ряд, ау!
Петровка ставит точку
Петровка заканчивается не без претензии: внушительным зданием московского ГУВД, до сих пор называемого попросту «Петровка, 38».
– Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет… – напевает Леша песню из славного советского сериала «Следствие ведут знатоки».
– Ага, им – сюда, – киваю я.
Когда-то здесь находилось владение князей Щербатовых. Затем хозяином стало военное ведомство, и тут разместились казармы. Потом – окружное управление корпуса жандармов. А после 1917 года здесь поселилось управление милиции, далее – Московский уголовный розыск. В 1950-х годах дом был надстроен и приобрел свой привычный внушительный вид – солидный, шестиэтажный, с портиками на боковых крыльях. Но суть сохранилась. Так что «место встречи изменить нельзя». И на этом Петровка ставит точку.
Мы как раз закончили путешествие вдоль бесконечной желтой стены дворца-больницы, и впереди запламенела ограда сада «Эрмитаж». Осталось только пересечь неширокую мостовую Успенского переулка. Ну вот, здравствуй, Каретный!
Всего 350 метров, а сколько историй! Сначала он был Тележным Рядом, потом стал Каретным. Нетрудно догадаться, что здесь обосновались мастерские, изготавливающие все совершенствующиеся экипажи, и лавки, где их продавали. Место было популярным. По данным справочника «Вся Москва» за 1902 год, тут располагались фирмы «экипажного фабриканта Ильина», «Экипажной фабрики братьев Марковых», ну и прочие, помельче. Вон они, бывшие каретные лавки, с большими арочными окнами, вытянулись на четной стороне улицы.
Время конных экипажей потихонечку отходило, но транспортная традиция продолжалась. В 1865 году здесь обосновалась фабрика, изготовлявшая железнодорожные вагоны. А в начале ХХ века каретные фабриканты, шагая в ногу со временем, переключились на производство и продажу автомобилей. Тот самый П. П. Ильин теперь владел Московской экипажно-автомобильной фабрикой (после революции преобразовавшейся в завод «Спартак», где собирались первые советские малолитражки). Именно из его мастерских вышла первая в России карета скорой помощи.
Грифоны для дирекции
Мы тем временем рассматриваем строение на углу Каретного Ряда и Среднего Каретного переулка. Гараж, не гараж? Сам круглый. А с переулка еще и окна-иллюминаторы.
– У него действительно крыша скошена, или это оптическая иллюзия?
Да нет, святая правда. А история здания такова. В двадцатые годы все, что касалось автомобилей, было крайне модным и популярным (вспомните хотя бы ильфо-петровскую «Антилопу-гну», наделавшую такого шума в городе Черноморске). Люди уже не мыслили жизни без «пламенных моторов», романтики бешеных по тем временам скоростей. К тому же советской власти для осуществления всех ее масштабных планов требовалось все больше автомобилей. Тогда и началось строительство крупных гаражей. Один из них – первый в стране двухэтажный! – был построен для Совета народных комиссаров на месте каретных лавок (пристройка к дому № 4) архитектором и театральным художником Георгием Гольцем. Гольц был членом Объединения современных архитекторов – сборища лихих конструктивистов-экспериментаторов во главе с суперталантливыми братьями Весниными. В проекте гаража он применил революционное для того времени решение – спиральный заезд на второй этаж, тем самым заодно выразив идейную формулу конструктивизма: «Пространственная структура здания должна быть его главным украшением». Проект был прост и предельно функционален.
В череду гаражей на четной стороне улицы «затесался» особняк с грифонами, где жил Станиславский. Константина Сергеевича попросили (мягко, но настойчиво) переехать, выделив ему дом в Леонтьевском переулке, чтоб передать «грифонов» дирекции гаражей. Переезжать великому режиссеру было ох как не с руки. Ведь именно здесь, напротив, в саду «Эрмитаж» начал в октябре 1898 года премьерой «Царя Федора Иоанновича» свою историю Московский художественный общедоступный театр – МХТ, здесь сосредоточилась театральная жизнь Москвы. И так удобно было через узенький тогда еще Каретный Ряд в подзорную трубу наблюдать, как останавливаются, не прерывая творческого спора, у клумбы Москвин с Лужским или соревнуются в беге Мейерхольд с Качаловым.
По другую сторону
Тут бы и нам самое время перепрыгнуть на другую сторону и окунуться в вечный праздник жизни сада «Эрмитаж». Но сделаем это немного позже. Чуть ближе к Садовой стоит четырехэтажный дом с очаровательными скругленными балконами наверху. Состояние его довольно плачевно. Лишь на первом этаже еще теплится офисно-торговая жизнь. В подъезде, где напрасно ищешь взглядом спрятавшийся лифт, а только, кажется, бесконечно тянущаяся вверх лестница, слышны сверху приглушенные голоса, замолкающие при нашем неосторожном движении.
– Да это ж известная гастарбайтерская общага, – поясняет, когда мы выходим на улицу, Алексей. – Жалко домик, я его каждое утро из окна наблюдаю – обратите внимание, какие решетки балконов! Но он уже лет десять в таком состоянии стоит. Если в подворотню войти, там какое-то тряпье сушится, кресла валяются, стекла выбитые, но жизнь есть. И живут там наши же, окрестные дворники. Я случайно узнал, когда мусор выбрасывал.
Недавно по СМИ прокатилась новость: московские власти распорядились ликвидировать заброшенные здания, в которых находят приют бомжи и гастарбайтеры. Распоряжение о сносе большинства таких домов было издано еще в середине мая. Те дома, на снос которых не хватит средств, постараются сделать недоступными для незаконных жильцов: входы в них замуруют. Интересно, что станется с этим домом с такими замечательными балконными решетками и с этими людьми, которые достаточно хороши для того, чтоб мести наши улицы, но при этом не достойны жить в человеческих условиях. Раньше, кстати, дворникам полагались служебные помещения.
В этих невеселых раздумьях мы переходим ставший после 1948 года таким широким Каретный Ряд (не увидел бы Станиславский уже ничего в свою подзорную трубу) и идем, наконец, к главной его достопримечательности – саду «Эрмитаж».
Девушка в черном
И сразу оказываешься вдали от суетливого города. Поют птицы. Склоняется к дорожке пышная сирень. Торжественно, словно свечи в канделябрах, устремлены вверх соцветья каштана. Чугунные кружева беседок. Чуть наклонившие головы в полупоклоне белоснежные фонари. Увитые лестницы. Пламенеющие клумбы. Но вся эта южная чинность, кажется, готова в любую минуту взорваться праздником, фейерверком, карнавалом! «Хармс! Чармс! Шардам!» – обернута афишей колонна старого театра «Эрмитаж». Танцует балерина на фоне красных кирпичей прихотливого здания «Новой оперы». Чернеют в арочных проемах белой стены афиши «Изверга» и «Суера-выера», и чтоб подчеркнуть графичность момента, в кадр стремительно врывается девушка в летящем черном…
Саду «Эрмитаж» 115 лет. И это только здесь, на Каретном. Раньше он располагался на Божедомке и славился своими аттракционами. Но хозяин, Лентовский, разорился. А бывший его служащий антрепренер Яков Щукин название откупил и дело продолжил – арендовал в Каретном Ряду пустырь, служивший свалкой. Скопившийся мусор вывозили на тысячах телег. Срезали верхний слой грунта, уложили чернозем, разбили газоны. Из-за границы были выписаны новейшие аттракционы. В парк провели водопровод и электричество для устройства фонтана, струи которого подсвечивались специальными фонарями. Но сад должен был быть не просто увеселительным, но – с театром. Под театр Щукин перестроил и оборудовал помещение бывших вагонных мастерских. Говорили: залез в долги по уши и для того чтобы напечатать первую афишу, вынужден был заложить свое зимнее пальто.
Щукин за всем следил сам. Как-то, прогуливаясь по саду, увидел молодую даму, рисующую что-то кончиком зонтика на дорожке. Сделал ей замечание. Та в ответ демонстративно сорвала цветок. Щукин приказал управляющему вывести «эту женщину» из сада и никогда больше ее сюда не пускать. Дама оказалась приглашенной на выступление балериной, с которой уже заключили контракт. Конфликт грозил выплатой неустойки. «Черт с ней, заплатите! – воскликнул Яков Васильевич. – Но чтобы она никогда больше не появлялась в моем саду, раз не умеет себя вести». Кстати, именно в Эрмитаже – раньше, чем в Нью-Йорке (летом 1896 года) – впервые показали «движущуюся фотографию-синемато- граф» братьев Люмьер.
Ветер-музыкант
Бродим по дорожкам, останавливаемся у голубятни, вдыхаем запах свежескошенной травы. И вдруг среди всего благолепия натыкаемся на полуразрушенную громаду темного кирпича в небрежно накинутых лохмотьях зеленой реставрационной сетки. Под нею странным контрастом крохотные разноцветные паровозики детской площадки.
– Это что – это «Дягилев» горел? – волнуется Катя.
– Это хуже, – мрачно констатирует Алексей. – Щукинская сцена, замороженная еще в 1917 году.
Щукинская сцена с залом на 4000 зрителей была последним проектом Якова Васильевича. Коробку успели построить, но тут грянула революция. И хотя уже национализированный сад работу не прекращал и не раз реконструировался, до мрачного остова руки все как-то не доходили. А потом здесь поселился препафоснейший клуб «Дягилев», куда «пускали только очень богатых мужчин и очень красивых женщин». (Классифицировал публику сам грозный Паша-фейсконтроль.) Три года назад там случился пожар, и Щукинская «коробка» вернулась в исходное состояние.
Прогулка подходит к концу. Миновав бюсты Данте и Гюго, за что-то утопленные в тюльпанах, мы располагается под навесами у открытой эстрады – попить чайку, а заодно наблюдаем за новобрачными, пришедшими к Памятнику всем влюбленным. Абрис сердца, размером в человеческий рост, увешан всевозможными звенелками и бантиками. Ветер, говорят, извлекает из них наипричудливейшие звуки. А сердце, мол, – точная копия рисунка, сделанного на доме Джульетты в Вероне, и если пройти сквозь него и поцеловаться – будет вам долгое семейное счастье. Но кто их, нарисованные сердца, различит? И мы продолжает пить чай в окружении Данте, голубей и новобрачных.