Протопи ты мне баньку по-белому
Зимой 1237 года внук Чингиз-хана Бату-хан добрался со своей конницей до Москвы. Первое, что он увидел, были бревенчатые домики у реки, из которых валил густой пар. Голые люди выскакивали оттуда, бежали к проруби, окунались с головой и стремглав возвращались назад.
Хан указал плетью на черные трубы:
– Что делают эти безумцы?
– Эти домики называются «мыльни», – объяснил толмач. – Там люди бьют себя березовыми вениками, моются горячей водой и квасом, а затем окунаются в прорубь на реке. Это очень полезно. Оттого урусуты такие сильные.
Бату-хан важно заметил:
– Кто смывает с себя грязь, тот смывает свое счастье…
(В. Ян «Батый»)
Веники для батюшки царя
Впрочем, монголы, поближе ознакомившись с «безумной» русской традицией, уже сами охотно хлестались вениками и «смывали счастье».
Москвичи в отличие от деревенских жителей предпочитали баньку «по-белому» – их-то трубы и увидел хан. Крестьяне же всегда топили по-черному, считая, что «черная баня» действует сильнее: закопченные стены спасают от всякой заразы.
Как пишет историк Николай Костомаров, князья и цари московские, городская чернь и посадские люди ходили в баню часто, «она была первою потребностью в домашней жизни, как для чистоплотности, так и для какого-то наслаждения».
Московские князья брали воду для бани из Москвы-реки или из Неглинной. Позднее, в начале XIV века, по приказу Ивана Калиты проложили от реки за стены Кремля дубовую трубу и подавали воду к глубокому колодцу-тайнику, из которого ее потом черпали ведрами и разносили по домам.
В царской мыльне в сенях стояли лавки и стол, крытый красным сукном. На столе лежали простыни и опахала – необходимые после паренья.
Разоблачившись в мовной, царь шествовал в мыленку, где топилась изразцовая печь с каменкой, наполненной полевым камнем, на который плескали воду для пару. От печи до другого угла шел деревянный полок с широкими ступенями. Мелкие слюдяные оконца едва пропускали свет. Двери были пестрые – обитые красным сафьяном и зелеными ремнями.
Под лавкой для мытья ставились липовые бадейки с холодной и горячей водой. Квас – в берестяных туесах, щелок для намыливания тела – в медных тазах. На пол клалось душистое сено, накрытое полотном. А в мыленке царя Алексея Михайловича была даже устроена постель из лебяжьего и гусиного пуха в желтой клеенчатой наволочке – чтобы не мокла. За один только 1669 год в баньку этого царя свезли с подмосковных лугов 16 мерных копен душистого сена, крестьяне Гвоздинской волости доставили 320 веников, Гуслицкой – 500 и Селинской – 320.
Святое дело
Почти в каждом зажиточном московском доме тоже была мыльня. В переднем углу непременно ставилась икона – помыться да не помолиться? Баня – святое дело. Кстати, считалось необходимым после ночи, проведенной супругами вместе, ходить в баню прежде, чем подойти к образу. «Набожные люди почитали себя недостойными, даже и омывшись, на другой день вступить в церковь, и стояли перед дверьми храма, хотя через это и подвергались двусмысленным взглядам, а иногда и замечаниям молодых людей, которые догадывались, что это значило», – пишет Костомаров.
В бане не принято было «охальничать», то есть говорить громко, клясться, ругаться и вести себя непристойно. Банник (представитель особой породы домовых) мог за подобные кощунства наказать – плеснуть кипятком, напустить угару.
После того, как помоется последний из членов семьи, в парилке оставляли бадейку воды, разведенный щелок и веник – задабривали Банника. Считалось, что он приходит париться «на четвертом кругу» – в четвертую очередь. Поэтому все члены семьи старались попариться за три захода.
Если баня вдруг сгорала, то следовало свернуть шею черному петуху и закопать его под порогом новой строящейся – чтобы предохранить ее от подобной судьбы.
А на могиле умершего иногда оставляли банный веник: это должно было символизировать очищение его души перед Богом.
О своем, о девичьем
Свадебная баня – разговор особый. Накануне свадьбы мать невесты пекла банный хлеб – им благословляла к венцу молодых. Этот хлеб и жареную курицу зашивали в скатерть и отдавали свахе, которая на другой день расшивала скатерть и угощала молодых по выходе из бани.
«Баня невесты оформлялась как сложный обряд с большим количеством участников, – рассказывает Костомаров. – Топили баню подруги невесты, при этом они гадали о нраве жениха по характеру звуков, которые издавали раскаленные камни, опускаемые в воду. Поскольку обрядовая баня осмыслялась как прощание невесты со своим девичеством и волей, по дороге в баню невеста причитала. Во время мытья девушки хлестали друг друга вениками, при этом считалось, что та из подруг выйдет замуж раньше всех, кого невеста ударит веником первой».
Мытье молодоженов проходило утром на второй день свадьбы. Во время мытья новобрачных гости шумели и громко кричали, стоя возле бани, чтобы отогнать злых духов.
Похвальное слово русской печи
Простой посадский люд нередко довольствовался влазнями, которые устраивались непосредственно в доме. Из разогретой печи удаляли угли, подметали и устилали соломой. Ставили чугун с горячей водой, забирались в печь и ложились на солому так, чтобы голова выглядывала из устья. Сбрызгивали водой свод печи, отчего внутри увеличивалась температура и влажность. А потом брали березовый веник и хлестались так, чтобы чертям тошно стало. «Но это уже истинные любители, которые, кувыркаясь на разостланной соломе в печи, приказывают еще закрыть за собою заслонку печи и так парятся, что душа вылетает вон!» – писал о влазнях один иностранец.
Иностранцев бани московитов изумляли. Немецкий ученый Олеарий, совершивший путешествие в Московию в тридцатых годах XVII века, сообщал: «Русские могут выносить сильный жар, от которого они делаются все красными и изнемогут до того, что уже не в состоянии оставаться в бане, они выбегают голые на улицу, как мужчины, так и женщины, и обливаются холодной водой, зимою же, выбежав из бани на двор, валяются в снегу, трут им тело, будто мылом, и потом снова идут в баню».
Жившие в Москве «немцы» (вообще все иностранцы) позаимствовали от русских мыльни, но придали им комфорта. Эти мыльни приобрели в Москве славу. Вместо голых скамей у них имелись тюфяки, набитые душистыми травами; предбанники были просторные и чистые, где можно было удобно раздеваться и одеваться (такого удобства нельзя было встретить в русских банях). После мытья «клиента» обтирали и клали в постель, подносили ему мед для подкрепления.
Любовь москвичей к бане часто становилось причиной страшных пожаров. В 1649 году Тишайшему царю Алексею Михайловичу пришлось даже издать указ: «мыльни строить на огородах и на полых местах не близко от хором, чтобы пожару не сделать ненароком».
«В летние жары запрещалось их топить в предупреждение пожаров, с некоторыми исключениями для больных и родильниц, по воле воевод, – пишет Николай Костомаров. – Баня для русского была такою необходимостью, что по поводу запрещения топить их жители грозили правительству разбрестись врозь из своих домов».
Запреты топить мыльни касались, однако, лишь посадских, люди же «высшего значения всегда пользовались исключением». Чтобы в «летние жары» у простых москвичей была все же возможность помыться, царь учредил общественные, или царские, мыльни, в которые за вход платили деньги. По известию подьячего Посольского приказа Григория Котошихина, каждогодне собиралось таким образом до двух тысяч рублей со всех мылен, находившихся в ведомстве Конюшенного дворца.
Даже Казанова удивлялся…
«В общественных мыльнях было два отделения, мужское и женское; они отделялись одно от другого перегородками, но вход и в то, и в другое был один; и мужчины, и женщины, входя и выходя в одну дверь, встречались друг с другом нагишом, закрывались вениками и без особенного замешательства разговаривали между собою, а иногда разом выбегали из мыльни и вместе катались по снегу», – рассказывает Костомаров.
Ни один иностранец, посетивший Московию в XV–XVII веках, не обошел молчанием столь чудное явление, как совместный помыв мужчин и женщин. Интересно, что в те времена в Европе совместные купания тоже были общеприняты, но иностранцев удивляла свобода нравов и отношений при помывке. По их общему мнению, русские были совершенно лишены ложной стыдливости. В бани приходили семьями, с малыми детьми.
Поначалу царские мыльни предназначались только для простолюдинов, но постепенно они демократизировались (голые все равны), и московская знать тоже приходила сюда помыться и отдохнуть вместе с народом.
Здесь же, в общем зале, в толпе моющихся сновали гулящие девки, именуемые растиральщицами. Для состоятельных клиентов специально имелись отдельные кабинеты и закутки. В обязанности растиральщиц входила не только полная помывка, но и прочие радости, кои приспичат клиенту.
Подобные увеселения поразили даже Казанову, по признанию которого, ничего подобного ранее он не пробовал.
Прикрыть «рассадник разврата» – совместные бани – решила царица Анна Иоанновна, но натолкнулась на «упрямое непонимание» подданных. Ее благое дело продолжила царица Елизавета Петровна, которая в 1743-м сенатским указом запретила в «торговых» банях мыться мужчинам вместе с женщинами и мужескому полу старше семи лет входить в женскую баню, а женскому полу того же возраста – соответственно в мужскую. Тем самым общественная баня была сохранена, в то время как в Европе из-за венерических эпидемий помывочные заведения позакрывали, надолго заставив европейцев мыться в бочках и корытах на дому.