Москва, которой мы не увидели
Некоторое время назад был принят генплан развития Москвы до 2020 года. Сколько их уже было! В начале 20-х годов свое видение будущего столицы предложил знаменитый архитектор Щусев, существовал «хрущевский» проект ее перестройки, а уже в новейшее время, в 1989 году – «горбачевский».
Но ни один из них по размаху преобразований не мог соперничать с грандиозным планом 1935 года. Привычная Москва перестала бы существовать – вместо нее появился бы новый город: «сталинская Москва».
«Рашен стайл»
Когда в конце 50-х годов стали более-менее безопасными встречи с иностранцами, мы, глядевшие на них как на людей недоступного для нас уровня жизни, культуры, иного миропонимания, стали водить их по собственному дому, Москве, стесняясь и оправдывая нашу архитектурную отсталость, горько переживая ее убогую вычурность, отбросившую нас далеко назад от лаконичной и функциональной Европы. Ошиблись! Интерес наших гостей к «сталинским» постройкам был живым и неподдельным. Они им даже нравились.
Гости любовались тяжелыми, неподвижными глыбами улицы Горького, с любопытством и интересом обходили гостиницу «Россия» – нашу печаль, эту нерадостную громадину, отнявшую у Красной площади ее неповторимый ближний круг. Но особенно внимательны они были к «сталинским» высоткам, этим монстрам, противоестественно соединившим в себе лубок и небоскреб. «Рашен экзотик» – говорили мы иронически. «Рашен стайл» – повторяли они уважительно. И в самом деле, в московских городских пейзажах для них был таинственный знак не до конца понятой ими эпохи, в образе которой было нечто загадочное и привлекательное. Разнеженные и привыкшие к роскошествам классицизма и барокко, утратившие интерес к готической энергетике, уставшие от сдержанного конструктивизма, гости вдруг открыли для себя иные законы организации пространства, в которых была заложена столь заманчивая и привлекательная идея: идея силы. Не до конца поняв, что за этим стоит, они готовы были принять незнакомый им стиль как недостающую и заманчивую краску в их эстетическом восприятии мира.
Но тогда только немногие из нас знали, что городской пейзаж, открывшийся их взору, был лишь частичкой, осколками общего грандиозного плана преобразования столицы, принятого еще в 1935 году и полностью так не осуществленного: вмешалась война. Не оборви она строительного рвения, мы бы жили в «новой Москве», в городе, который забыл свое прошлое и начал новую историю. Кто знает – не разделяли ли мы бы тогда их восторга?
Город-звезда
В чем был основной замысел плана? Приблизить «добрую старую Москву» к современным градостроительным нормам и течениям? Ведь первые попытки уже были – в 20-е годы, и с той поры сохранилось несколько зданий в стиле конструктивизма, которые до сих пор считаются классикой архитектуры. Вовсе нет. К архитектурным и градостроительным замыслам предложенные проекты не имели никакого отношения. В основе их лежали новые идеологические установки. Архитектура – как, впрочем, кино, театр, литература, – должна была стать прежде всего инструментом пропаганды, агитации, проводником новых социальных идей.
Москва с ее беспорядочными улочками и тупиками, скученностью домов, неравномерностью застройки в центре и на периферии должна была приобрести геометрическую ясность и строгость. Она превращалась в город-звезду. Центр – Дворец Советов (не Красная площадь!). От него – как лучи – должны были «до самых до окраин» столицы расходиться лучи новых широких улиц, проспектов, шоссе. И в этом уже был свой смысл – зримое воплощение «демократического централизма», ставшего лозунгом системы. Для этого сносились все промежуточные здания между Моховой и Манежной улицами, а также между Волхонкой и Б. Каменным мостом. Расширялись – до 30–40 м – такие привычные трассы, как Мещанская, Каляевская, Дорогомиловская улицы. Для чего предполагалось уничтожить «бесклассовые» газоны, клумбы, деревья. Они ведь не работали на идею.
Великий Корбюзье, приглашенный в Москву как консультант, заклинал проектантов: «Не трогайте Садовое кольцо! Все, что внутри него, должно стать заповедной зоной города!». Не послушались. Сейчас плачут (и порой справедливо) по ряду снесенных старых домов, имеющих историческое значение. Но надо помнить, что уничтожение (искажение) истории началось уже с первых лет советской власти, а потом вошло как бы в привычку, стало традицией. Генплан 1935 года вполне вписывался в эту тенденцию. Позднейшее исчезновение Зарядья и прокладка Нового Арбата, начисто уничтожившего многие бесценные постройки старой Москвы и отнюдь не придавшего привлекательности столице, значились именно в том проекте.
Любопытная деталь: о жилищном строительстве в нем не было ни слова.
За ним повсюду всадник медный…
Итак, основой, стержнем города-звезды должен был стать Дворец Советов. Нет нужды описывать его – он у всех перед глазами. Как и грандиозная фигура Ленина, которая должна была венчать громадное сооружение. Уже тогда эта фигура обросла множеством мифов и легенд. Так, из уст в уста передавалось, что в голове скульптуры расположится библиотека, а в указательном пальце – конференц-зал. Несуразное сооружение, несуразные слухи.
Менее известно истинное предназначение и здания, и венчавшего его монумента. Построенный на месте православного храма, он должен был предстать святилищем новой религии. Главная его черта – вытянутый ракетный силуэт, рвущийся ввысь и таранивший небо. Полкилометра над землей – выше тогда сооружений не было во всем мире. Ему ли не поклоняться?
Впрочем, проект хранил в себе множество других тайных значений. Очевидное: его очертания восходили к символу российской и советской государственности – Кремлю. Но главное другое. Дворец являл собой иллюстрацию сталинской Конституции, фасад нашей идеологии, ее издание, так сказать, в каменном варианте. Ярус – политбюро (все покоилось на нем), ярус – ЦК, дальше – партия, правительство, профсоюзы, комсомол и, наконец, народ. «Народ» – последний и самый узкий из них (балкончик!) – служил всего лишь подставкой к фигуре вождя.
Мало кто знает, что главный архитектор Дворца Борис Иофан ездил в Америку, присматривался к их небоскребам. Но вовсе не на предмет изучения особенностей непомерно высоких для того времени зданий, а чтобы понять, как они смотрятся с разных концов города. Уехал удовлетворенный – видны! Ведь такой же эффект должен был производить и памятник Ленину – где бы ни находился человек, он должен был находиться под его сенью. Фигура вождя как бы нависала над столицей, над каждым из его жителей. Своеобразный Медный всадник нового времени. Жутковатый смысл пушкинской поэмы: в тени властного истукана человек теряется, исчезает, – без всяких потерь перемещался на сто лет вперед. И был так же жив и актуален. Загадка и парадоксы русской истории.
В счастье – «железной рукой»?
Понятно, что никакая идеология не может существовать без эстетической составляющей, – иначе как увлечь народ? На эту тему я беседовал с Борисом Гройсом, нашим знаменитым соотечественником, ныне живущим в Кельне, который считается одним из самых авторитетных специалистов по искусству сталинского времени.
– Мифология стала непременной составляющей политического, социального и эстетического развития мира ХХ века. Однако создание мифа средствами архитектуры, да еще в таких масштабах, было предпринято впервые. И хотя проекты были политизированы, тенденциозны, тем не менее, выделялись особой пластикой, а главное – обладали несомненной оптимистической силой, жизненным стимулом, захватывая воображение людей, что, заметим, по силам только настоящему искусству. Это не просто органическая часть культуры того времени, но своего рода модернизм, авангард. Именно так он воспринимался на Западе.
Да, архитектура советского тоталитаризма увлекала, завораживала. Мрамор, гранит, бронза, хрусталь, литое стекло, позолота дополняли картину сказочного царства. А все вместе как бы убеждали: обещанная чудесная страна, золотой век – это не сказка, он уже наступил, он здесь, за поворотом. Этот миф и лег в основу генплана 1935 года. И безропотно был принят общественным сознанием.
Россия всегда жила будущим. Но только в советское время «зал ожидания» разукрасили, обрядили, создав иллюзию не прихожей, а гостиной. Архитектура стала декорацией, в которой проходила наша жизнь. Вся эта пышность, монументальность, торжественность, великолепие, безусловно, радовали глаз. Пресыщенные богатством станции метро (среди которых следует особо отметить до сих пор недооцененную «Киевскую-радиальную» с ее прямо-таки античными капителями колонн), добротная, тяжеловесная, но в то же время по-своему аристократичная гостиница «Москва», терема и палаты ВДНХ с их византийской роскошью – все это нравилось людям. Архитектура – независимо от нашего желания – вовлекала нас в карнавал праздника, и мы невольно участвовали в нем.
Но ведь была и вторая составляющая… Город оборудовался не столько для «радости», как об этом мечтал романтик Маяковский (а данном случае его именно так можно назвать), а для того, чтобы чему-то учить, к чему-то звать, но первым делом – повелевать.
На Красной площади должно было появиться одно из самых грандиозных московских сооружений: наркомат тяжелой промышленности. Для этого (один из вариантов) надо было – всего-то! – снести собор Василия Блаженного. Что же мы увидели бы вместо него? Две башни – по сути, два боковых корпуса высотой с Кремль, – соединялись тремя арками, широкая лестница вела к главному корпусу, который мощным приземистым полукружием подминал под себя все сооружения, веками выраставшие на брусчатке площади. В том числе – сам Кремль. Фасад арок – как у римских триумфаторов – должны были украшать знаки и символы социалистических побед. И всюду – почти античные скульптуры рабочих и крестьян: на крыше, фронтоне, по обеим сторонам лестницы. Обилие скульптур на зданиях – это тоже, кстати, характерная черта советской архитектуры, важнейшая часть последовательно осуществляемой монументальной пропаганды. Эстетическая стилистика тиранических режимов, между прочим, везде и во все времена несет одинаковые черты. Те, кто был в Мадриде, подтвердят это. Архитектура времен Франко удивительным образом напоминает наши помпезные здания. Да и в фашистской Германии было немало скульптур на фронтонах домов.
Должен был появиться Антирелигиозный музей с фигурами философов-материалистов и цитатами Ленина и Сталина, выбитыми в мраморе, Дом книги, где камнем – на века – были выложены слова: ОГИЗ – «Объединение государственных издательств» (других, естественно, не предполагалось), Академический кинотеатр, который был внушительнее Большого театра («Важнейшее из искусств…»). Он должен был стать одним из самых грандиозных сооружений в центре города. Место – сразу за ГУМом. Настоящий храм кино – колонны, скульптуры, широкие лестницы. Все – мрамор. Из новых проектов можно назвать и Академию коммунального хозяйства. В нем тоже присутствовала обязательная, официозная и вполне оправданная патетика: чем бы ни занимался советский человек, пусть даже прокладывал водопроводные и канализационные сети, он, прежде всего, утверждал бессмертные и незыблемые идеалы государства. Не случайно проект Академии вобрал в себя гениальную щусевскую находку, воплощенную в мавзолее, – ломаный фасад. То и то – навечно.
Был у этой архитектуры и свой, фирменный цвет – серый.
Впрочем, не так просто было похоронить дерзкие русские проекты 20-х годов, вскормившие всю последующую архитектурную мысль мира. Они упрямо возвращались к нам – пусть и в неявном, закамуфлированном виде. Здесь не обойтись без анекдотического примера. Мало кто знает, что знаменитое здание «Интуриста» на Моховой (бывшее американское посольство), созданное патриархом социалистической архитектуры Жолтовским на месте снесенной церкви Святого Георгия на Красной Горке, представляет собой обычную конструктивистскую коробку, разве что украшенную колоннами и балконами, скопированными с венецианского дворца дожей Палладио. Жолтовский собственноручно промерил все особенности итальянского палаццо и перенес их в столицу.
Шедевры под землей
Существует мнение: великая русская архитектура завершилась в 20-е годы. В последующее время торжествовал новый, имперский стиль. Это не совсем так. И позже были замечательные архитектурные сооружения, правда, в основном под землей, а может быть – именно потому: здесь они не мешали созданию «идеологического» города, не нарушали его общую концепцию. Имеются в виду станции метро.
Вот – «Дворец Советов» (ныне «Кропоткинская»), непревзойденный шедевр на все времена, скромная жемчужина среди разгула искусной бижутерии. Ее автор – Алексей Душкин. Ему же принадлежит станция метро «Маяковская», арки которой однажды показались Юрию Олеше гигантскими прорезями для рук: «стальная кофта Маяковского». Проект получил Гран-при выставки 1938 года в Нью-Йорке. Алексей Душкин еще и автор «Площади Революции». Эти три станции названы лучшими в московском метро (а всего четыре – еще «Театральная») и считаются классикой отечественной архитектуры.
Система все-таки сломила гениального автора подземных шедевров. Трудно поверить, но ему же принадлежит послевоенный «Детский мир» на Лубянке, типичное несуразное детище сталинских лет. В нем повторились «прорези» станции Маяковского, но как нелепы и беспомощны оказались они, обложенные со всех сторон камнем!
О судьбе здания уже в наше время шли споры, но все же решили его сохранить – не без влияния архитекторов старой школы, на глазах которых исчезала столь привычная для них пышность и монументальность. Отстояли – дав, правда, согласие на коренную переделку интерьера.
Непрошедшее время
Попытки вернуться к так и неосуществленному проекту Дворца Советов все же были предприняты позже – сразу после окончания войны, правда, в осколочном, дробном виде. Это как раз и были те шесть высоток, которые возвели в Москве. Потом к ним прибавилось здание на Ленинских горах. Отдельные маленькие дворцы, каждый из них украшали эмблемы советской власти. Кремль, кремль, кремль… Интерьеры магазинов, которые располагались в первых этажах некоторых из них, являли собой царские палаты. Авторы каждого проекта автоматически награждались Сталинской премией. Впрочем, своеобразие высоток, бесконечно далеких от искусного лаконизма 20-го века, однажды дало осечку. Уже в «оттепель» – в конце 50-х годов – здание на Комсомольской площади (случай беспрецедентный!) лишили Сталинской премии. Выяснилось, что полезной площади в нем – всего треть.
Впрочем, «большой стиль» не закончился ни 30-ми, ни 50-ми годами, тяга к нему сохранилась до наших дней. Свидетельство тому – устремленность ввысь жилых зданий, иными словами, высотная застройка города, от которой Европа давно отказалась. А помпезный правительственный Белый дом – странноватый с точки зрения современных архитектурных канонов? Ведь это, в сущности, один к одному – проект здания Аэрофлота, выполненного архитектором Чечулиным (некоторое время бывшим, кстати, главным зодчим Москвы) еще в 1934 году. Тогда он не был осуществлен, но оказался востребованным в наши дни. Более того: это здание открыло эру многочисленных овальных небоскребов, до сих пор возводящихся в Москве. Трудно сказать: чего в них больше – претенциозности или бедности фантазии? Еще один известный римейк прошлых лет – бесконечные башенки, несомненная кремлевская аллюзия, которые прилаживают к постройкам самого разного назначения. Почему? Какое отношение они имеют к архитектуре? Задумывался единый стиль столицы, получилось нечто другое.
Тирания ушла, но тяга к «прекрасному» – в том смысле, как она понималась в прежнее время, – осталась. Нас лишили прежних романтических устремлений, однако не избавили от ностальгии по прошлому. «Будущее сегодня» – разве это не привлекательно? По сути, ведь дело не в государственной доктрине – социализме, авторитаризме, демократии, – а во вкусах большинства. История, опыт, традиции народа имеют гораздо большее значение, чем политическая погода на дворе. Современные культурные идеи, захватывающие массы, питаются именно ими. В том числе – и в архитектуре. А значит, можно порадоваться: угадали.