Третий путь к Котельникам
Добраться до высотки на Котельнической набережной можно тремя путями: от м. «Новокузнецкая», где вы пройдете мимо безликих современных глыб и множества торговых палаток, чуть ли не вытесняющих вас на трамвайные пути, либо от м. «Таганская», где главная достопримечательность – любимовский театр, бывший когда-то знаменем вольнодумства, и оставшийся верным себе, хотя знамя-то, его знамя, подхватили другие…
И наконец, от м. «Китай-город», по Солянке. Не пожалейте времени, выберите третий путь, всего две-три троллейбусных остановки, но это та Москва, которую мы уже позабыли, а может, утратили навсегда.
Эхо петровских времен
Одно- и двухэтажные здания – где вы видели такое в центре Москвы? Самое престижное место, но ни один коммерческий монстр не нарушил эту удивительную гармонию старины. И хотя на строениях нет таблички «Охраняется государством…», улица осталась такой, какой видели ее современники Пушкина и Гоголя. Обычно на одном из строений таких заповедных уголков принято вешать мемориальные доски их создателей – архитекторов, но я бы сохранил имена энтузиастов, которым мы обязаны активной жизнью этого замечательного исторического места.
Это – дворянская Москва, не княжеская, не графская, и уж, упаси боже, не купеческая. Скромность, непритязательность и высокий вкус свойственны ей. Крылечки, навес которых держится на затейливо выкованных узорах, мезонины, портики, украшенные скромными и строгими колоннами, покатые железные крыши, каждый продух которых – вход в таинственную сень неведомых кладовых, неразгаданной красоты плоские фасады, где нет ни одного рельефа, а декор достигается непритязательным рисунком (чаще всего – гирляндой из полевых цветов), и конечно же, непременный витиеватый герб на фронтоне – все это придает недостижимое ныне благородство и легкость всему дому. А по бокам до сих пор стоят полуразрушенные, обветшалые (а истинный аристократизм не может быть иным) торжественные арки-ворота, за которыми, кажется, не скромные дворики, а по меньшей мере королевский Версаль. Эти дома называли городскими усадьбами. Отсюда начиналась Рязанская дорога.
И есть еще одна особенность у этого чудом уцелевшего осколка старой Москвы – его удивительная гармоничность. Вся улица – 3–4 десятка домов, но ни в одном не повторяются линии, формы, элементы декора соседних зданий. Я не знаток архитектурных стилей, но старая Солянка, кажется, взяла все лучшее от знаменитого русского барокко петровских времен – ненавязчивую торжественность, тонкую изысканность, гордое достоинство. Все же вместе дома сливаются в целостный, завершенный ансамбль, воздушный, ритмичный, радостный, озаренный каким-то внутренним светом. Не знаю таких других улиц в Москве.
Улица бережно, с большим старанием и любовью, и конечно же, отменным вкусом (завидуй, Старый Арбат!) реставрируется, и ни один элемент современного декора или просто строительная деталь позднейших времен не нарушает эту удивительную атмосферу старины. Я даже не приметил ни одной современной вывески, хотя ясно, что не все здания жилые, есть и присутственные. Как же они без вывесок? Получается – можно. Подлинность – самое главное достоинство этой сохраненной московской жемчужины. Трепетное отношение к прошлому столицы чувствуется здесь во всем.
А шока не случилось
Но вы не забыли, куда мы идем? В конце Солянки появится высотка на Котельнической набережной, и уже от этой мысли портится настроение. Встроить в старинный, с такой любовью воссозданный московский пейзаж нечто громадное, официозное, копирующее так и не состоявшийся Дворец Советов, убивающее все строения вокруг, бесконечно далекое от тенденций мировой архитектуры, – что может быть нелепей этого? Архитектурные стили не просто полярны, они враждебны друг другу. Сказать просто «эклектика» – ничего не сказать, скорее – карнавальность, где логика отдельных частей заранее противопоказана гармоничному целому: чем бессмысленней – тем лучше.
Но почему-то шока не случается. Даже сердишься на себя: ну как же, только и разговоров – где же старая Москва? А тут такой случай – вволю поплакаться и распалиться бесцеремонностью перемен, только разрушающих, но ничего равноценного не создающих. Нет, негодование куда-то пропало. Более того, вдруг ловишь себя на недостойной мысли: а может, и не так все плохо? И кажешься себе вовсе предателем, когда вдруг монструозный гигант записываешь в закономерное и даже органичное завершение блистательного и сокровенного исторического места столицы. Не по каким-то там идеологическим причинам («мы наш, мы новый мир»…ну да, построили, колесо истории не повернешь вспять, и значит, принимайте то, что есть), а именно архитектурным, эстетическим, культурологическим мотивам. Почему так? Непонятно. Так, вульгарная брошь на одеянии венценосной особы, отточенном до каждой складки, каждого выреза, поначалу вызывает оторопь, но постепенно начинаешь догадываться, что в ней скрытый замысел модельера, у этой странной детали есть своя глубинная, потаенная цель, какая – непонятно, но уже ясно: без нее наряд был бы не полон. Только бы разгадать ее смысл…
Богиня с пионерским горном
В Москве, как известно, семь высоток. История их возникновения – это, по сути, история зарождения нового направления в архитектуре – сталинского классицизма. Мы и здесь пошли революционным путем. Созданная в 1933 году Всесоюзная академия архитектуры сходу, что называется, отмела попытки встроиться в русло мировой художнической мысли – лаконичный и функциональный конструктивизм быстро завял, не тот размах! На смену ему приходила помпезность, выспренность, торжественность – архитектурные качества, надо сказать, свойственные всем тоталитарным режимам. Высотка в Зарядье – после так и неосуществленного Дворца Советов – должна была стать первым таким сооружением. Начали строить ее еще до войны, и к ее началу появилось только крыло дома вдоль набережной Москвы-реки. Достраивал дом главный архитектор столицы Д. Чечулин, и это уже было время, когда «сказка» воспринималась как «быль», когда напыщенность и роскошь из эстетических категорий превращались в уставные, идеологические: «Вам обещан коммунизм? Но он вот уже, перед вами». Так воспринимался новый стиль. Он уже не обходился без мрамора, хрусталя, позолоты. Искусство, творчество, просто вкус? Высотки становились своего рода утешением, обещанием реальности далекой мечты, а это было куда важнее.
Подойдите ближе к зданию. Парадный вход оформлен как царские врата. Или – светильники перед домом. Понятно, что они не должны быть простыми фонарными столбами. Но ведь и не ростральными колоннами! Но именно питерские грандиозные украшения моста приводят на память эти мраморные колоссы, цель которых – всего лишь осветить площадку перед подъездом. Фасад с двух сторон украшен грандиозными горельефами. Они насыщены фигурами из самых разных, отдаленных на тысячелетия эпох. Вглядитесь внимательнее. Рядом со сталеваром в рабочем переднике – греческая богиня, благословляющая воина на бой. Рядом с женщинами в туниках, которые держат на плечах античные амфоры, юные пионеры трубят в горны. Советские символы – серп и молот – мирно соседствуют с античными венками, которыми награждали героев в Древней Элладе.
Поднимаешь глаза кверху – и тут уж вообще отказываешься что-либо понимать. Гигантская мешанина из нелепых башенок и средневековых бойниц, которые почему-то охраняют пафосные атлеты в современных одеяниях. К месту и не к месту устремленные ввысь золотые шпили, некоторые из которых заканчиваются звездами, другие – каменными хлебобулочными плетенками и кренделями. Вдруг возникают оборванные полукружия, появляются ничего не ограждающие балюстрады, и что уж совсем непонятно – в разных местах высятся гигантские устрашающие булавы, во все стороны ощетинившиеся шипами. Какой во всем этом кроется замысел? Этого не понять. Да и нужно ли? Более нелепого нагромождения столь несуразных разномастных, амбициозных форм, деталей, украшений, пристроек, понатыканных в разных местах и не несущих никакого смысла, найти трудно.
Но кто разглядывает детали? Каким бы грандиозным ни было сооружение, оно входит в сознание как единое целое, а доминантная мысль, которая отражается буквально в каждой его части (радость, изобилие), столь бесцеремонна, что в конце концов оглушает, и добивается именно того впечатления, что хотел донести архитектор. В самом деле, так ли уж важно, что развевающийся флаг пионерского горна соседствует с античным кувшином, полным вина? И то, и другое символ экспрессии, веселья, торжества, именно они создают настроение, а общий гул, как известно, первооснова стиха. Это говорил еще Маяковский, утверждавший, что слова лишь подчиняются ему, они наполняются той формой, тем смыслом, которое диктует им замысел автора. Любой творец подтвердит вам это. И это общее у массивной высотки и нежной, беззащитной, совсем не воинственной Солянки. Их роднит то же ощущение приподнятости, ликования, легкости жизни, ансамблевой целостности. Наивная безмятежность старой улицы (в сравнении с нашим-то сумасшедшим веком) и напускная, кажущаяся беззаботность нынешнего строения, которую нам так настойчиво внушали, и потому мы верили ей – все это было искренне, и эта искренность не может не подкупать. До анализа ли здесь? Оставим его специалистам. Воспринимается главное, первое, что бросается в глаза. В данном случае – радость бытия. Именно в этом смысле высотка продолжает улицу. Сочетание столь несовместимых стилей не вызывает отторжения, а воспринимается вполне естественно, и уже навсегда остается в сознании.
За царскими вратами
За таким фасадом царские хоромы. Никак не меньше. Но как попасть туда? Не постучишь же просто так.
У парадных дверей дома одна-единственная мемориальная доска – Галине Улановой, и единственная квартира-музей тоже посвящена ей. Кто больше достоин, кто меньше – нет такого вопроса. В разряженном надзвездье, где легко дышится только гениям, силами не равняются – все они боги, все недостижимы, какой спор? И все же два факта выделяют Уланову из этого божественного сонма, не могу не привести их: в послевоенное время за рубежом знали два имени: ее и Сталина. А стокгольмский театр поставил перед своим фасадом скульптуру Улановой – еще при ее жизни: знакомую нам по массе ширпотребовских фигурок поднятую на пальцах Одетту с заломленными назад руками. Как не пойти? А вот так. Наше поколение знало Галину Сергеевну в основном по фильму «Ромео и Джульетта», а что мы узнаем больше того, что уже видели в ее сцене с Кормилицей? Испуганный жест, когда испугалась она саму же себя, своего неожиданного взросления. Зачем нам знать больше? Ведь через один жест можно все знать о человеке. Не было у меня любопытства. Я пришел в гости не столько к великой балерине, сколько к именитой обитательнице дома на Котельнической, подсмотреть, как жили великие. Такой вот чисто обывательский интерес.
Нет, никаких открытий. 5–6 небольших комнат, несуразно соединенных множеством коридоров. С непривычки можно заблудиться. Уланова последние годы жила одиноко. Квартиру заполняли лишь бесчисленные лебеди – мягкие игрушки, фарфоровые раритеты, гипсовые поделки. Они стояли здесь и при ее жизни. «Нет, Галина Сергеевна не собирала их, это все подарки, это было тепло людей, а она очень дорожила им», – объясняет женщина, сопровождающая нас. Но самое интересное – записки, письма, обращенные к Улановой. «Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь!» – так предваряет письмо к великой балерине Фаина Раневская. «Несравненная Галина!» – пишет Алексей Толстой. Есть письма от высших партийных деятелей, ученых, режиссеров. Интересно же то, что все они жили в одном доме, но ходить в гости друг к другу не жаждали, только переписывались. А ведь какие соседи! Надо обойти высотку со всех сторон и поклониться каждой памятной доске: Жаров, Лучко, Мордюкова, Мурадели, Мокроусов, Паустовский, Богословский, Масальский, Огнивцев (не могу не заметить – незаслуженно забытое имя, а ведь когда-то его сравнивали с Шаляпиным)… Почему не общались? Такие уж у небожителей привычки. Не нам судить.
Правда, об одной из встреч – Раневской и Твардовского – сохранилась молва, но она скорее курьезная, чем серьезная. Александр Трифонович вошел в дом, но тут его прихватило. Добираться до своего этажа? Не доверял себе. И тогда он позвонил в первую же попавшуюся квартиру. Дверь открыла Раневская.
– Александр Трифонович, вот уж рада, какими судьбами?
Твардовский, ни слова не говоря, пулей промчался в заветную комнатку и вышел оттуда с виноватым и крайне стеснительным видом.
– Какие наши дела? – радушно встретила его Фаина Георгиевна. – Двери моего клозета для вас всегда открыты.
И еще одно добавление. Строился дом для деятелей искусства. В знак уважения к ним. Но потом к ним подселили и высоких сановников, партийных и военных деятелей, как же без них. Но не доверяйтесь фасадам! Из деятелей культуры самые большие апартаменты – 140 кв. м – были только у Улановой. У других неизмеримо меньше, великие артисты, музыканты, художники занимали одно- и двухкомнатные квартиры площадью не более 60 кв. м. Случались и коммунальные. Понятно, к сановникам это не относилось. У них были квартиры и больше улановской. Вот какие еще тайны скрывала помпезная высотка: не ко всем поворачивалась передом.
Ненаписанный роман
Апофеоз нашей экскурсии в Котельники – смотровая площадка, расположенная на 16-м этаже, где-то на половине всей высоты дома. Но верх все еще кажется недостижимым, даже задирая голову, не увидишь кончиков золотых шпилей. Там, почти под облаками, вьют свои гнезда соколы. А внизу, на планете Земля, плещется Яуза – будто узкий поток омывает громадную скалу. В другое время полюбовался бы этим зрелищем. Но сейчас что-то мешает… Еще не зажила рана последних дней. Ведь в этом доме жил наш знаменитый современник Василий Павлович Аксенов. В Москве проводил основное время, а в Биарриц, во Францию, уезжал лишь писать. «Только в Москве и живешь полной жизнью», – говорил он. Он завел машину и совсем немного отъехал от дома, когда ему стало плохо. Успел еще свернуть к парапету, заглушил мотор. И сразу потерял сознание. Только через час прохожие заметили его, вызвали скорую, и он еще несколько часов лежал в коридоре районной больницы. Как знать, если бы такое случилось в Биарицце, может, мы прочитали еще очередной его роман…
Пейзаж завораживает. Посмотришь вдаль – захватывает дух! Все Зарядье, да что там – вся столица как на ладони. Можно разглядеть даже Сити. Сразу замечаешь, как меняется Москва, сколь становится незнакомой. Что ж – будем учить! Никуда не денешься – наш город. Невольно еще раз отмечаешь уникальность уже знакомой Солянки – как же она красива, как любовно ее берегут. Отсюда, с высоты, это кажется особенно разительным и впечатляющим. Даже трамвай – примета позднейших времен и не такая уж редкость для Москвы – и он вызывает умиление, рождает оптимизм. Тоже не из нашего времени, но ведь живой. Значит, умеем хранить историю.
Невольно приходит мысль: а не сыграла ли высотка куда большую роль в судьбе старой улочки, чем это кажется на первый взгляд? Может, именно она и сохранила ее? Не в том ли и есть главное ее предназначение? Вспоминаю необыкновенной красоты церковку Симеона Столпника на Новом Арбате. Известно, что она подлежала сносу, и лишь отчаяние энтузиастов, бросившихся под нож бульдозера, спасло ее. Но только ли оно? Может, все проще? Отцам города просто показался интересным контраст старого и нового, и в воспитательных целях храм был спасен.
Не тот ли случай в Котельниках? «Ты, как младенец, спишь, Равенна…» Дальше Блок говорит о «руках вечности». О некоей неземной надежности. Но здесь, в Зарядье, стихотворение прочитывается по-новому: да, надежность, но самая что ни на есть земная. Солянку поручили Котельникам, ведь высотка просто не мыслится без этой старинной улочки, а потому та никому не даст ее в обиду. Мощный гигант будет надежно хранить и оберегать покой этого хрупкого и талантливого дитяти, теперь ему ничего не грозит. Может, и «тайный замысел» именитого советского автора как раз заключался в том, что историческому уголку Москвы он нашел самое подходящее, самое безопасное место, теперь никто не вправе покуситься на него. Право же, ради Солянки прощаешь другие и – увы! – неизбежные потери старого города. Останется Солянка – останется частица нашего прошлого. Мы вырвем у безжалостного молоха истории триста лет московского бытия. Бесценный трофей.
Что же касается архитектурных достоинств высотки… Тут уж дело вкуса. Кто-то, может, и скажет: «Красавица и чудовище». «Красавица» – дворянская улица, «чудовище» – известно, кто. Другой возразит: просто они из разных эпох. Как Венера Боттичелли и Анна Маньяни. Сойдись эти женщины вместе, каждая надменно отвернулась бы от другой. «Какую же уродину Бог послал!» Но разведите их по годам. И тогда поклонимся каждой. Так будет только справедливо.