Лев Прыгунов: «Получаю за съемочный день десять квадратных сантиметров»
Слава пришла к нему в тридцать, когда в 1969-м он снялся в картине «Сердце Бонивура». Лев Прыгунов работал вместе с такими маститыми режиссерами, как Марлен Хуциев, Сергей Микаэлян, Юрий Озеров. Сыграл у Джузеппе де Сантиса в картине «Они шли на восток» и в нескольких голливудских лентах. Два последних десятилетия увлекается живописью. Выставки его картин с успехом проходят в России и за рубежом.
Дома мало места
– Лев Георгиевич, вы жили во Франции, Англии, Америке. Что для вас значит понятие ДОМ?
– Если мы говорим о России, то ДОМ для меня – это все. Это спасение, мгновенное возмещение энергии, которую ежедневно теряю в нашей нынешней Москве.
– Чем же она так изматывает?
– Живу на улице Горького, вернее, на Тверской. Бесконечный поток машин, толпа под окнами, пыль, шум… Хотя окна дома на шестом этаже, слава Богу, выходят на Вторую Тверскую, но все равно, это очень тяжело. И в то же время, как поется в песне, «никуда от Москвы не уйдешь, ты влюблен в эту ночь, в этот дождь, в эти лужи»… Не могу без Москвы. Уезжая из города, всегда вспоминаю дом: «Как он там, без нас?» У нас небольшая квартирка, но я счастлив в ней. Также есть мастерская в Отрадном. И я нахожусь либо дома, либо в мастерской, либо в дороге.
– Почему не пишете дома?
– Мало места. Надеялся, что благодаря многочисленным сериалам, в которых снимаюсь, сумею увеличить свою жилплощадь. Но как-то подсчитал, что получаю за сериальный съемочный день… десять квадратных сантиметров.
– А вы коренной москвич?
– Родился в Алма-Ате, еще до войны. Жили в крохотном домике, который успел построить отец, словно предчувствуя, что уйдет на фронт. Мать осталась одна с двумя детьми на руках, в полной нищете, потому что получала зарплату учительницы, равную одной буханке хлеба на рынке. Причем нас все время обкрадывали, воровали, в основном, хлебные карточки. Дома было абсолютно пусто. Но поскольку я не знал другой жизни, то был счастлив тем, что имею: приходила зима, и я накручивал на валенки старые коньки. Но, думая о матери, с ужасом вспоминаю те безумные годы:
Я детство прожил в нищете войны,
Хотя наш город и не знал бомбежки.
Все зимы – с осени и до весны,
Давились мы гнилой картошкой.
Зато весной такая благодать –
Крапива, лебеда, лучок-голубчик,
Колдует ночью у костра с кастрюлькой мать,
Слезами заправляя жидкий супчик…
Стихи начал писать недавно. Словно какую-то плотину прорвало: за четыре месяца собрал книгу, которая, надеюсь, скоро выйдет в свет.
– Ваши родители тоже родом из Алма-Аты?
– Мама родилась в Сибири и со своими сестрами сбежала из дома сначала в Ташкент, а потом уже в Алма-Ату. Дело в том, что она была дочкой священника, четырнадцатой по счету. Ее отца, а моего деда, в 1919 году таскали по всему селу за волосы, хотели расстрелять. Его отбила паства. Но через три дня дед умер, не выдержав побоев и издевательств.
Мои родственники поняли, что им в том селе жизни не будет. Двух моих двоюродных дядьев, также священников, расстреляли уже в 1939-м. Мать в Ташкенте поступила в университет, но ей не дали доучиться – узнали подробности биографии и вышибли на улицу. Она спаслась только потому, что заболела: все думали, что она умерла от тифа. А она выжила и уехала в Алма-Ату.
– Чем занимался ваш отец?
– Он вернулся после войны только в 1946-м. Был биологом, бредил этой профессией, сразу начал таскать меня в горы. Он и погиб в горах. Но за четыре года успел привить любовь к биологии. Я стал орнитологом, ловил птиц, делал замечательные чучела. До сих пор могу сделать хорошее чучело любой птицы. В горах получил потрясающий запас энергии на всю жизнь.
В Алма-Ате после войны мы жили в крохотной комнатке с одним окном. В пять утра я вставал, шел в горы, ловил птиц, возвращался в школу. Часто опаздывал на первый урок. А жили мы в самом здании школы, мой класс находился через лестничную площадку от нашей комнаты. Поэтому учителя иронизировали: «Что, парень, далеко живешь? Смотри – допрыгаешься!»
«Националь» как точка отсчета
– Вы поначалу решили пойти по стопам отца. Почему сменили профессию?
– Я действительно проучился два курса в педагогическом институте на биологическом факультете. В какой-то момент стало скучно. В институте я знал все то, что нам рассказывали преподаватели, так как у меня была большая «полевая» практика еще до поступления. Кроме того, отец оставил прекрасную библиотеку. Я затосковал, бросил все и уехал в Ленинград.
Поступил мгновенно. После третьего курса пригласили на мой первый фильм «Увольнение на берег». Кое-как в перерывах между съемками закончил институт. И сразу же начал сниматься в картине «Утренние поезда».
Так что с 1961 года я уже жил по сути дела в Москве.
– Где «тусовались» в столице в годы «оттепели»?
– В первый же день, приехав в Москву, вышел из метро на станции «Охотный ряд» и заглянул в кафе «Националь». Заглянул туда… там и прописался. До 1971 года проводил в «Национале» все свободное время. Меня там искали друзья и ассистенты по актерам с «Мосфильма». Там меня нашли и на картину «Они шли на восток».
– Как случилось, что живопись вошла в вашу жизнь? Вы ведь – Телец, а значит, человек «земной»?
– Мне безумно повезло с друзьями. Дружил с Иосифом Бродским и со всей его поздней компанией. Моим другом с 1965 года стал талантливейший поэт Евгений Рейн. С той же поры дружу с гениальным саксофонистом, философом, музыкантом Алексеем Козловым. Кроме того, в 1964-м в мою жизнь вошли потрясающие русские художники Олег Целков, Александр Харитонов, Эдик Штейнберг, Эдуард Зеленин, Анатолий Брусиловский. Я бывал в гостях у Яковлева, пил со Зверевым. Это все мои товарищи. Каждый из них, так или иначе, повлиял на мою жизнь.
Вспоминается забавная история: Иосифу Бродскому американцы подарили крутую по тем временам куртку «Wrangler», и когда мне предложили сниматься в фильме «Меж высоких хлебов», он дал мне ее на съемки. Так что самое интересное для меня сегодня в этом фильме – я в кадре в куртке Иосифа Бродского. Когда Бродский уехал за границу, я приезжал к нему, провел в его доме несколько дней.
Живопись для меня – реализм или абстракционизм – самая что ни на есть подлинная реальность. Краски, они ведь тоже делаются из глины, из земных материалов. Но меня зачастую тошнит от бездарности современных художников, мучает их чудовищный вкус. Пост-постмодернизм сегодня настолько оторвался от корней искусства, что становится страшно.
Многие современные художники, работающие в этом направлении, воруют у известных и великих чуть ли не напрямую. Когда я листаю журналы пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов, которые у меня хранятся в библиотеке, то вижу, как из них современные художники заимствуют целые сюжеты. Это напоминает ситуацию, когда мы берем из Европы или Америки ядерные отходы. И точно так же берем отходы от искусства. Вся Европа от этого давно отказалась. Мы – нет. Это катастрофа и трагедия. Помните, как Внешторг в свое время скупал югославские и австрийские туфли за копейки, освобождая чужие склады и делая здесь, в СССР, на этой продукции баснословные деньги? Так вот сегодня Европа отказывается от своего псевдохудожественного хлама. А мы этот хлам тащим в Россию.
Два художника в одной семье
– Вы воспринимаете живопись как хобби или как вторую профессию?
– Судите сами: мы с женой только в Лондоне полтора года прожили за счет проданных работ, прожили полгода в Америке и полгода в Париже. У меня продано более ста пятидесяти картин. Выставки проходили в Лондоне. Домашние выставки – в Нью-Йорке. Выставлялся в Москве (в ЦДХ), Санкт-Петербурге, Костроме, Ярославле, Калуге, Архангельске… Сейчас вот собираемся в Тверь и Самару.
– То есть вы – «передвижник». А чем занимается супруга? Она также художник?
– Ну, прежде всего, она моя жена. Мы вместе душа в душу прожили двадцать пять лет и абсолютно счастливы. Ольга – прекрасный художник, если бы у меня был такой талант, как у нее, я был бы счастлив. А если бы у нее было мое упорство и работоспособность, то она была бы гениальным художником. Но она ленива. Я, кстати, тоже ленив, но умею заставить себя работать.
– Поскольку в семье два художника, то вы, видимо, дома сами оформляете интерьер?
– Конечно. Очень люблю хорошую мебель. Старинную. Особенно восемнадцатого века.
– А картины на стенах висят собственные?
– Дома? Зачем? У меня присутствуют в оформлении какие-то картинки, но не мои. А если честно, люблю белые стены, большие окна, чтобы пространство дышало. И когда в белоснежном интерьере есть несколько очень хороших предметов, то это вызывает восторг!
– Ремонт сами делаете?
– Нет, ну что вы! Ремонт – это тяжелая и серьезная работа. Мы сделали очень хороший ремонт лет десять назад и теперь только обновляем его. Никаких дизайнеров, предлагающих хай-тек, на порог не пускаем: у нас абсолютно старомодная квартира, и мы ничего не хотим менять.
– А отношения с природой как у вас сейчас складываются?
– Есть дачка, я ее называю «Дикий дом». Мы там специально ничего не сажаем: растет лишь несколько яблонь. Самая урожайная – белый налив. Эти яблоки хранятся две недели, и я не знаю обычно, что с ними делать. Всех приятелей приглашаю на сбор плодов с последующим самовывозом.
– Вы работали с потрясающими актерами: Леонидом Куравлевым, Анатолием Папановым, Евгением Леоновым, Василием Ливановым и многими другими. Наверняка среди них были люди, оказавшие влияние на ваше становление?
– Большой толчок дал мне грандиозный режиссер Джузеппе де Сантис в картине «Они шли на восток». Кроме того, у меня был прекрасный мастер в театральном институте – Татьяна Григорьевна Сойникова, которую вспоминаю с большой теплотой. И потом я все-таки полтора года проработал у Эфроса в Центральном детском театре. Прошел все легендарные ночные репетиции знаменитой «Ромео и Джульетты».
Метод Эфроса у меня отложился в подсознании, хотя я стал понимать его по-настоящему всего лишь лет двадцать назад. Это метод действия и мысли, никаких изображений! Я сыграл множество ролей в сериалах, в фильмах, и все мои роли получились разными. Хотя я ничего не менял в отношении себя. Это могло быть только благодаря методу Эфроса, который заставляет думать актера по-другому.
– Что в нашей жизни вас – актера, художника, поэта – сегодня волнует по «гамбургскому счету»?
– Отвечу своими стихами:
Странник, путь, очарованье,
И Вселенная без дна.
Духа вечного дыханье
Неразгаданность одна
В каждой крохотной былинке,
В каждом жирном червяке,
В нарисованной картинке,
В недописанной строке
Все пронизано любовью.
Все пропитано насквозь
Искупительною кровью,
Благодатью чистых слез.
Кто мы? Где мы? И откуда?
И зачем летим, куда?
И какое ждет нас чудо?
И какая ждет беда?
Не страшись дороги, странник,
И пытаться не спеши
Разгадать загадок странных
Путешествия души.
Наша справка
Лев Георгиевич Прыгунов родился в 1939 году. В 1962-м окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии.
Был актером Московского Центрального детского театра, затем работал в Театре-студии киноактера. В кино дебютировал в 1962 году («Увольнение на берег»). Известность пришла к нему после главной роли в телефильме Марка Орлова «Сердце Бонивура» (1969). Снимался в культовых советских картинах: «Иду на грозу», «Освобождение», «Без права на ошибку», «Как закалялась сталь», «Рожденная революцией», «Трактир на Пятницкой», «Битва за Москву», «Криминальный квартет», «…По прозвищу «Зверь», «Безотцовщина», «Опасные друзья».