Кафтаны под ноги бросали
Великий пост нелегок. Но вот уже и Благовещение. Праздник великий! Никакой работы: «В этот день даже птица гнезда не завивает».
Сразу после праздничного богослужения все шли на птичьи базары, куда крестьяне из ближайших сел свозили целые садки с овсянками, снегирями, синицами. Исстари у москвичей – обычай выпускать в этот день на волю птиц. Открывались клетки, и целые тучи птиц взмывали в небо. Стояли москвичи, разинув рты, с задранными головами, смотрели…
Лоточники же торговали испеченными из белой муки фигурками жаворонков. Вкусно пахло благовещенскими пирогами – на четыре угла: с грибами, семгой, налимьей печенкой, судачьей икрой.
Благодать! И Вербное воскресенье уже не за горами. А там, глядишь, и Пасха.
Малиновый звон
«Нигде у христиан не празднуется Вербное воскресение с таким великолепием, как у москвитян», – в XVII веке писал голландский путешественник Ян Стрейтс.
Для участия в этом празднестве все, кто только мог ходить, отправлялись на Красную площадь. «Людей, мужчин и женщин, собралось столько, что они не поместились на площади. Поэтому они заняли крыши ближайших домов и сараев, из-за чего некоторые крыши от большой тяжести провалились», – в 1659-м рассказывал секретарь датского посланника Андреас Роде.
Воистину диковинное для иностранцев разыгрывалось зрелище под стенами Кремля. В центре грандиозного шоу было «шествие на осляти». Вернее на лошади (за отсутствием в златоглавой ослов), но в соответствии с традицией христианского праздника обязательно именуемой «ослом».
В этот день, после ранней обедни, из Успенского собора начинался Крестный ход. В нем участвовали царь и патриарх, бояре, дворяне, приказные дьяки и чуть ли не все духовенство столицы. Процессия выходила через Спасские ворота Кремля на Красную площадь и останавливалась около Покровского собора, более известного в народе как Собор Василия Блаженного.
Царь и патриарх проходили внутрь. Патриарх служил молебен.
Тем временем Лобное место на площади устилали дорогими тканями, устанавливали на нем аналой с Евангелием и иконами. Всю площадь заполняли стрелецкие полки и толпы народа.
Рядом с Лобным местом стоял один из главных участников праздника – «ослятя» – церемониальная лошадь, покрытая белой попоной. Патриарх садился на нее, а царь брал «ослятю» под уздцы. Начиналось шествие. Впереди процессии шли бояре, дворяне, приказные чины. За ними везли вербное дерево на богато убранной телеге, запряженной шестеркой лошадей.
Само вербное дерево украшалось с необыкновенной пышностью, не хуже новогодней елки – искусственными цветами и листьями, а также яблоками, грушами, финиками, изюмом, орехами. Между ветвями размещались певчие отроки в белых рубашках, парчовой одежде и на протяжении всего шествия высокими голосами тянули церковные песнопения.
Впереди государя стольники несли скипетр, царскую вербу, свечу и полотенце. А патриарх налево и направо осенял народ крестным знаменем.
Представители ганзейского посольства, прибывшие в Москву в 1603 году, в своем отчете подробно рассказывали о таком ритуале. Стрельцы снимали с себя выданные им по случаю события праздничные кафтаны, и стрелецкие дети бежали с ними к процессии, чтобы кинуть те наряды под ноги их величествам (царю Борису Годунову и его сыну) и копыта церемониальной лошади патриарха. Чтобы не было изъяна дорогим праздничным кафтанам, стрелецкие дети по ходу шествия стелили по земле цветные сукна, а уж поверх их бросали одежды.
Оставшиеся позади процессии сукна быстро подхватывали и переносили вперед. Для этого нанимали порой до 800 сноровистых, расторопных ребятишек.
В Смутное время, как рассказывает немец-наемник Конрад Буссов, в 1611 году поляки, занявшие Москву, «не хотели разрешить московитам празднование Вербного воскресенья во избежание мятежа и бунта». Но народ, узнав о запрете, «озлобился», заявив, «что лучше умереть всем, чем отказаться от празднования этого дня». Встревоженные таким единодушным ожесточением, польские власти пошли на уступки, и крестный ход состоялся.
Мятеж все же вспыхнул, «выгорела третья часть Москвы, и много тысяч людей погибло от пуль, мечей и от охватившего город огня», – рассказывает Буссов. Так что следующая за Вербным воскресеньем неделя в тот год оказалась для москвичей Страстной в полном смысле этого слова.
А шарик по небу летел
Петру Великому в юности пришлось несколько раз и в одиночку, и вместе с братом Иваном «водить осля». Став полновластным правителем, он отменил эти шествия.
Но по-прежнему в Москве на Вербный праздник народ толпами спешил на Красную площадь и устраивал там гулянье. Накануне воскресенья на площади разворачивалась «вербная ярмарка». Уже в субботу вокруг памятника Минину и Пожарскому начиналось «вербное катание». Именитое московское купечество каталось в богатых экипажах на тысячных рысаках и при этом вывозило напоказ дочерей-невест.
«Тут цепи карет тянутся иногда в шесть рядов, между ними рисуются верхами московские молодые денди», – писал Петр Вистенгоф в «Очерках московской жизни» об этих катаниях, которые длились в хорошую погоду до сумерек.
Иван Слонов в очерках «Из жизни торговой Москвы» рисует курьезную сценку: «Высоко в воздухе над головами многочисленной толпы летают большие связки цветных воздушных шаров, при помощи которых московские жулики очищают карманы у почтеннейшей публики. Для этого они устраивают следующий маневр: покупают у разносчиков 5-6 больших воздушных шаров, связанных вместе, и пускают их на свободу. Публика, наблюдая за их полетом, поднимает головы кверху… Этим моментом ловко пользуются воры, вытаскивая из карманов зевак кошельки, часы и все, что попадется».