Вячеслав Шалевич: «На Арбате старухи жили по 100 лет. Как в горах»
Вячеслав Шалевич разбил окно Николаю Гриценко. Правда, когда был маленький. И жил на Арбате, где, впрочем, живет и сейчас. А Гриценко так и не удалось получить компенсацию за разбитое стекло в 48 копеек. Что не помешало артистам стать потом большими друзьями. Об арбатской жизни Вячеслав Анатольевич мог бы написать книгу. О дворах и коммуналках, танцах под патефон, футбольных и хоккейных матчах. А пока об этом он рассказал корреспонденту «КР».Где родился, там и пригодился
– Вячеслав Анатольевич, что для вас означает понятие ДОМ?
– Дом для меня – это все. Понятно, что артисты – очень занятые люди, мало бывают дома. Наша профессия связана с суетностью. А если говорить об основательности бытия, то любому актеру нужен дом: ему нужно где-то надежно существовать. Поэтому всегда старался, чтобы мне дома было очень хорошо. Хотя семья может пожаловаться, что редко бываю с ними. Но это вопрос судьбы. Дом для меня – это когда в нем живут дети, это большая семья. Все несу в свой дом.
– Об Арбате, на котором вы родились, написано множество прекрасных книг и стихов. А каков ваш Арбат?
– Надо начать с того, что родился я в знаменитом роддоме Гутермана на Арбате. И вырос во дворе театра Вахтангова. Детские впечатления также связаны с Арбатом. Помню, что когда разбомбили театр в самом начале войны, мы с матерью прятались в бомбоубежище, которое было расположено под театром. Помню, как театр ремонтировали после войны. На его крышу я лазил мальчишкой, там же готовился к экзаменам.
Артисты театра жили в нашем доме, мы, мальчишки, каждый день видели их во дворе и все они нас знали. Я прожил по пословице «где родился, там и пригодился». Ничего, кроме этого театра, не знал и никуда больше не поступал.
– Ходят слухи, что вы поступали в педагогический?
– Я действительно пошел сдавать экзамены еще и в педагогический, но когда узнал, что принят в театральное училище имени Щукина, вопрос сам собой отпал. По другим театральным училищам не бегал. После окончания училища был принят в театр Вахтангова. Он стал моим вторым домом и остается им вот уже 47 лет.
– Арбатские дворы – это еще и первая сигарета, первая драка, первая рюмка водки, первая любовь…
– Должен признаться, что до двадцати шести лет вообще не пил и не курил. Мы жили большой ватагой на Арбате. Огромный семейный район, сплошные коммуналки. Настоящие дворы, где устраивались конкурсы самодеятельности, проходили какие-то футбольные состязания с консервной банкой вместо мяча…
Арбат отличался тем, что тебя тут знала каждая старушка. Ты мог гулять в районе Смоленки ночью, а к тебе подходили и говорили: «Иди скорее домой, тебя мать ждет». Так работал арбатский беспроволочный телефон. Вы знаете, что старухи на Арбате жили, как в горах, до 102 – 104 лет? Я спрашивал свою тетку о рецепте такого долгожительства, и она неизменно отвечала: «Нужно не нарушать микроклимат: всегда открытая форточка, плюс маршрут – в магазин и обратно, в магазин и обратно». На Арбате действительно был замечательный микроклимат.
– А что, хулиганства не было?
– Если и было, то по совсем другим законам. После двух приводов в милицию мама серьезно предупредила меня: «На третий привод ты попадешь в тюрьму». Поэтому драк «стенка на стенку», «двор на двор» не было.
– Вы учились в то время, когда существовали раздельно мужские и женские школы. Как происходило знакомство с девочками?
– Рядом с тем местом, где мы находимся, была 79 женская школа, а наша, мужская, – в соседнем переулке. Проводились вечера. Все было очень пристойно. На Гоголевском бульваре сходились шеренга женской школы и шеренга мужской школы, мы бежали навстречу друг другу, сталкивались. А потом мальчишки в узком кругу обсуждали, кто до чего дотронулся. Сейчас даже представить себе невозможно, до чего это были обходительные отношения, и обидчивые, вместе с тем, и ранимые. Если мой товарищ шел рядом с девушкой и в этот момент курил, для меня это было шоком. Как это можно – при девушке и курить?!
– Как протекала жизнь в арбатских коммуналках?
– Как-то зашел в свою коммуналку много лет спустя и ужаснулся. Даже представить себе невозможно, как мы могли там жить: 27 человек с одним рукомойником на кухне и одним туалетом? Ни о каких ваннах и речи не было. Выход в баню считался торжественным событием. Для тех, конечно, кто ходил мыться.
И ты тут?
– Ваш дом все-таки был не совсем обычный – театральный. Какой-то особый отпечаток это обстоятельство накладывало, случались ли судьбоносные встречи?
– В нашем доме жили Гриценко, Лукьянов и другие артисты. Судьбоносные встречи? Как-то раз я Николаю Гриценко разбил мячом форточку.
– Ужас!!!
– Да, ужас, потому что Гриценко пришел к моей маме, беседовал с ней и просил вернуть 48 копеек за разбитое стекло. А у мамы не было этих 48 копеек. Так он и ушел! А когда я пришел работать в театр, он сразу воскликнул: «И ты тут?!» Потом мы стали большими друзьями.
Особо запомнилось послевоенное время, когда во дворах стали появляться аккордеоны, стали собираться инвалиды, участники войны. Люди сидели на ковриках семьями, слушали песни, танцевали. Все это, к сожалению, сейчас с Арбата, да и вообще из Москвы, ушло. Осталось, наверное, лишь где-то в провинции.
– Вы по-прежнему живете на Арбате. Он так сильно изменился?
– Он «офонарел» до неузнаваемости. Превратился в… прохожий рынок. Здесь все продают, здесь все гуляют, и тихих арбатских переулков осталось чрезвычайно мало – все время идет колготня какая-то. А раньше, вы даже представить себе не можете, – два тротуара, улица с двухсторонним движением, троллейбусы, едущие в ту и другую сторону. И конечно, здесь было огромное количество магазинов, одних кинотеатров – пять штук, два театра! Теперь же сплошь – лавки антикварные и «шопы» с распродажами…
Раньше на Арбате жила интеллигентнейшая публика. Когда коммуналки расселяли, то многие москвичи, как и моя тетка, оказались где-то в Беляеве. И когда я ее спросил, как, мол, ты, тетя Паша, живешь, она ответила: «Как Ленин в Шушенском».
Солнце Верховного Совета
– Каковы для вас в квартире составляющие комфорта?
– Ну, о собственной комнате и не мечтаю: мне бы разместиться на той площади, на которой нахожусь. У меня много детей. Мне мало что нужно… У меня квартира с хорошими высокими потолками, и, как оказалось, наличие некоторого пространства над головою тоже важно. Основной составляющей комфорта для меня в доме является гармония. Она складывается из многого: это и твои вещи, и твои причуды, и дорогие твоему сердцу фотографии…
– У артистов есть традиция вешать на стену фотографии из фильмов, из значимых спектаклей с памятными надписями режиссеров и партнеров. А у вас?
– Как-то режиссер Вахтанговского театра Рубен Николаевич Симонов написал на своей фотографии теплые хорошие слова. И я стал собирать подобные автографы. Если б этим занялся всерьез, то собралась бы уникальная коллекция. У меня есть несколько особенно памятных фотографий. А вот афиши на стенах не вешаю.
– Говорят, что Шукшин творил свои произведения ночью на шестиметровой кухне, потому что рядом в комнате спала жена с дочерьми.
– К сожалению, творить на кухне не могу, потому что там нет окна.
– То есть для вас важно еще и наличие дневного света?
– Очень важно. Но мы живем в переулке, и у меня напротив стоит большой дом. Поэтому солнце в мои окна входит отраженно от другого дома – дома Верховного Совета. Даже можно скаламбурить: у меня в доме солнце от Верховного Совета.
Об издержках и прелестях профессии
– Зато у вас – отличный светлый кабинет в театре имени Рубена Симонова, где вы вот уже много лет художественный руководитель. Можно ли этот театр назвать вашим третьим домом?
– Идея строительства этого театра принадлежала Евгению Рубеновичу Симонову, и как истинный рыцарь театра, он назвал его в честь своего великого отца, режиссера Рубена Николаевича Симонова. Но Евгений Рубенович не успел осуществить постановку на новой сцене, он ушел из жизни, и после него театром три года руководил Юрий Яковлев, будучи очень загруженным и востребованным артистом. Когда Юрий Васильевич оставил этот пост, ребята – выпускники двух курсов Щукинского училища – некоторое время сами пытались как-то выживать и что-то ставили. А потом обратились ко мне с просьбой возглавить коллектив.
Не скажу, что согласился легко. Но сам факт, что в Москве появился театр имени Рубена Симонова – нашего учителя, человека, который долгие годы возглавлял Вахтанговский театр и поднял его на очень высокий уровень, мне очень близка и дорога. В театр все больше и больше приходит показываться молодежи – выпускников различных вузов. Они знают театр, им нравится репертуар, и они хотят работать именно здесь. Еще пять лет назад такой картины не было.
– Как вы относитесь к всевозможным тусовкам?
– Это издержки профессии. Люблю тишину, возможность побыть наедине со своими мыслями.
– А как ощущает артист, находясь на сцене, тишину в зале?
– Тишина зрительного зала чрезвычайно важна. Зритель ведь не подозревает, что самый важный режиссер – он сам. Он начинает слушать тебя в том месте, в котором ты, актер, такой реакции не ожидал. Он начинает принимать вещи, на которые ты, как режиссер, не рассчитывал. Возникает тишина, о которой ты даже и не мечтал. И это дорогого стоит.
– У вас четырехлетняя дочка. Много ли времени вы проводите вместе?
– Не очень. Но я очень люблю оставаться наедине с ней дома. Она такая забавная и такая серьезная одновременно. Когда она видит, что папа чем-то занят, то ведет себя тихо и во что-то играет. У нас дома существует такая… контактная тишина. Она может подойти и попросить: «Папа, почитай». Однажды, видя какой-то фильм, где я играл героя, она спросила про маленького мальчика: «А это его (героя) сын?» – «Да нет, это его племянник». И она совершенно серьезно ответила: «Вот и я подумала, что племянник. У моего папы не может быть сына. У него есть только я». Меня умиляет ее детская непосредственность – она может подойти к экрану, на котором идет фильм с моим участием, и поцеловать экран в тот момент, когда там мой крупный план.
– А вас можно застать дома с дрелью или молотком?
– Этого не умею напрочь. Ни в штепселях не разбираюсь, ни в кранах. И еще у меня очень сложные отношения с современной техникой – с компьютерами, видеомагнитофонами и прочей аппаратурой. В этом моя дочь лучше разбирается, чем я.