Всеволод Шиловский: «Доставляю себе роскошь говорить то, что думаю»
В прошлом году мы уже побывали в гостях у народного артиста России Всеволода Николаевича Шиловского. И вот – новая встреча. Потому что этот собеседник всегда нов и интересен – это целый мир, неисчерпаемый, захватывающий, берущий вас в полон.История трех Домов переплелась в судьбе нашего героя. Это – МХАТ, которому было отдано тридцать лет жизни, где Всеволод Шиловский, как режиссер, поставил «Сладкоголосую птицу юности», «На всякого мудреца довольно простоты», «Свои люди, сочтемся», «Моя профессия – синьор из общества»… Это Центральный дом кинематографистов, художественным руководителем которого он является и по сей день, и на сцену которого в качестве актера он поднимался десятки раз (за плечами Всеволода Николаевича более 150 картин. Более того, с его легкой режиссерской руки на экранах появились такие фильмы, как «Миллион в брачной корзине», «Блуждающие звезды», «Линия смерти», «Кодекс бесчестия», «Приговор»…). Наконец, это собственный дом.
– Мой отец, – говорит Всеволод Николаевич – был очень талантливый человек. Руководил большим авиационным предприятием в Ленинграде. Мама рассказывала, что в тот день, когда его должны были арестовать, его друзья – Молоков, Водопьянов и Громов, первые Герои Советского Союза, заехали за ним и сказали:
«Николай, собирайся. Поедем в бухту Тикси».
«Это что, новый ресторан?» – поинтересовался отец.
«Ресторан, ресторан», – ответили они, – спускайся.
Посадили отца в «эмочку», отвезли в аэропорт и отправили начальником в бухту Тикси. Это была самая крайняя точка, послать дальше было невозможно. А незадолго до этого расстреляли его брата, который был вице-адмиралом. Благодаря Молокову, Водопьянову и Громову я не стал сыном врага народа. В сорок первом отец ушел на фронт. Он окончил Военную академию имени Жуковского и московскую Консерваторию по классу композиции. Такой был диапазон. Знал в совершенстве четыре языка. Изобретения отца по аэродинамике до сих пор демонстрируются в Политехническом музее.
Мой дед по отцовской линии, Владимир Константинович Шиловский, был польским коннозаводчиком. Владел театром в Малаховке. Братья деда – один скульптор, второй – артист Малого театра, третий – беллетрист.
Бабушка, Елизавета Сергеевна, была графиня Шереметьева. В свое время победила на конкурсе красоты в Париже.
А родился я в Москве. Только восьми лет пошел в школу, потому что был дистрофиком. Но я мечтал поступить в Суворовское училище, и был готов отдать все за «дедушку Сталина».
– В каком месте вы жили в ту довоенную пору?
– На берегу Яузы, в том самом месте, где снимался фильм «Верные друзья». У нас в Останкине была громадная квартира. Маме пришлось работать на авиамоторном заводе, так как отец был на фронте. И были вынуждены несколько раз менять квартиру на меньшую…
– Большинство военных заводов в период войны были эвакуированы. Вам тоже довелось побывать в эвакуации?
– Нас эвакуировали в Казань.
И целый месяц плыли туда на баржах под бомбежками. В Казани
заводским семьям были предоставлены фанерные домики. Помню, как двенадцатиметровые комнаты делили простыней, потому что каждый домик был рассчитан на две семьи.
Люди работали под открытым небом, а через два месяца станки уже выдавали продукцию. Потом завод вернулся в Москву, и я пошел в детский сад на пятидневку, а мама в буквальном смысле месяцами не выходила с завода.
А еще хорошо помню, как однажды мама пришла домой и принесла целый батон хлеба! Он стоил бешеных денег, рублей пятьсот, по-моему. А это оказался не батон, а облепленные мукой, запеченные опилки. Первый раз именно тогда увидел, как мама плачет.
– Всеволод Николаевич, а как вам запомнился День победы?
– Помню, что меня разбудили посреди ночи. Тискают, орут. И я заорал. Выбежали к Яузе, там полно народу. Все плачут, кричат. Фейерверк. И голос Левитана из уличного репродуктора…
А еще помню, как наш стадион, на котором потом занимался спортом, строили пленные немцы. Когда их привезли на завод в вагонах по узкоколейке, рабочие стояли плотной стеной и не выпускали их из вагонов. Три дня стояли, с болтами, с прутьями.
Но шли годы. Немцы построили половину Измайлова, и дом, где жил потом долгое время. И когда пришла пора уезжать, те же рабочие провожали немцев со слезами, дарили им подарки.
– И вот в вашей судьбе появился МХАТ. Можно лишь позавидовать: рядом с вами были великие старики – Кедров, Ливанов, Станицын, Грибов, Яншин, Кторов, Тарасова…
– Да, Московский Художественный театр – главное богатство моей жизни. Действительно имел счастье общаться с великими стариками, дружил с ними, работал. В школе-студии МХАТа нас учили ремеслу. Студенческая жизнь – самая прекрасная пора и самая быстротечная.
Окна нашего общежития выходили прямо во двор Художественного театра. Здесь жили друзья и подруги – замечательная артистка Ксения Минина, Любочка Земляникина, впоследствии вышедшая замуж за Олега Стриженова. Олег позже тоже поселился там.
В первый же день окрестил общежитие «катакомбами Московского Художественного театра» – из-за длинных коридоров. Здесь все и всё начинали с нуля. В этом общежитии прожили шесть лет. Перевез свою маму поближе к общежитию с Мейерхольдовского проезда, который сейчас почему-то называется проспектом Буденного. Мама была счастлива. Я тоже. Она постоянно готовила на всех. К нам заходило много народу. Епифанцев, например, разрисовывал комнаты в общежитии: он замечательно рисовал. И написал стихи:
Горит огнем протуберанцев Великий гений Епифанцев.
Так он относился к себе. И очень многое сделал для пропаганды своего друга-однокурсника Володи Высоцкого. С общежитием связана эпоха моих романов. С переживаниями, страданиями. Кто переживал? В основном мои подруги Люба и Ксюша.
– Всеволод Николаевич, сегодня вы живете уже совсем в другом районе Москвы – на Новослободской. У вас прекрасная квартира. Здесь очень уютно. Как удается при такой насыщенной жизни поддерживать уют в доме?
– Дом делает женщина, а не мужчина. Мою супругу зовут Наталья Киприяновна. Она – лауреат международных конкурсов арфистов. Это именно она создает дом, таким, каким вы его видите. Она любит старинную мебель. Вот эта горка, например, досталась нам от сына Аллы Константиновны Тарасовой – царицы среди всех актрис. Это тоже ведь память о МХАТе. А этот стол раздвигается от окна комнаты до конца коридора. Он стоит мощно, красиво, и когда собираются гости, то они балдеют, что можно сидеть за единым столом, не сдвигая ничего – и это прекрасно.
Картины – это подарки талантивых друзей-художников. Лебедей, тяжелых, но красивых, привезли дети из Америки на тридцатилетие свадьбы. Здесь надпись: «Тридцать лет – полет нормальный. Всегда ровняемся на вас». Приятно. Вот, например, маленькие сувенирные шпаги – их преподнес на сторублевой купюре (по православному обычаю) мой друг в день рождения сына.
– А у вас есть хобби?
– Есть. Это значки. Но с ними меня перевели в ссылку на дачу, где отдали под них две стены. Супруга сшила специальное полотно, и мы нацепили на него все эти уникальные значки со всего мира – раритетные, исторические, политические… Когда впервые поставил Уильямса на российской сцене, «Сладкоголосую птицу юности» со Степановой и Масальским в главных ролях, друзья сделали специальный значок – их было всего штук пятьдесят. Остался мой один.
Или вот, когда занимался борьбой, в 1968 году, мне президент японского клуба подарил клубный значок.
– А какое место в квартире самое любимое?
– Большое кресло перед телевизором. Люблю сидеть в нем и смотреть старые фильмы. А еще келья (спальня), как ее называю… Здесь – тоже подарки друзей. Рисунок петуха на счастье – от Юрия Богатырева, которого привел во МХАТ. Вот – Гран-при кинофестиваля «Созвездие» за лучший актерский состав и режиссуру фильма «Кодекс бесчестия», где у меня снимались все звезды. Гран-при кинофестивалей «Артек», «Золотой Дюк», берестяная грамота фестиваля комедии «Улыбнись, Россия!», приз-сердце фестиваля «Виват, Россия». На стенах – фотографии с Карденом в Париже в ресторане «Максим», программки студентов, фото с Георгием Жженовым и с моим студентом Колей Караченцовым, с режиссером Валерием Усковым, с Никитой Михалковым, с которым когда-то были дружбанами, с большим другом Ежи Гоффманом, с художником Петром Беловым…
– Всеволод Николаевич, если бы вы были журналистом, то о чем бы себя спросили?
– Спросил бы себя о том, о чем все время спрашиваю: «Выдержишь или сломаешься?» Когда говорят, что у Шиловского трудный характер, то это – неправда. Просто доставляю себе роскошь говорить то, что думаю. С малых лет. А это в наше время – роскошь, и она опасна. Наши жизни в нашей стране ничего не стоят. Уберут, и даже не вспомнят: кто ты есть-то? Мы даже уже не винтики, как это было когда-то. Мы сейчас – пыль. Вот выдержу это испытание или нет? Планка моя все равно никогда не упадет. В меня это вложили мои МХАТовские старики.
Возраст достаточный, так что меняться не могу. Уж какой есть…