Притча о банкире и грыже
Вылезла грыжа у Колганова! Прямо на работе. Он сдуру решил немного передвинуть рабочий стол, поленился секретаршу с охраной позвать и… передвинул, но внутри что-то дернулось и полезло. Сразу прилег на диван в комнате отдыха, потому что у него эта комната была, потому что он банкир, блин, магнат, а так опростоволосился с плебейской грыжей! И вот лежит на диване, ощупывает то место, которое только что разошлось, и чувствует – хана. И боль ужасная!
Стыдно в этой слабости признаться, но банкирам тоже бывает больно. Все думают, что банкиры жрут черную икру бочками, пьют «Хенесси» ведрами и имеют всех штабелями. Если бы! Колганов ел только парено-варено-протертое, потому что в период ваучеризации ему приходилось так много пить и нервничать, что к сегодняшнему благосостоянию он пришел с окончательно надорванной печенью и другими частями тела. Жене изменял только по праздникам. Да и то не всегда получалось. И вот грыжа! Внутренности полезли друг на друга, как будто маски-шоу в животе…
Секретарша, видно, почувствовала что-то, впорхнула в комнату отдыха и стала перед диваном на коленки, дура. «Не время, Жанна, теперь, – простонал Колганов, – врача зови… грыжа у меня или еще что-то покруче!» Она вскочила: «А как же переговоры с вице-мэром?» «Дура, я подыхаю!»
Запаниковал. Когда на него КГБ в девяносто первом наезжало и налоговая в двухтысячном – он так не паниковал, а тут запаниковал насмерть.
Повезли Колганова, не дождавшись «скорой», в хорошую клинику, французскую какую-то. Но не довезли, потому что по дороге совсем худо стало. Пришлось остановить джип возле самой обыкновенной больницы для бедных; охранники выгрузили бледное тело на каталку и повезли ногами назад в операционную. По дороге в коридоре он обратил внимание на нищету и мрак, очень много простых людей, и все смотрели на него с жалостью. «Они, хоть и лохи, но живые, а я с первыми лицами водку пил, но мне это не поможет!» – подумал малодушно банкир, а врачам шептал, забываясь в наркозе, что если они его спасут, то он всю больницу застрахует и озолотит… Они кивали, но смотрели на его разверстое тело хищно, по-деловому, как он, начиная с девяносто второго на бюджетные деньги. Последняя саморазоблачительная мысль его была такой: бедным я мало помогал, Бог меня наказал, сволочь я, так мне и надо.
После операции очнулся в реанимационной. Живой. Пощупал слабой рукой то место, где наиболее болело, и вокруг. Все жизненно важное вроде на месте, внутри ничего не бунтует и болит уже не сильно. Так весело от этого стало, задорно! Ведь смешно кому рассказать: все последние годы пули боялся, а тут стол, блин, подвинул и чуть не помер. Когда Колганов увидел хирурга, который его не зарезал, а спас, то зарыдал, как не рыдал с 1998 года. Хотел дать ему сразу сто тысяч! Евров! Но не дал. Не было под рукой.
Потом его перевели в общую палату. На шестерых. Там был обычный народ, почти не изменившийся с 1987 года. Народ по ночам храпел, хрипел, кашлял, распространял запахи, а днем, кто мог, выпивал и ругал олигархов. Но Колганову было почему-то хорошо с ними, спокойно, как до перестройки. В элитную клинику перебираться он наотрез отказался, доболел здесь, потому что интересно – много чего нового узнал о жизни страны.
Выписавшись, Колганов всех своих соседей по палате застраховал, хирурга озолотил, оплатил евроремонт, модернизировал больницу по последнему медицинскому слову, доплачивал всем врачам по парижским расценкам, короче, сделал большое хорошее дело…
Бедных, правда, в эту больницу пускать перестали. Когда он об этом узнал, то так крепко хватил кулаком по столу, что внутри опять что-то треснуло и разверзлось. В личном «реанимобиле» кроме боли его мучили две мысли: Первая, деструктивная – ой, что-то не так в нашем государстве. Вторая, конструктивная – если бы всех людей его уровня достатка вот так же прихватывала грыжа, то проблема больниц для бедных в России решилась бы сама собой.