Тверской бульвар: когда растает снег
В листе ожидания декабря сплошные прощания: конец 2012 года, конец света, щедро обещанный и поэтапно расписанный нам тибетским монахом, окончание наших прогулок, в конце концов. Известно, что за старым должно следовать новое, а стало быть – следующий год, иной, возможно, более гармоничный и не такой взрывной в каждой точке «свет», совсем другие путешествия. Но, по новогодней традиции, прежде чем приветствовать наступление нового, нужно проводить старое. Где ж нам прощаться с ним, как не на Тверском бульваре?
Однажды ночью
Знаете, бывает так, что вдруг вспомнишь, что чего-то в жизни ни разу не делал, и понимаешь, что уже никогда… Это может быть сущий пустяк: например, в юности хотелось на минуточку стать солнечно рыжей в мелкие-мелкие кудряшки. Вот так несколько лет назад я поняла, что никогда не встречала Новый год одна на улице. Ах, черт, думаю, ведь непременно пожалею! И поехала на Тверской.
…В почти уже полночном метро на удивление много народа. Резвятся дети с шариками. Несется к эскалатору, не разнимая, как в последний раз, рук, сосредоточенная парочка. Стеклянно позвякивает пакетом, то и дело поглядывая на часы, суровый, застегнутый на молнию до самого кончика носа мужчина. В палитре полночного вагона преобладает смуглость лиц и чернота раскосых глаз – у «гостей столицы», давно уже ставших ее жителями, изо дня в день метущих дворы и улицы, стоящих за прилавками, сегодня тоже Новый год.
Но вот, перемешанная, взболтанная в новогоднем коктейле, на Пушкинскую площадь из метрополитеновских недр выплескивается толпа, на секундочку притормаживая, словно пытаясь сориентироваться. Узбеки, таджики, киргизы, молдаване с любопытством взирают на город, в котором живут. Интернационал заполняет площадь, и на мгновение чувствуешь себя заблудившимся туристом. Но основная масса идет вперед, к Красной площади, по отрезку перекрытой для пешеходов Тверской. Выруливаешь в сторону, пытаясь отдышаться.
Бочком, бочком, мимо «Benetton» с заснеженными витринами, картонок, на которых расставил свои тамтамы ночной барабанщик, продавца светящихся бумерангов и без интереса взирающего на общее возбуждение бомжа. Минуя Новопушкинский сквер, тогда наполовину перегороженный «археологическими раскопками», за которыми, как настороженно ожидали местные жители, могли последовать раскопки вовсе не археологические (забегая вперед, в настоящее, напомню: реконструкция Пушкинской площади так и не случилась – эта гроза обошла стороной, реконструирован был только Тверской бульвар, но об этом позже).
По-прежнему буль-буль
Начало Тверского – площадка, выложенная крупной плиткой со скамейками по периметру и гранитными вазонами. Сюда когда-то, а точнее, в 1880 году, был торжественно помещен бронзовый Александр Сергеевич. (Предприимчивые жители окрестных зданий даже окна сдавали с видом на зрелище – от 25 до 50 рублей штука). Отсюда поэт взирал на домики, разделяющие бульвар и Большую Бронную – низкорослый, уютный квартальчик, – где соседствовали аптека и знаменитый пивной бар, позже сменившийся молочным кафе.
В 70-х квартал снесли, и на его месте возник Новопушкинский сквер – с фонтаном, шумом листвы, звяканьем пивных бутылок… В общем, полный жизни. Время от времени его «прихожая» превращается в своеобразный Гайд-парк, где на строго оцепленной территории, четко обозначив тему своих недовольств, каждый может попротестовать против чего-нибудь. Тогда для удобства протестующих прямо на виду, со стороны площади, ставят известного вида синие кабинки. Как говаривал Маяковский: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана».
Соседства со сквером Александр Сергеевич уже не застал: в августе 1950 года «солнце русской поэзии» вместе с постаментом (общий вес – более 70 тонн) поставили на тележки и по деревянному настилу с рельсами перекатили на ту сторону Тверской. Таким образом, потерял актуальность «Твербуль-Пампуш» – пароль и отзыв, модные еще в 20-х годах прошлого столетия и далее не терявшие актуальности, пока ПамПуша – памятник Пушкину – не перенесли в сквер по ту сторону Пушкинской площади. С тех пор москвичи, назначая свидание, оказались перед жестким выбором – либо Твербуль, либо Пампуш!
«Пампуш» из языка ушел, а «Твербуль» остался. Слово это, уже было совсем забытое, снова возродилось в 90-х годах в театре «У Никитских ворот», где поставил одноименный спектакль-мюзикл известный далее в большей степени как музыкант и владелец клуба «Китайский летчик Джао Да» Алексей Паперный. Действо, к неожиданности авторов, имело шумный успех на самых разных театральных фестивалях мира, так что веселенькое «твер-буль-буль-буль…» запросто можно было услышать из уст финна или немца.
С тех пор прошло два десятка лет, но словечко, как эстафетную палочку, снова перехватили и сделали актуальным. Поспособствовала этому Ксения Собчак, открывшая с партнерами в этом году в доме № 24 по Тверскому бульвару, возле МХАТа, ресторан «Твербуль» – плюс к своему уже находящемуся там «Бублику».
Четная сторона вообще заведениями богата. Все еще старинные на поверхностный взгляд особняки густо нашпигованы всевозможными ресторанами, эту «старинность», согласно вкусам владельцев, эксплуатирующими. «Пушкинъ», «Турандот», «Каста Дива»…
Львы в конце тоннеля
Не избежал этой участи и дом № 18, когда-то бывший традиционным для Тверского бульвара ампирным особняком с флигелями, а в самом начале 1900-х перестроенный Федором Шехтелем по заказу водочного фабриканта Петра Смирнова, прикупившего себе усадьбу в соседстве с домом градоначальника. Главным украшением фасада стал кружевной кованый балкон, выполненный в столь любимой Шехтелем морской тематике. Но больше поражали интерьеры, напоминавшие «ряд театральных декораций, позволяющих путешествовать по историческим эпохам, отраженным в разностильной архитектуре залов. Подобный ход также удобен для заказчика, не определившегося в собственных вкусовых предпочтениях, – позволяет не вызвать ничьей укоризны, а заодно дает возможность прослыть энциклопедистом», писал Александр Можаев. «Навороченность» символики давала простор для самых различных толкований. Так, Романский зал «украшают диковинные барельефы: с одной стороны рубятся рыцари, с другой чудовищный костлявый дракон ругается с не менее чудовищной собакой».
Принимавший участие в реставрации 2005 года архитектор Дмитрий Журавлев предложил такую трактовку этих символов: «Интерьеры дома насыщены мистикой, не случайно тема путешествия по архитектурным эпохам вызвала у кого-то ассоциацию с картинами прожитой жизни, проходящими перед взором умирающего. Я долго смотрел на этот камин: внизу расположены львы, символы власти. На их спинах стоят колонны, увенчанные изображениями дьяволов. Еще выше фриз со сражающимися рыцарями. Однажды я понял, что в нем не так: нет победителей, нет врагов и нет «наших»… Стало быть, получается пирамида из власти, на которой покоится зло, и людей, убивающих друг друга без всякого смысла. А дракон и собака – известный масонский символ противостояния мира реального и мистического, их битвы за человека».
Забегая вперед, скажем, что в 1922 году в особняке Смирнова разместился ревтрибунал, а позже – прокуратура. Мрачный Романский зал с его химерами, дополненный висящей на цепях люстрой – трофеем, привезенным сотрудниками из Германии в 1945 году, – стал достойным фоном для судебных заседаний.
Дом № 18 благодаря Шехтелю стал выделяться не только затейливостью интерьеров. Здесь впервые в России была устроена принудительная вентиляция (предтеча современных кондиционеров), а в зимнем саду применен принцип промышленного остекления: большие металлические рамы с мелким членением и двойным стеклом, которые не замерзали и сохраняли тепло (вот вам и первые стеклопакеты). Одно из первых в Москве здание было оборудовано паровым отоплением с собственной котельной и полностью электрифицировано – и это, заметьте, задолго до появления «лампочки Ильича»!
Так что, в общем, не удивительно, хотя и странновато, что открытый в доме ресторан носит имя архитектора. Так и называется – «Шехтель».
Вряд ли кому-нибудь придет в голову обойти вышеперечисленные заведения со средним счетом 2500 – 4000 рублей так, как обходил герой Ильи Стогова в «Мачо не плачут» бары и рюмочные – подряд. Но забежать поутру в «Пушкинъ» на сырники (а потом непременно невзначай упомянуть об этом!) светские львицы и сейчас не прочь. Правда, сейчас, когда городские власти ведут борьбу против стихийной парковки в центре, завсегдатаи волнуются: они-то привыкли запросто парковаться у входа в два ряда, почти перекрывая движение по бульвару, а теперь как?..
Мы встретимся
…А ведь начиналось все с встречи на бульваре Нового года. Так вот.
…С каждым шагом к Никитским воротам Тверской все больше пустел, и если у памятника Есенину еще суетилась компания студентов в париках из золотой мишуры, разливавшая шампанское в пластиковые стаканчики, то дальше, до самого конца аллеи не просматривалось никакого движения, лишь мелькнул, пересекая бульвар, силуэт спешащего прохожего.
И еще возле одной скамейки стояли мужчина и женщина. И как-то без предъявления паспорта было понятно, что они здесь родились, что много лет вместе и высокие наполненные бокалы в их руках столь же подлинно хрустальны, как и старый дом, из которого они минут двадцать назад вышли, чтобы встретить полночь тут, на этой наверняка чем-то памятной лавочке.
…Успела. Ровно без двух минут 12 я стояла напротив светло-голубого четырехэтажного дома с ротондой. Малая Бронная за его углом терялась во мгле. Я почти вслепую пробежалась взглядом вдоль изрядно растянувшегося фасада – до самой тесной расщелины между зданиями, где узкая лесенка ведет прямо в небо и на небе написано: «Ноты». Поприветствовала мысленно всех, когда-либо живших здесь: и князя Голицына, и Лазаря Полякова, и шумных обитателей «Романовки», и моего деда, и соседку по коммунальной квартире… А тут и Новый год наступил – об этом вместо курантов возвестили вмиг загудевшие автомобильные клаксоны. И все перекликались и поздравляли друг друга. С тем, что мы были, есть и наверняка еще в каком-то воплощении будем – и князья, и банкиры, и я, и автомобилисты…
А сейчас Тверской по уши заметен снегом, так что не видно следов реконструкции: выложенных плиткой дорожек, слишком массивных газонных бордюров, халтурно имитирующей старинный чугун окантовки гранитных вазонов, аляповато выкрашенных люков на стройных телах фонарей. Видны только сами фонари. На той стороне, у Пушкина, подлинные старинные гроздья, и здесь, на бульваре – загородно-коттеджный ширпотребовский вариант. Но я же не хотела ругаться сегодня. Все бело, тихо, гармонично… А детали рассмотрим потом, когда растает снег. Возможно, в той, новой жизни они нам покажутся уместными и единственно правильными?