Мыльников-стрит в зеркале эпох
Мыльников переулок, или, если вам угодно, виа Мыльников, рю Мыльников или же Мыльников-стрит, до сих пор существует. Его еще не коснулась реконструкция столицы. Но он уже называется теперь улица Жуковского. Дом номер четыре стоит на своем месте. В квартире давно поселились другие люди.
Гуляя прошлый раз по улице Макаренко, прошлись по окрестностям и как-то прикипели. Захотелось вернуться. Повод нашелся быстро: следующая прогулка. И вот уже мы снова идем по улицам бывшей Огородной слободы (что располагалась между Мясницкой и Покровкой) и не устаем удивляться: совсем рядом вся эта центральная, чистопрудно-мясницкая суета, а тут совсем другой мир.
Аккордеонист, турок и дядя Боря
Но суеты не миновать, даже если выходишь из метро «Чистые пруды» не к нелюбимой мною Тургеневской площади, а к вполне себе любимым Чистым прудам. Вся торжественность выхода, когда медленно поднимаешься по лестнице, все более погружаясь взглядом в бульварную зелень, старинной патиной обрамляющую памятник Грибоедову, испорчена. Потому что стоит подняться, как этот самый взгляд натыкается на кабинки платного туалета, решительно перекрывшие весь вид. Такая нетактичность.
– …Сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!.. Карету мне, карету!?– бормочу сразу за себя и за классика и решительно сворачиваю меж павильонов к Тургеневской площади. А тут нечаянная радость.
Лет пять назад, гуляя по Рождественке, наблюдала такую картину. В «предбаннике» метро «Кузнецкий Мост», откуда дороги сразу ведут во все стороны, устроился на раскладном стульчике веселый аккордеонист, чей оптимизм вовсе не уменьшала непогода. Рядом стоял до бровей замотанный шарфом продавец кофейных турок, который с таким энтузиазмом этим товаром тряс, что становилось жарко, даже глядя на него. Не знаю, чем он наполнил свои своеобразные перкуссии, но получалось лихо. Устроился этот странный дуэт возле дверей рок-магазинчика «У дяди Бори». Картинка и бешеный ритм в совокупности до боли напоминали кадр из обаятельно сумасшедших фильмов Кустурицы. А потом «дяди Бори» не стало. Снесли. И каждый раз, проходя, я вспоминала эту веселую компанию: аккордеониста, «турка» и дядю Борю… А тут поднимаю недовольные глаза на павильончик у метро… да вот же он, дядя Боря! Все такой же крохотный рок-магазинчик, полный косух, постеров и прочей символики. И как-то потеплело. Настолько, что возникшую перед глазами Тургеневскую площадь вместе с безобразием здания Лукойла восприняла почти смиренно. И мы пошли переходить дорогу. Потому что по улице Жуковского, выбранной для сегодняшнего маршрута, решили идти согласно нумерации (что бывает редко) – от начала к концу. Чтоб в конце пути выйти на улицу Макаренко, посмотреть, не приехали ли на зимовку павлины, и отдать герою нашей прошлой прогулки номер «Квартирного ряда» с рассказом про его двор.
Но шумный центр отпустил не сразу. И по ту сторону бульвара длилась Мясницкая, в потоке приходилось двигаться быстро, споткнувшись разве что об очередь в окошко Макдональдса за картошкой-фри и прочими чизбургерами. Скорее за угол, в Гусятников переулок, где можно замедлить шаг!
Замок, где бывал Большой Друг Детей
Уф. Ну вот и выбрались из центра шумного в центр тихий. Вот «Любовь-морковь» со своими замечательными пирогами. За нею старый дом с лепниной. Штукатурка облупилась, сквозь нее живописно проглядывает красный кирпич. Вдруг, в ряду обычных, два арочных окна под крышей, а над ними башенка. Парнишка, застегнутый на все молнии, сидит на скутере, закинув на руль узел с вещами – сто лет таких не видели, – ждет кого-то.
Гусятников пересекает переулок Огородная Слобода. Здесь, как и везде в окрестностях, чехарда с названиями: был он и Чудовским, и Фокиным, и Стопани, а потом вернулся к исконному сельскохозяйственному имени, не очень уже монтирующемуся с окружением. По ту сторону, на месте старого дома № 4, обширный сквер, устроенный еще до войны. В глубине его чудом сохранившиеся деревянные домики. Посреди – юный Ленин. Длинные, золотящиеся на просвет аллеи полны народом – явно местным, никуда не торопящимся. Пожилая женщина поставила тяжелые сумки на постамент – привычный привал по дороге из магазина. Ходит туда-сюда молодой человек, уткнувшись в толстенный том – надо же, читает! Парочки, парочки… Как будто галерея старых картинок московского быта.
На перевернутый ящик
Села худая, как спица,
Дылда-девица,
Рядом – плечистый приказчик.
Говорят, говорят…
– мелькают в голове строчки Саши Черного.
По левую руку – здание с башенками под номером шесть, напоминающее небольшой замок. Это особняк чаепромышленников Высоцких, затем – клуб телеграфистов, общество старых большевиков и – бывший Московский городской дом пионеров, самый главный до тех самых пор, пока не построили пионерский комплекс на Ленинских (да, конечно, Воробьевых) горах. Тогда здание уменьшилось статусом – стало всего лишь районным дворцом пионеров имени Крупской. «В этом доме неоднократно бывала … выдающийся деятель коммунистической партии и большой друг детей» – гласит мемориальная доска. Здесь и сейчас детский дворец творчества, хотя, честное слово, пора бы уже позабыть эту манию величия и перестать величать все подряд дворцами. Обычный замок. Где бывал Большой Друг Детей.
Восходящее из-за угла солнце
Идем наискосок проходным двором, до неправдоподобия полным жизни. С качелями, каруселями, стуком мяча на спортивной площадке и граффити, намертво вплетенным в окружающую природу. Впереди пламенеет красно-золотое дерево, указывая путь. Шлагбаум. Через дорогу – улица Жуковского.
Угловой дом (№ 1) с круглым стаканом-эркером и богатой лепниной на «донышке» сразу узнаваем. Идем вдоль стены, к узкой раме калитки, над которой усталой змеей свисает водопроводная труба. И тут нас снова ждет неожиданная встреча: из белой рамочки с любопытством выглядывает такой же белоснежный Ильич, уже возмужавший и с бородкой. Как сообщил нам джентльмен, вынырнувший из двери, находящейся непосредственно за вождем пролетариата, гипсовую эту статую подобрали-обогрели работники находящегося здесь учреждения. Теперь ищут, куда пристроить – броневиком не запаслись, так хоть на фазенду какую. Во избежание политических эксцессов Ленин пока что спеленут полиэтиленом.
По другую сторону невеликой (всего 367?метров) улицы Жуковского стоит красный доходный дом авторства одного из самых плодовитых и востребованных архитекторов Москвы конца XIX – начала XX века Романа Клейна. «Перу» его среди прочих принадлежат проекты ЦУМа, Бородинского моста и Музея изобразительных искусств имени Пушкина, где Клейн после смены власти и работал штатным архитектором. Кстати, в процессе завершения строительства музея мастер занимался проектом еще одного находящегося неподалеку здания – кинотеатра «Колизей», ныне театра «Современник».
Если идти дальше по левой стороне и вовсе не поворачивать голову вправо, неожиданно обнаруживается, что правая часть при этом просматривается прекрасно – зеркальные окна, вот чудеса! И вот мы, как в детстве в цветном стеклышке, ловим наконец нужное изображение: отраженное в стекле окно первого этажа дома с таинственной надписью на боку: «флигель».
«Дом номер четыре стоит на своем месте. В квартире давно поселились другие люди, которые, вероятно, не знают, в каком историческом месте они живут. Если вы приедете в Москву, можете посетить бывший Мыльников переулок, дом четыре. Мою комнату легко заметить с улицы; на ее окнах имеется веерообразная белая железная решетка, напоминающая лучи восходящего из-за угла солнца…», – писал Валентин Катаев в «Алмазном венце». И правда: все на месте, за исключением разве что решетки, «напоминающей лучи восходящего из-за угла солнца», вместо нее?– опущенные металлические жалюзи.
И тут я, простите, не могу ни задержаться, ни застрять намертво, ни цитировать и ни развивать – уж очень они все хороши.
Спрятанные имена
«…Следом за мною через мою комнату прошли почти все мои друзья, ринувшиеся с юга, едва только кончилась гражданская война, на завоевание Москвы: ключик, брат и друг, птицелов, наследник и прочие». Это снова «Алмазный мой венец» – мемуары, роман-головоломка, «набор низкопробных сплетен», как его только ни называли, но читали запоем. Книга писателя, отринувшего свое признанное литературное прош-
лое и заявившего, что теперь он пишет исключительно в стиле «мовизм»» (от фр. mauvais – плохой, дурной), была издана в конце 70-х. Публика с упоением разгадывала спрятанные имена. С некоторыми было легко: командор сразу определялся как Маяковский, Есенин – королевич, мулат – Пастернак… С другими приходилось поломать голову, сопоставляя детали. Но вернемся в Мыльников переулок, где столько сплетено, откуда столько взято истоков и где жили у Катаева, в частности, «ключик, брат и друг, птицелов…» – Юрий Олеша, Евгений Катаев, известный нам как Евгений Петров, Илья Ильф, Эдуард Багрицкий…
А в доме напротив жила четырнадцатилетняя девочка. Она сидела у окна (возможно, того самого, что сейчас с готовностью отражает нам прошлое?) и читала. Картина эта неизменно умиляла Олешу. Однажды, встретившись с ней на улице, он пообещал, что напишет книгу, которую посвятит ей. Было ли навеяно это обещание к тому же хорошей погодой, влюбленностью?.. Тут, слухи расходятся. Но вышедшие в 1928 году «Три толстяка» действительно были посвящены Валентине Грюнзайд, которая к тому времени уже успела стать женой Евгения Петрова. Что ж, зато героиня сказки названа в честь жены Юрия Карловича, в девичестве Ольги Суок. Здесь же, в Мыльниковом переулке, Олеша впервые читал свою «Зависть». На чтения должен был приехать редактор одного из лучших толстых журналов. Молодой автор очень волновался и «все время импровизировал разные варианты провала».
«Как раз в это время совсем некстати разразилась гроза, один из тех июльских ливней, о которых потом вспоминают несколько лет….Гром обрушивал на крыши обвалы булыжника. Преждевременно наступила ночь. Надежды на прибытие редактора с каждым часом убывали, рушились, и ключик время от времени восклицал:
– Так и следовало ожидать!.. Природа меня не любит. Видите, что она со мной сделала?..
… Ключик был уверен, что какие-то высшие силы природы сводят с ним счеты. Он покорно стоял у окна и смотрел на текущую реку переулка. Уже почти совсем смеркалось. Ливень продолжался с прежней силой, и конца ему не предвиделось.
И вдруг из-за угла в переулок въехала открытая машина, которая, раскидывая по сторонам волны, как моторная лодка, не подъехала, а скорее подплыла к нашему дому. В машине сидел в блестящем дождевом плаще с капюшоном главный редактор. В этот вечер ключик был посрамлен как пророк-провидец, но зато родился как знаменитый писатель. Преодолев страх, он раскрыл свою рукопись и произнес первую фразу своей повести: «Он поет по утрам в клозете».
Сюрприз!
Всего каких-то 80 с лишним лет тому назад здешние обитатели могли наблюдать, как двое молодых людей – Катаев и птицелов – подъезжают к дому, вольготно расположившись в потертых кожаных креслах, установленных на площадке ломового извозчика и, покуривая папироски, взахлеб читают стихи. Как на рассвете толпой идут провожать мулата на Мясницкую… Оторвемся, наконец, от этого окна, ведущего в Зазеркалье, и мы и двинемся к другому концу крохотной улицы Жуковского.
Из узкого двора высовывается сухая рука дерева, его скрюченные тонкие пальцы почти дотягиваются до противоположной стороны, и смотря вверх, видишь небо, иссеченное переплетеньем веток. А можно отвернуться от неба и свернуть в арку очередного доходного дома – № 5А – и убедиться, что в Москве еще сохранились проходные дворы. Вон, видите арку в дальнем правом углу, которая ведет на соседнюю улицу Чаплыгина? Дворы есть и по правую сторону, в их глубине можно наткнуться на одно из строений дома № 8, где все еще сохранилась сирень с тех пор, как здесь жил в скромной съемной квартире «о шести комнатах с ванной» отец русской авиации Николай Жуковский. Можно увидеть на детской площадке грубо вытесанных розового слона в паре с бордовым попугаем и застыть на секунду, не понимая, страшны они или по-своему интересны. Пройдя стену кирпичной кладки с изображением совершенно импрессионистского пейзажа с домами, есть шанс внезапно уткнуться в тылы театра «Современник»… Словом, есть где поплутать на этой небольшой улочке. Ну а мы выйдем обратно на прямую и окинем взглядом недалекую перспективу.
Хочется отметить вполне органично вписавшийся в нее современный бело-зеленый особнячок за номером 6. Причем особнячок этот с секретом. Если сильно вглядеться, на фасаде обнаруживается присутствие розового цвета. Сочетание зеленого с розовым – довольно сильное испытание для адептов хорошего вкуса. Где-то в 70-х сочетанием зеленых мужских костюмов с розовыми рубашками убивали наповал, да и сейчас дизайнер всея Руси Артемий Лебедев от последних, несмотря на их растиражированность, воротит нос. А тут розовый как-то тактично преподнесен. Как цветок, неожиданно вынутый из-за спины?– сюрприз! И не поспоришь.
Дальше по обе стороны стоят, как называли встарь, «лазоревые» дома, такой прекрасной небесной московской голубизны. И, собственно, старая улица на этом кончается. Не потому, что действительно кончается, просто ее не видно. Потому что с левой стороны на нас смотрит белая коробка, конечно, поприличнее тех, что строили в 60–90-е, но не настолько, чтоб украшать местность. За ней, под № 17, находится сооружение позатейливее: в глубине прямоугольной рамы стоит стеклянный дом-цилиндр. Он тоже, говорят, с секретом: между рамой и цилиндром разбит садик из травы и камней. Но нам, прохожим, секрет не виден. Так что ничто не мешает нам вынести суровое резюме: лучше бы этому зданию 2005 года рождения авторства Михаила Посохина находиться где-нибудь на приволье, в Куркино, а не здесь, в тесном центральном переулке. Ну а справа – большая стройка, именуемая реконструкцией здания типографии Русского товарищества печатного и издательского дела. Порукой «нестройки» – одинокий фасад под зеленой, живописно свисающей к земле клочьями сеткой. На самом верху кипит жизнь, и женщина, сидящая под скелетом будущей крыши, повернувшись, смотрит прямо в мой объектив со своего высока.
Ну а мы смотрим вперед. Улица Жуковского привела нас прямо ко входу в знакомый двор на улице Макаренко, где в новый вольер уже запустили фазанов и голубей. Туда мы вместо традиционной чашки кофе сейчас и отправимся. До новых встреч!