Танец белых балерин над музыкальным переулком
Тополиный пух летел и летел, размывая абрисы домов и силуэты прохожих, четкие тени и ослепительные блики. И на мир этот в белую крапинку отовсюду обрушивалась музыка – яростные пассажи фоно, ворчание тромбона, одинокий зов трубы, визг саксофона… Наши души закручивало, уносило, швыряло оземь, прощально осыпало белыми хлопьями. Тела же тем временем стояли у истоков Мерзляковского переулка.
SOS из табакерки
Определимся сразу. Мерзляковский переулок идет ровно в параллель к Никитскому бульвару, упирается одним концом в Новый Арбат, а другим – выходит на площадь Никитских Ворот. Для некоторых он – вся жизнь или, по крайней мере, воспоминания детства, для других – место неприметное и незнакомое.
Впечатление во многом зависит от того, с какой стороны начать путешествие. Скажем прямо: от Никитских переулок выглядит лучше, или даже – совсем хорошо. Но идти мы все-таки решили, согласуясь с нумерацией домов, с Нового Арбата. Вон вдали его силуэты, пресловутые знаменитые дома-книжки. Чуть подальше того места, где мы стоим, поворот на Поварскую улицу, а нам, пожалуйте, вот в эту арку направо – шок от контраста гарантирован.
Дом № 1 по Мерзляковскому, как конструктор, составленный из многих строений и выходящий ими то на Поварскую улицу, то в Хлебный переулок, вид имеет катастрофический. Та часть, что вполне приличным фасадом выходит на Поварскую, с изнанки похожа на наспех склеенную ребенком из разных кусков картона декорацию для утренника в детском саду. Только помрачнее. В прогале между цвета грязного песка стенами виднеется привет от нового города – воздушная стеклянная арочная конструкция. Так их и фотографируют обычно – вместе, подтверждая банальную мысль о «городе контрастов». На строении, тянущемся облупленным до кирпича фасадом по Мерзляковскому, чудом сохранилась изящная лепнина, заколоченная дверь, остатки занавески на верхнем этаже… А внизу на подоконнике – надо же! – герань.
О том, что дом заселен гастарбайтерами и рушится на глазах, неравнодушные ценители старины тревожились еще год назад, но с тех пор так ничего не изменилось. А ведь сколько этому зданию пришлось пережить, каких людей видели его стены… Неужели история так бесславно закончится?
В этом самом доме с угловой ротондой на высоком первом этаже, куда вели лестницы с двух сторон, была старинная, аж с XVII века, аптека, которая так и называлась – Старо-арбатской. На втором и третьем этажах находился Немчиновский театр (по имени домовладельца), такие с легкой руки известного фельетониста Власа Дорошевича именовались «табакерками»: «Это были любительские театры. Правда, очень маленькие. Театры-табакерки». (Так что были «театры-табакерки» и до Олега Табакова.) В 1905 году для спектаклей студии Художественного театра здесь снимал помещение Станиславский. Несколько комнат в здании занимали высшие женские курсы, где московский комитет Российской социал-демократической рабочей партии оборудовал небольшую мастерскую по изготовлению бомб. Бомбы хранились под кроватями у отчаянных курсисток. При строительстве Нового Арбата (проспекта Калинина) угловую ротонду снесли, но часть, где была театральная сцена, сохранилась. Теперь же дом тихо умирает, трещины на стенах видны невооруженным глазом. Тем не менее на первом этаже его расположился клуб с символичным названием: «SOS».
Гоголь и полярники
Как говорят гиды, посмотрите направо. В не менее затрапезном московском дворе неожиданно выросло одноэтажное деревянное здание. Вход его украшен то ли ракушками, то ли каменьями. Над ним зазывная надпись: «Мы открылись!». Сразу за порогом – белые скатерти и горящие свечи. Вот так, прямо с улицы, из грязи – в князи. Окружением легче представить какую-нибудь Черноморскую набережную, но никак не центр Москвы.
Дальше начинается царство Гоголя и полярников – такое странное соседство. Фасады домов выходят на Никитский бульвар, нам же сегодня предстоит наблюдать их с непарадной стороны. Вон там, за забором, запечатленная скульптором согбенная навсегда спина Николая Васильевича. В этом доме он умирал, кричал: «Лестницу, скорее подавайте лестницу!» А вот и лестница стоит – на мягкой, белым пухом стелющейся земле, прислоненная к дереву. Поздновато. Гоголь давно уже на небесах.
Двор городской библиотеки имени Гоголя плавно переходит во двор дома полярников. С фасада его можно наблюдать мемориальные доски, а здесь – кустики лилий, палатку с хлебом и крупами прямо во дворе и строгие надписи на газонах и воротах, что посторонним и собакам все запрещено. Что ж, расскажем и о его былой славе.
Здание было построено в 1936 году для главного управления Севморпути, образованного в 30-е годы, когда Советский Союз начал прокладывать морские пути через моря Ледовитого океана – кратчайшие между европейской частью России и Дальним Востоком. Возглавил Севморпуть Отто Шмидт, его заместителем стал Георгий Ушаков – который жил в этом доме, а похоронен, как и завещал, на острове, названном в его честь островом Ушакова: Северный Ледовитый океан, ближайшая суша в 140 километрах, покрыт льдом. Как уж везла его дочь Маола туда урну с прахом отца, остается только догадываться. А в 1930 году Георгия Алексеевича с тремя товарищами высадили на остров Домашний в архипелаге Северная земля: «Я видел обиженную природой Чукотку, метельный остров Врангеля, … видел Землю Франца Иосифа с ее эмалевым небом и гордыми скалами, одетыми в голубые, застывшие потоки ледников, но нигде не встречал такой суровости и гнетущей безжизненности линий, как на нашем островке…» И все-таки они туда возвращались.
А в 1934 году в Чукотском море был раздавлен льдами теплоход «Челюскин» (экспедицию возглавлял О. Шмидт). Весь мир с волнением следил за спасением 104 человек, оказавшихся на льдине. Одним из первых летчиков, отправившихся на помощь и вывезших с льдины женщин и детей, был Анатолий Ляпидевский, тоже живший здесь. Семь Героев Советского Союза в одном доме – не шутка! Однако и героям не всегда удавалось сохранить лицо. Так, знаменитый Папанин сообщил «куда надо», что Шмидт укрывает врагов народа, включая их в состав дальних экспедиций. В результате чего занял должность Отто Юльевича в Севморпути. Неунывающий народ ответил частушкой: «Примеров есть на свете много, но лучше, право, не найти, снял Шмидт Папанина со льдины, а тот его с Севморпути!»
…И тут мне невыносимо захотелось начать все сначала. Уж больно мрачная получилась картина: разруха, смерть, предательство. Попробуем зайти на этот маршрут с другого конца, оставив неизменными только два слагаемых: музыку и тополиный пух.
Начало номер два
Когда с Никитских Ворот только подходишь к повороту, музыка сразу берет тебя в оборот. Мощные аккорды Скрябина, нежный Вивальди, терзающая душу скрипка, – все это наворачивается, нагромождается, захлестывает. И идешь на звук, маним этой какофонией, как дети за дудочкой Крысолова. И белые балеринки кокетливо порхают в воздухе, норовя залететь в неосторожно открытый рот.
Вообще-то пространство это – между Поварской и Никитской улицей – именуется Поварской слободой. Здесь в XVII веке жили повара, сытники, хлебники, скатертники, входившие в штат царского сытного двора. Соответственно, и переулочки местные звались: Хлебный, Скатертный, Ножовый, Столовый, даже Чашников был. Мерзляковский, пространство замыкающий, из их ряда выбивается, и происхождение его названия так толком и не объяснено. Был он когда-то Мастрюкиной улицей, Маструковкой, Местриковой – по искаженному отчеству одного из домовладельцев, князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского. А вот откуда Мерзляковский появился? Жил, правда, здесь когда-то поэт Алексей Мерзляков, но его причастность к сему факту никем не подтверждена.
Слободу с двух сторон замыкают две церкви: Симеона Столпника и Феодора Студита. Первая эта та самая маленькая, почти игрушечная церквушка, которая на фотографиях и открытках неизменно соседствовала с многоэтажками проспекта Калинина – мол, знай наших, вот он, наглядный прогресс! Гордые высотки родом из 60-х за это время успели уже изрядно обветшать, а чудом сохранившийся храм, где узаконили свой совершенный на небесах брак граф Шереметев и Прасковья Жемчугова, только хорошеет. Другим концом Мерзляковский переулок выходит прямо к церкви Феодора Студита, спрятанной во дворе дома на Никитском бульваре, а от площади Никитских Ворот отделенной широкой полосой газона и высокими деревьями. Судьба храма не проста. Великолепная его колокольня, считавшаяся одной из первых шатровых колоколен в Москве, была без жалости снесена, и сам он подлежал сносу, но повезло. Ветхую, изуродованную пристройками и перестройками церковь в 1984 году начали реставрировать, чтобы открыть в ней музей Суворова, а вместо этого вновь освятили храм. Белое воздушное здание не бросается в глаза, не привлекает глаз обилием позолоты. Если я когда-нибудь покину стан атеистов, то приду прямиком сюда.
Ну а теперь приступим к домам № 9 и 11, из открытых окон которых сейчас несутся бравурные аккорды. Оба «музыкальных дома» построены архитектором Николаем Жериховым, крестьянским сыном, не получившим профессионального образования и тем не менее ставшим в 1902–1915 годах одним из самых востребованных московских архитекторов: 46 доходных домов за 12 лет – не шутка! Отличительной чертой зодчего было порой излишнее украшательство зданий скульптурами. Самый известный тому пример – доходный дом Бройдо в Плотниковом переулке, где на фасаде в разнообразных позах расположились десятки фигур, в некоторых из сатиров угадываются классики русской литературы. Аналогичный прием – лента из крупных скульптур – использован в декоре дома № 11 по Мерзляковскому переулку, бывшей гимназии Флерова, ныне – Академический музыкальный колледж.
Кабачковые па
Разобраться в миграциях и преобразованиях различных учебных заведений на этом небольшом пятачке довольно сложно, но мигрировали и преобразовывались они постоянно. Так, музыкальное училище Зограф-Плаксиной, в котором училась Марина Цветаева, переехало в 1911 году из дома № 18 по Мерзляковскому переулку в дом № 9, после революции преобразовалось в музыкальный техникум имени Рубинштейнов, а затем в областной музыкальный техникум (зато там преподавал Кабалевский!). Рассчитанная на небедную публику мужская гимназия Флерова строилась обстоятельно и рассчитывала жить долго. «В ней чувствовался «ласковый либерализм», – говорил учившийся здесь Игорь Ильинский. Но тут, как водится, в дело вмешалась революция. На Никитских Воротах шли бои, коммунисты захватили власть, учителя бастовали, но в гимназии все еще в классах висели иконы и при входе стоял швейцар. Но вот уже богатые ученики вместе с семьями покидают Москву, и социальный состав учеников меняется. В 1921 году уже не гимназию, а школу называют именем посетившего ее полярника Фритьофа Нансена. А затем «нансеновцев» переводят в соседний, Столовый переулок, а в доме № 11 воцаряются музыкальное училище и детская музыкальная школа при Московской консерватории. Несмотря на всю эту чехарду со сменой власти, названий и переездами, неизменным оставалось одно: и флеровцы, и нансеновцы, и, конечно же, консерваторцы своими учебными заведениями гордились, эти места любили и чувства эти испытывают до сих пор.
Конечно, мы еще ходили по дворам с узкими бесконечными подворотнями, где возле таинственных дверей висели ничуть не изменившиеся за 50 лет почтовые ящики и припорошенные белым пухом обломки лестницы из красного кирпича пахли сыростью и старостью. И по дворам, полным голосов и жизни, с аккуратными обнесенными зеленым заборчиком клумбами и стеклянными многогранниками бесконечно тянущихся вверх лифтовых шахт. Мы повстречали пьяное дерево, приплясывающее в окружении таких же изломанных водосточных труб, девушку, волокущую огромный мешок с мусором по пыльному тротуару, и юных музыкантов с инструментами в черных футлярах за спиной. А после приземлились в двух шагах, напротив церкви Большого Вознесения, на крохотной веранде-скверике летнего кафе, где добрая женщина поливала высаженные ею здесь помидоры, зеленый лук, кабачки и папоротник и рассказывала, что «…а вот эти елочки мы из-под Истры привезли…». Пространство искривлялось и искрилось в водяной струе, белые балеринки исполняли над нами замысловатые па, чай пах свежей мятой, и жизнь была прекрасна.