Андрей Межулис: «Меня и близко не подпускали к самодеятельности»
Будущий актер Московского театра имени Моссовета Андрей Межулис родился на далеком Алтае, в маленьком городке Новоалтайске, что под Барнаулом. Помните у Гоголя в «Мертвых душах» описан городок N? «Три года скачи и никуда не доскачешь». И это все о нем…
Своим чрезмерно прямым характером Андрюша часто вводил учителей в отчаяние. Отношения с классным руководителем складывались ужасные. Так и не смогли дипломированные педагоги подобрать к парню ключик и разглядеть в «неудобном» и «угловатом» с их точки зрения подростке будущего столичного актера. И… выперли его из школы в ПТУ.
Артист из «махровой провинции»
– Андрей, ваша фамилия носит явно прибалтийские корни. Как же вы оказались на Алтае?
– Корни наши действительно в Риге. Мамину семью выслали из Латвии, когда ей было три года. В этом возрасте она потеряла своих отца и мать, а также всех родственников, и воспитывалась в детдоме. Всю жизнь проработала на стройке. Глядя на нее, я понимал, что не хочу всю жизнь осваивать целинно-залежные земли. И с детства точно знал, что буду артистом.
Жили в пятиэтажной «хрущевке» в рабочем поселке городского типа с отчимом и сестрой. Вагоностроительный завод в нашем городке во время войны стал знаменит производством снарядов. Городок стоял на реке Чесноковке и был окружен красивыми озерами.
Хорошо помню двор, ребят. В драках не любил принимать участие: я – не драчун по натуре скорее – дипломат. Но пару раз приходилось помахать руками, правда, до поножовщины или выламывания кольев из соседских заборов дело не доходило.
Курить – никогда не курил. Помню случай: взрослые парни скрутили мне руки и попытались заставить затянуться. Я тогда чуть концы не отдал, чем сильно их напугал. Насилу откачали. А вот мама всегда курила «Беломор» и в итоге умерла от рака легких на руках сестры в день своего рождения.
– Складывается ощущение, что вы не испытываете особо теплых чувств к местам, в которых прошло ваше детство?
– Наверное, это так. Я ощущал Новоалтайск, как провинцию и, действительно, не был привязан ни к этому месту, ни к красивой природе. Могу сегодня поехать туда, навестить близких людей, но только если мне не нужно будет там находиться более двух-трех суток. Кстати, в этом же городе уже во взрослом возрасте умерла моя сестра от почечной недостаточности, оставив троих детей на руках у мужа. Ее в наше продвинутое время с не самым сложным диагнозом так и не смогли спасти врачи в местной больнице… Короче, я из этого города всегда хотел уехать. Причем знал точно, что уеду в Москву и буду артистом.
– Возможно, вы в детстве испытали какое-то потрясение от спектакля или фильма?
– Нет, это знание ни на чем таком, явном, не зиждилось. Оно просто присутствовало внутри всегда. Зато хорошо помню, как оно переросло в уверенность после просмотра фильма Никиты Михалкова «Родня». Я вышел из кинотеатра под ночное звездное небо с полным осознанием того, что поеду поступать в ГИТИС. Хотя на тот момент оснований для уверенности не было никаких: к самодеятельности в школе меня не подпускали и близко. Да и отношения с классным руководителем совершенно не складывались.
– Почему?
– В пятом или шестом классе впервые влюбился. В девочку по имени Инна. Наш класс тогда собирал металлолом и макулатуру. Я взял и записал все, что сам собрал, на Инну. Это был поступок, но надо мной все язвили и подшучивали. А ведь мы все в период первой влюбленности очень ранимы и не защищены. Но более всего меня потряс педагогический ход классного руководителя. Она знала о ситуации и во время какой-то моей шалости громко сказала: «Если ты не прекратишь, я всему классу расскажу твою тайну!» Что со мной произошло, я краснел, бледнел, немел… Это был запрещенный прием – она мне сделала очень больно.
– А вы часто хулиганили?
– Ну, для ребенка пятого-шестого класса, по-моему, это нормально. Каждый из нас переживает «переходный возраст». Это вроде закваски: наступает момент, тесто приподнимает крышку. Меня в то время ранили бестактности со стороны учителей, и я мог на них очень остро отреагировать. Мне тут же приклеили ярлык: зубоскал. Но, если учитель не уважает учеников, то неминуемо в ответ получает «бумеранги».
Короче, меня выжили из школы сразу после восьмого класса, не дали учиться в девятом, хотя экзамены сдал замечательно – ни одной тройки. Пошел в ПТУ учиться на «помощника машиниста электровоза». Закончил с отличием, с красным дипломом. По окончании надо было отрабатывать. Пришел к директору ПТУ Владимиру Петровичу Чичканову. Помню огромный стол, длинный-предлинный, над ним портрет Горбачева, а за столом сидит большой и серьезный человек. Спросил его с порога: «Посмотрите на меня внимательно! Я похож на помощника машиниста электровоза?» – «Не слишком». – «Тогда отпустите меня отрабатывать практику в Барнаульский ТЮЗ монтировщиком. Я вам буду 50% стипендии отсылать». Владимир Петрович оказался человеком мудрым, вошел в положение. Меня отпустили и, конечно, никаких 50% брать не стали. Так я стал работать в ТЮЗе монтировщиком.
Меня выпихнули стены
– А потом вас призвали на флот?
– Была такая история. А затем три года подряд ездил в Москву поступать в ВУЗ. И на третий год поступил сразу в несколько театральных учебных заведений. Образовалась мучительная дилемма – к кому идти. А в тот год Гончаров набирал при «Маяковке», Любимов – на «Таганке», Хомский – в ГИТИСе, а Табаков в школе-студии МХАТ. Я очень хотел учиться в школе-студии МХАТ. Природа стариков МХАТа мне очень импонировала. Их манера говорить, их сочные голоса, яркие характеры. Но меня-то как раз во МХАТ и не брали. А брали Ю. П. Любимов и П. О. Хомский. Мучительно было делать выбор, но один мудрый человек сказал: «Иди и смотри спектакли». В театре Моссовета я на тот момент несколько спектаклей посмотрел, а «На Таганке» не был. Юрий Петрович сам меня встретил и проводил на «Бориса Годунова».
Начался спектакль, и минут через десять я вылетел из зала в состоянии тяжелейшей психофизической подавленности… Меня выпихнули оттуда стены. Это не значит, что спектакль был плохим. Просто я смотрел его как человек, примеривающий на себя и эту сцену, и это действо. И мне стало дурно. В итоге подал документы в ГИТИС к П. О. Хомскому. У нас был очень плодовитый курс. Профессия актера прекрасная, но жестокая: все измеряется уровнем популярности. На курсе учились ныне популярные Женя Крюкова, Катюшка Редникова, Леша Макаров…
– А какой вам показалась Москва в период вашего студенчества?
– Очень знакомой, словно я когда-то тут уже был. Здание МХАТа в Камергерском переулке и вовсе ощущалось, как родное. Я приходил к этому зданию с Трифоновки, где располагалось наше студенческое общежитие – прекрасный пятиэтажный муравейник, где на каждом этаже, в каждой комнате жили «муравьи» поющие, орущие, играющие, танцующие, пьющие, дерущиеся. Это был очень шумный муравейник! Мы жили вдвоем с однокурсником. Наш курс попал в очень сложную ситуацию: девяностые годы, все время не хватало еды, мыло по талонам… Но так интересно было жить: тут тебе и развал СССР, и захват Белого дома, и ощущение каких-то демократических перемен, носившееся в воздухе. Мне с соседом повезло: его мама работала на птицефабрике, у нас всегда в морозильнике была курочка, а мне с Алтая присылали картошечку, сало, мед. Так что мы даже умудрялись на стипендию покупать книги. Причем скупали все, что тогда издавалось: Булгаков, Платонов… У нас была прекрасная библиотека.
Романсы между спектаклями
– На сольных концертах, которые вы устраиваете на разных площадках в Москве, звучат, в основном, романсы на стихи поэтов Серебряного века… Эта историческая эпоха вам ближе, чем остальные?
– Мне вообще актерски ближе «костюмные» исторические эпохи. Поэтому, например, делаю программу, в которой исполняю романсы великого Вертинского, знакомя зрителей в промежутках между музыкальными композициями с отрывками из его писем… На эту программу всегда приходит много зрителей.
Мне близки поэты Серебряного века, их стиль одеваться, их манера изъясняться – она другая, нежели сейчас. У каждого из них есть то, что меня трогает. У Бродского многое сложно для восприятия, но им написаны два-три стихотворения, которые глубоко запали в мою душу. Например, «Письмо римскому другу». Кажется, у меня на эти стихи точно легла музыка и получилась неплохая песня.
На стихи Бориса Пастернака у меня тоже есть целая подборка песен. Причем некоторые его стихи, например «Любить иных тяжелый крест», я перевел на французский язык.
Так что в следующем сезоне надеюсь порадовать зрителей новой программой песен на французском языке.
– А почему вы, драматический актер, вдруг решились выступать с программой романсов?
– Спросите у любого артиста, и если он искренен, то ответит, что неудовлетворен своей малой занятостью в театре. Это нормально. Это – постоянная творческая неутоленность. Вопрос – как каждый из артистов ее реализует, как использует межвременье от одной роли до другой на театре. Я выпускаю собственные программы.
– А как складываются отношения с кино и телевидением?
– Достаточно интересно. Сейчас вот снялся в сериале «Огонь любви», где первые сорок серий играю злодея, а в последних пятидесяти сериях – появляюсь в роли близнеца того самого злодея, который приезжает выяснять в город, отчего же погиб его брат. То есть играю полную характерную противоположность. Это очень интересно и необычно, и прецедент крайне редкий, чтобы судьба одному артисту предоставила возможность сыграть две столь полярных роли.
– Давайте вернемся к вашей семье. Можно ли тогда сказать, что ваши романсы посвящены жене?
– Это не совсем так. Было бы неправильно сказать, что жена моя является Музой. Она гораздо больше, чем Муза. Она имеет несколько высших образований, но при этом она, прежде всего, Мать моих четырех детей и моя Жена. Настоящая Мать и настоящая Жена. По сути. У нас растут три дочери и сын. И супруга естественно оказывает непосредственное влияние на мое творчество. Она выполняет роль некого стимула, заставляющего меня развиваться в новых направлениях. Ее оценки могут быть очень жесткими, иногда даже неприятными, если ей что-то не нравится. Но я всегда к ним прислушиваюсь.
Несколько капель сухого вина
– Где вы живете?
– В районе проспекта Буденного. Наша квартира малогабаритная и неприватизированная, мы очередники района на улучшение жилищных условий и льготники. Я очень надеюсь, что в Год семьи позаботятся и о нашей семье.
– А чем вас не устраивает квартира?
– Она для нашей семьи очень маленькая и крайне неудобная, с крошечной кухонькой. Дом старый, находится в непосредственной близости от трамвайных путей. Когда появляется первый трамвай, то его начинает «колбасить» так, что все дребезжит. Дребезжание, естественно, продолжается весь день до глубокой ночи, и уснуть под это дребезжание крайне сложно.
– Вашему младшему ребенку – пять с половиной лет, старшей дочери – двадцать пять. Как вы, живя вшестером, в таких стесненных условиях организуете ваше жизненное пространство?
– Пытаемся каждому выделить какой-то личный уголок. Наш дом напоминает музей. В нем висит много картин, потому что все дети рисуют, жена преподает рисование в школе и в студии. А старшая дочь работает с больными ребятками по системе так называемой «коррекционной живописи», у нее своя методика, это – большая редкость. Супруга сейчас на пути к завершению диссертации.
Если говорить о стиле, в котором решена наша квартира, то это «уютный стиль». Никакого хай-тека, минимализма и голого металла.
– Кто делает ремонт и как?
– Делаем сами. Наступает предел, и жена говорит: «Пора сделать вот это и вот это». Я соглашаюсь, но оттягиваю до последнего. Потом однажды прихожу домой, и нахожу всю мебель сдвинутой в угол, уложенной в штабеля, и понимаю, что час Х настал.
– А вы умеете готовить?
– Умею и люблю.
– И какое блюдо любимое?
– У меня хорошо получаются супы – и борщ, и овощной супчик, и гороховый. Очень люблю готовить мясо с картофелем. А чтобы картошечка получалась красной (открою семейный секрет), надо добавить в нее несколько капель сухого вина. Люблю готовить для гостей, но в силу большой коммунальной стесненности, они у нас бывают, увы, не слишком часто.