Московский мор
Впервые чума обнаружилась на Большом Суконном дворе. Градоначальника Салтыкова главный медик Москвы немец Риндер успокоил: никакая это не чума, и вообще московский климат ее развитию не способствует. Салтыков понадеялся на авось. Умерших похоронили тайно, ночью. Карантин так и не ввели.
Но рабочие продолжали умирать как мухи, и тогда Салтыков приказал оцепить фабрику. Увы, прежде чем меры были приняты, две тысячи фабричных с Суконного двора, прознав об этом, разбежались по городу.
Черный дым
Немцы-медики утверждали, что инфекция передается вредоносными испарениями (миазмами). И палили пушки, гремели колокола, чтобы вызвать очистительное сотрясение воздуха. Между тем в Москве ежедневно умирали сотнями. Фурманщики были уже не в состоянии перевозить всех больных, да и большая часть из них перемерла. Некому было убирать трупы, мертвецы заполняли дома и улицы.
Бывший фельдмаршал Салтыков, «переживший свою славу старый хрыч» (по выражению императрицы Екатерины), впал в полную беспомощность: «никакого способа не остается оную прекратить, кроме чтоб всяк старался себя охранить», – сообщал он про московскую чуму Екатерине и просил ее «дозволить на сие злое время отлучиться, пока оное может утихнуть». Не дождавшись разрешения, Салтыков уехал в свою подмосковную деревню Марфино.
Полицейские и солдаты разбежались, город погрузился в пучину анархии, разбоя и мародерства. Тогда отставной генерал Еропкин самолично и добровольно возложил на себя ношу спасения Москвы. Приказал отправлять заболевших в больницы на карантин, а вещи, принадлежавшие чумным, истреблять. Всюду полыхали костры – сжигали вещи покойников, над городом стоял черный дым. Народ запивал лютое горе в кабаках.
А чума продолжала буйствовать.
Конечно, Еропкин не мог в одночасье привить всем заботу об общем благе и вытравить из московского люда привычку непослушания указам властей. Москвичи скрывали больных, иные тайком выносили из домов мертвых и кидали на улице для того, чтоб не лишиться зараженных пожитков, а самим не попасть в карантин.
Богородицу грабят!
Прошел слух, будто икона Богородицы Боголюбской у Варварских ворот защитит от мора, – и народ хлынул туда. Каждый желал пожертвовать на дело спасения и поцеловать спасительный образ. Он висел высоко, к нему ползали по лестнице.
Архиепископ Амвросий понимал, что зацелованная икона – мощный источник распространения заразы, но его попытка убрать Боголюбскую, а ящики с пожертвованиями запечатать имела самые печальные последствия.
Еропкин для выполнения просьбы архиепископа прислал солдат, но едва те сунулись к ящикам с пожертвованиями, как раздался клич: «Грабят Богородицу!» Чернь до смерти избила служивых и ринулась в Кремль, в Чудов монастырь, дабы наказать и Амвросия.
В монастыре архиепископа не нашли, зато толпа пограбила, исковеркала всю монастырскую утварь. Большой винный погреб, снимаемый в Чудове купцом Птицыным, был разграблен. На следующий день кто-то дал знать, что Амвросий прячется в Донском монастыре, – и пьяная толпа двинулась туда. Архиепископа, как свидетельствовал очевидец, «били в восемь кольев целые два часа, так что ни виду, ни подобия не осталось».
Бунтовщики хотели расправиться и с Еропкиным, но тот со своею командою уже двинулся в Кремль. У Боровицких ворот отряд был встречен дубьем и камнями. Тогда Еропкин стал стрелять из двух имевшихся пушек горящими пыжами. Увидев, что убитых нет, в толпе закричали: «Богородица за нас!» – и кинулись на пушки. Тогда Еропкин приказал стрелять картечью…
Два дня он не слезал с коня, носясь по зачумленной, бунтующей Москве, но, будучи ранен мятежниками, слег и участия в дальнейших событиях не принимал.
Кнутом и пряником
А они стремительно развивались. Озаботившись тем, что в Москве «великое число народа мрет от прилипчивых болезней», императрица Екатерина послала туда графа Орлова.
Он прибыл в Златоглавую 26 сентября 1771 года с большим штатом лекарей и четырьмя полками лейб-гвардии. Взялся круто. На том месте, где погиб Амвросий, повесил его убийц. Прочих пойманных участников смуты, в убийстве и грабеже не изобличенных, наказали плетьми и определили на казенные работы.
Чумные дома заколачивали досками, на воротах рисовали красные кресты. На вечную каторгу обрекались те, кто пытался скрыть умерших. Грабивших заразные пожитки вешали.
Мортусы в вощеных плащах, в черных масках (жуть!) таскали крючьями из домов трупы, валили их на телеги, везли за город и сваливали в ямы. (Кстати, на одном из таких мест находится знаменитое теперь Ваганьковское кладбище. Здесь в братских могилах закапывали и жертв холерной эпидемии 1830 года, и ходынской катастрофы 1896 года, и декабрьского восстания 1905 года.) Мортусов Орлов набрал из колодников – воров и убийц, уже осужденных на каторгу или смертную казнь, – пообещав им за работу полную волю.
Первым делом граф укрепил заставы – чтобы мышь из Москвы не выскользнула. Обозы со съестными припасами приказал останавливать в семи верстах от города. Причудливо выглядела та торговля: между покупателем и торговцем горел костер, подле стоял чан с уксусом. О цене сговаривались под надзором полиции. Затем покупатель кидал монеты в уксус, а торговец протягивал хлеб или мясо через пламень костра, после чего выгребал деньги из чана.
Что же до «пряников», то медикам положили двойной оклад и надбавку. Скажем, лекарский ученик получал в виде надбавки 20 рублей ежемесячно. Пять коров можно было купить!
Запуганным горожанам Орлов пообещал: каждому, кто здоровым выпишется из карантинного лазарета, будет пожаловано по пять (холостякам) или по десять (женатым) рублей, а также бесплатно новая одежда. Тому, кто донесет на несознательного горожанина, укрывающего больных опасной болезнью, жаловалось десять рублей… И народ потянулся в карантины, поддавшись нужде и корысти.
Скоро с эпидемией было покончено. Екатерина II велела выбить в честь графа Орлова медаль, на которой выгравировано: «Россия таковых сынов в себе имеет». А ниже: «За избавление Москвы от язвы в 1771 году».
Еще повелела императрица вырвать язык у набатного колокола (висевшего в одноименной кремлевской башне) за то, что его удары явились сигналом для начала Чумного бунта.
Как утверждают, тогда в Москве от чумы погибло 130 000 человек.