Голуби над Клондайком
Большая Никитская разбегается рукавами от Никитских ворот: налево – до Моховой, направо – до Садовой. Она и вправду большая – протяженностью чуть меньше двух километров. Для сегодняшней прогулки мы выбрали ее левую часть.
Ретро
Я родилась в доме на углу Тверского бульвара и Малой Бронной, так что эти края для меня до сих пор – точка отсчета и воплощение Москвы. Когда спрашивают, далеко ли находится что-то, – меряю от Пушкинской площади. Из картинок детства – разноцветная витрина магазина «Ткани» у Никитских ворот и выглядывающие из будочек веселые чистильщики обуви: «Чистим-блистим!» Такой у них был рекламный слоган.
Из этого центра мироздания до всего можно было дойти пешком. Направо – до Клуба писателей и зоопарка, назад – на улицу Горького, в «Елисеевский», вперед – любимый, еще не офонаревший Арбат, налево – улица Герцена до самой-самой Моховой, а там уж – и до Красной площади рукой подать. Но обычно до этого дело не доходило – Зоологический музей с его птичками и бабочками никогда не надоедал, по-домашнему забредали в кино, а кончалась семейная прогулка в шашлычной у Никитских ворот, в которой, как утверждали молодые, знавшие в этом толк родители, были лучшие в Москве цыплята-табака.
Все изменилось. Площадь раздвинулась. Теперь на ней сквер и фонтан, омывающий звездную чету русской поэзии. Толпы машин, рекламные растяжки, сверкающие бутики в полуотселенных домах. Но раз-два в месяц, по делам или велению сердца, непременно пробегаю этим маршрутом: Пушкинская площадь – Тверской бульвар – Большая Никитская – Моховая. И чувствую себя так же уютно и уместно, как много-много лет назад.
Знаменитый урод
Скрипит под ногами снежок. Дождались. Машина вежливо притормаживает, разбрызгивая свет фар. Переход.
На углу Тверского бульвара и Большой Никитской – все так же режущая глаз москвича серая коробка «ТАСС». Правда, и она в своем роде примечательна: в 1970-х годах это здание, которое по первоначальному проекту должно было быть вдвое выше, дабы перекликаться с высотками на площади Восстания и на Смоленской, называли самым уродливым домом Москвы. Окна в три этажа, вполне уместные у Центрального телеграфа, в контексте данного окружения выглядят, мягко выражаясь, диковато. Зато стоящий на противоположной стороне светло-зеленый двухэтажный особняк XIX века – неотъемлемая принадлежность улицы.
Здесь когда-то располагался один из первых кинотеатров города «Унион», а затем его место занял кинотеатр повторного фильма, где крутили старые ленты или картины, сошедшие с проката. Дожил он до 90-х годов. В этом же доме располагалась знаменитая шашлычная. Андрей Кончаловский о ней вспоминает так: «У Никитских ворот, в доме, где кинотеатр повторного фильма и фотоателье, была шашлычная. В фотоателье я снимался на паспорт, в кинотеатре смотрел старые фильмы, в шашлычной портил свою печень на ворованные у родителей деньги».
Герцен, Розовский и дом 19
Дом известен еще и тем, что здесь в скромной квартирке жил Огарев, к которому любил захаживать Герцен. Правда, улицей Герцена Большая Никитская с 1920 по 1993 год называлась не по этому поводу, а в честь того, что Герцен учился в Московском государственном университете, с комплекса зданий которого улица, собственно, и начинается. Так что левая часть Большой Никитской начинается и заканчивается Герценом.
Впрочем, то же можно сказать и о Марке Розовском, начинавшем свой режиссерский путь в клубе МГУ, в студии «Наш дом», в доме № 1, где сейчас снова, как и давным-давно, находится Университетский домовый Храм Святой Мученицы Татианы. Розовский же после «Нашего дома» стал руководителем театра «У Никитских ворот», который первые годы располагался ближе к середине полюбившейся нам улицы, а позже разместился в доме № 23. И в самом деле: не поселяться же театру с таким названием где-нибудь в Бутове?
Дом № 19 пропитан музыкой и театром насквозь. Еще в 1768–1837 годах семейство Глебовых–Стрешневых устраивало в доме приемы для членов императорской семьи и прочего высшего света. Именитые гости наслаждались искусством лучших певцов и музыкантов в двусветном зале с хорами и большим полуциркульным итальянским окном, обращенным во двор. Здесь сейчас фойе «Геликон-Оперы». А выстроенный в 1885 году парадный зал с колоннами стал основной сценой «Геликон-Оперы».
Покупается владение на углу Большой Никитской и Малого Кисловского переулка. На его месте строится здание частного театра «в русском стиле» (сейчас там Театр Маяковского). Сначала он назывался «Парадиз», что в переводе со многих языков означает «рай». В начале 1900-х стал «Интернациональным» – на его сцене гастролировали Сара Бернар, Элеонора Дузе, труппа Венской оперетты. После смены власти здесь находилось Русское театральное общество, Клуб театральных работников (позже – ЦДРИ), Ассоциация работников революционной кинематографии… А в войну в дом попала бомба. Восстановили его уже только в 50-х годах. И тогда там поселился Дом культуры медицинских работников, а проще – Дом медика.
На красном крыльце
Нет, решительно пора уже покинуть этот Клондайк – дом № 19! Ведь если начать рассказывать о литобъединении «Медик», откуда вышли Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина, о первом в Москве джазовом клубе, где играл Гаранян и слушал стиляга Аксенов, о Театре революционной сатиры (предшественнике Театра Маяковского), возглавляемом Мейерхольдом, на сцене которого Леонид Утесов играл в одном спектакле сразу пять ролей, о самом Театре Маяковского со всеми его Дон-Кихотами, Дульсинеями, Леди Макбет и Трамваями «Желание», мы не сдвинемся с места никогда. Так что просто войдем в арку с коваными воротами, над которыми полукругом выведено «Геликон-Опера», и пройдем во второй, прелестный внутренний двор, где стоит красное крыльцо с массивными колоннами, на которое еще прошлым летом можно было глядеть, сидя за столиком и попивая кофе.
Теряется в перспективе за изломом поворота Малый Кисловский переулок, а вместе с ним мрачновато-блекло-красный Театр Маяковского со строгим абрисом фонарей и совсем не строгим, а даже, можно сказать, богемным кафе-буфетом «Маяк». Идем дальше. Стоп. Плотный воздух разрезает хлопанье крыльев.
– Что это?
– Го-о-олуби…
Прямо напротив Театра Маяковского, над Домом моды, обозрев нас с высоты полета, идут на посадку сизари. На «аэродроме» – балконе второго этажа – расписные птичьи домики. Хозяин этого птичьего оазиса – ярый, хоть и на пенсии, голубятник Николай Горбунов. Разводимые им венгерские линоры к городской среде вполне адаптированы: по мостовой не гуляют, маневренны, знают дом. Их вместе с хозяином часто приглашают на свадьбы – жених с невестой выпускают голубей на счастье. Особенно удобно, когда венчаются в Храме Святой Татианы – дом в двух шагах.
По дороге в спальный район
На подступах к Консерватории банк, банк, банк… Надо же чем-то и разбавлять столь концентрированное искусство. На доме № 15, где теперь галерея «Династия», была когда-то книжная лавка имажинистов, там торговал Сергей Есенин. Когда в витрине выставили его портрет, он независимо прогуливался по тротуару, искоса поглядывая на прохожих, давая им возможность оценить сходство портрета с оригиналом.
Вот и Консерватория. Танцующие руки бронзового Петра Ильича. Прямо напротив – Брюсов переулок, густо населенный музыкантами, певцами, артистами балета, профессорами и педагогами старейшего и знаменитейшего музыкального учебного заведения. Язык колокола Церкви Малого Вознесения – здания XVI века – чуть подрагивает в выбеленном воздухе, будто отсчитывая, вспоминая…
Наше время тоже истекло. Поворачиваем обратно, к Тверскому бульвару. Проходим легендарную «Рюмочную», где цвет окрестного искусства сливался в едином порыве с народом, и заворачиваем за угол – в узкий, почти лишенный тротуара Хлыновский тупик. Хрустальной чешской люстрой – мечтой советского человека – свешиваются лампочки с козырька у входа в бард-кафе «Гнездо глухаря». За ним широкие окна ART4.RU – недавно открытого Музея актуального искусства, куда приходят посмотреть не только на живописные полотна, но и на работающую здесь талантливую поэтессу, звезду Живого журнала Веро4ку. Но мы туда не пойдем. Нырнем в арку под грифом «Совершенно секретно», спустимся по крутой лестнице вниз в «Квартиру 44» – клуб, названный так в память о старой квартире его владельцев на Чистых прудах, ну и заодно уж – о стихотворении Хармса про «44 веселых чижа».
Здесь, за столиком под желтым абажуром, где каждый по штрихам, по деталям, вспомнит свою старую квартиру – «у бабушки был такой же буфет», «ой! у нас на даче еще сохранился такой рукомойник!», – можно отогреться, снова, теперь уже расслабленно ощутить атмосферу старой, неизменной Москвы и набраться духу для обратного путешествия – по заснеженному Тверскому бульвару, к станции метро, в отдаленные «спальные» районы.